– Привет, Том! – раздался более низкий голос Эда. – Это просто отлично, что ты приезжаешь. Идея грандиозная! И к тому же – ты знаешь – у Бернарда сохранилось кое-что из его вещей и одежды.

– Это на ваше усмотрение. – Внезапно Том почувствовал тревогу. – Одежда – это несущественно. Главное – лицо. Так вы там позаботитесь обо всем, да?

– Не волнуйся. Всего тебе.

Положив трубку, Том откинулся на спинку дивана и расслабился полулежа. Нет, торопиться с поездкой в Лондон не стоит. Надо появиться на сцене в последний момент, стремительно, не остыв с дороги. Слишком тщательное обсасывание деталей и репетиции могут только испортить все дело.

Том поднялся с чашкой холодного чая в руках. Было бы очень здорово и забавно, если бы ему удалось это, подумал он, разглядывая картину Дерватта над камином. На ней в розовых тонах был изображен человек, сидящий в кресле. У него было несколько накладывавшихся друг на друга силуэтов, и создавалось впечатление, что глядишь через чужие очки, которые искажают реальность. Некоторые говорили, что им больно смотреть на полотна Дерватта. Но на расстоянии трех-четырех футов ощущение пропадало. На самом деле это был не Дерватт, а одна из первых подделок Бернарда. Подлинный Дерватт висел на противоположной стене – «Красные стулья». Две маленькие девочки сидели бок о бок с крайне испуганным видом, словно были первый день в школе или слушали что-то жуткое в церкви. Картина была написана восемь или девять лет назад. Было непонятно, где девочки сидят, однако позади них бушевал огонь. Желтые и красные языки пламени рвались во все стороны, но их обволакивала белая дымка, так что зритель не сразу их замечал. Зато когда замечал, его будто током ударяло. Том любил обе картины. Глядя на них, он теперь почти никогда не думал о том, что лишь одна из них подлинная, а другая – нет.

Том помнил, каким неоперившимся птенцом была «Дерватт лимитед» поначалу. Он встретил Джеффри Константа и Бернарда Тафтса в Лондоне вскоре после того, как Дерватт утонул – или утопился – в Греции. Том и сам только что вернулся из Греции – прошло совсем немного времени после смерти Дикки Гринлифа. Тело Дерватта не было найдено; местные рыбаки заметили, как он пошел купаться однажды утром, но не помнили, чтобы он возвращался. Друзья Дерватта – включая и Цинтию, с которой Том познакомился тогда же, – были потрясены. Том никогда не видел, чтобы чья-либо смерть так действовала на людей, даже смерть близких. Джефф, Цинтия, Эд, Бернард – все они были как в трансе. Они говорили о Дерватте с восхищением и страстью – не только как о художнике, но и как об их друге, о его человеческих качествах. Он жил в Излингтоне, очень скромно, порой впроголодь, но всегда был необыкновенно щедр. Соседские детишки обожали его и готовы были позировать ему без всякого вознаграждения, но он неизменно отыскивал у себя в карманах несколько пенсов – возможно, последних – и отдавал им. Незадолго до отъезда в Грецию Дерватту пришлось пережить большое разочарование. Он выполнил государственный заказ – расписал одну из стен почтового отделения в городишке на севере Англии. Эскиз был одобрен заказчиками, но в законченном виде фреску отвергли. Кто-то высмотрел на картине две неодетые – или полуодетые – фигуры, а Дерватт отказался подправлять работу. («И он был тысячу раз прав!» – говорили Тому близкие друзья художника.) Но это лишило его тысячи фунтов, на которые он рассчитывал. Похоже, это было последней каплей, звеном в целой цепи разочарований, глубину которых его друзья не осознавали и теперь горько раскаивались в этом. Еще была история с какой-то женщиной, смутно вспомнил Том, которая тоже обманула ожидания Дерватта, но это вроде бы было не так важно для него, как неудачи, связанные с работой. Друзья Дерватта были, как и он, профессионалами, свободными художниками по преимуществу, и свободного времени у них было мало. В те последние дни Дерватт высказывал желание повидать их – ему не деньги нужны были, а человеческое тепло, – а они отвечали, что у них нет возможности встретиться с ним. И вот, не поставив друзей в известность, он распродал всю мебель, какая была в его студии, и отправился в Грецию, откуда прислал Бернарду длинное, проникнутое безысходностью письмо. (Этого письма Том не видел.) Затем пришла весть о его исчезновении или смерти.

Первое, что сделали друзья Дерватта, включая Цинтию, – собрали все его картины и рисунки для продажи. Они хотели, чтобы его имя продолжало жить, чтобы мир узнал и оценил по достоинству то, что он сделал. Дерватт не имел родственников и, насколько помнил Том, был найденышем, так что даже о его родителях ничего не было известно. Легенда о его трагической смерти очень им помогла. Обычно владельцев галерей не интересует живопись художников, которые умерли молодыми и не успели прославиться, но Эдмунд Банбери, свободный журналист, использовал все свои связи и таланты, для того чтобы опубликовать ряд статей о Дерватте в газетах, художественных журналах и приложениях, а Джеффри Констант проиллюстрировал их цветными снимками картин Дерватта. Спустя несколько месяцев после смерти Дерватта они нашли галерею, которая согласилась выставить его работы, – это была Бакмастерская галерея, расположенная к тому же не где-нибудь, а на Бонд-стрит. Вскоре картины Дерватта продавались уже за шестьсот – восемьсот фунтов.

Затем наступило то, что и должно было наступить. Все или почти все картины были распроданы, и именно в это время Том, вот уже два года проживавший в квартире на Итон-сквер, однажды вечером познакомился с Джеффом, Эдом и Бернардом в пабе «Солсбери». Друзья опять были в унынии, поскольку полотен Дерватта у них почти не осталось, и Том сказал тогда: «У вас так хорошо поставлено дело; просто стыдно столь бесславно кончить его. Неужели Бернард не может состряпать несколько картин в стиле Дерватта?» Том сказал это в шутку – или полушутя. Он был с ними фактически не знаком и знал только, что Бернард художник. Но Джефф, отличавшийся, как и Эд, практической хваткой (которой был начисто лишен Бернард), обратился к художнику: «Мне это тоже приходило в голову. Что ты об этом думаешь, Бернард?» Том не помнил, что именно ответил Бернард, но помнил, что тот опустил голову, будто его охватил стыд или даже ужас при одной мысли о фальсификации Дерватта, его кумира. Несколько месяцев спустя Том встретил Эда Банбери на улице, и тот сказал ему со смехом, что Бернард изготовил-таки двух отличных «Дерваттов», а Бакмастерская галерея продала одну из картин как подлинник.

Спустя еще некоторое время, когда Том только что женился и уехал из Лондона, они с Элоизой как-то встретили Джеффа на одной из тех шумных вечеринок с коктейлями, во время которых не удается ни поговорить с хозяином, ни даже увидеть его, и Джефф оттащил Тома в сторону.

– Надо бы встретиться где-нибудь позже, – сказал Джефф. – Вот мой адрес. – Он протянул Тому карточку. – Можешь прийти часам к одиннадцати?

И вот около одиннадцати Том ускользнул из их гостиничного номера к Джеффу, что было совсем нетрудно, так как Элоиза, которая тогда и по-английски-то почти не говорила, была уже по горло сыта коктейлями и хотела только одного – спокойно уснуть. Элоиза обожала Лондон – свитеры из английской шерсти, Карнаби-стрит ^[5]и магазинчики, торговавшие корзинами для бумаг с изображением «Юнион Джека»^[6], а также значками с надписями вроде «Вали отсюда», которые Тому приходилось то и дело для нее переводить. Когда же она пыталась говорить по-английски, то через час уже уверяла, что у нее болит голова.

– Проблема в том, – сказал Джефф в тот вечер, – что мы не можем больше притворяться, будто нашли где-то еще одного Дерватта. Бернард имитирует его прекрасно, но… Вот если бы мы откопали где-нибудь целое собрание неизвестных картин Дерватта… Как ты думаешь, это прошло бы? Например, в Ирландии – он там работал какое-то время. Мы продадим их и поставим на этом точку, а? Бернард не слишком-то рвется продолжать это дело. Ему кажется, что он вроде как предает Дерватта.

Подумав секунду-другую, Том предложил:

– А разве не может случиться так, что Дерватт не умер? Живет где-нибудь отшельником и посылает в Лондон свои картины. Но это, конечно, в том случае, если согласится Бернард.

– Хм… Да, пожалуй. Может быть, Греция?.. Слушай, Том, а это шикарная идея! Это же может длиться бесконечно!

– Как насчет Мексики? Это надежней, чем Греция. Можно распустить слух, что Дерватт поселился в какой-нибудь маленькой деревушке и скрывает от всех ее название – кроме разве что тебя, Эда, Цинтии…

– Цинтию исключи. Она… Бернард больше не встречается с ней. И мы, соответственно, тоже. Ну и вообще, мы не очень-то посвящали ее в эти дела.

Тогда же Джефф позвонил Эду и рассказал ему о предложении Тома.

– Это пока только общая идея, – предупредил Том. – Может быть, ничего не получится.

Но все получилось. Полотна Дерватта стали поступать из Мексики, как они говорили, а в журналах появилась волнующая история чудесного «воскрешения» Дерватта, из которой Эд Банбери и Джефф Констант постарались извлечь все возможное, проиллюстрировав ее для убедительности фотографиями самого Дерватта и написанных им (то есть Бернардом) картин. Разумеется, снимки Дерватта были сделаны не в Мексике, так как художник не подпускал к себе ни репортеров, ни фотографов. Картины присылались из Веракруса, а название деревушки Дерватта было неизвестно даже Джеффу с Эдом. Возможно, Дерватт уединился потому, что у него было не все в порядке с психикой. Некоторые критики писали, что его работы отражают болезненное, депрессивное состояние. Но это не мешало им котироваться на рынке выше полотен подавляющего большинства художников, ныне живущих в Англии, на континенте или в Америке. Эд Банбери написал Тому во Францию, предложив десять процентов комиссионных, поскольку теперь только трое наиболее близких друзей художника – Бернард, Джефф и Эд – получали доход от продажи картин. Том согласился – не в последнюю очередь потому, что рассматривал это – то есть свое согласие – как гарантию, что он их не выдаст. Между тем Бернард Тафтс выпускал все новые и новые работы с адской скоростью.

Джефф с Эдом купили Бакмастерскую галерею. Том подозревал, что Бернарда они в долю не взяли. Несколько работ Дерватта входило в постоянную коллекцию галереи – наряду с картинами других художников, разумеется. Этим занимался в первую очередь Джефф, и он нанял помощника, что-то вроде хранителя галереи. Но этот шаг, покупка галереи, был сделан лишь после того, как к Джеффу и Эду обратился некий фабрикант художественных материалов, которого звали, кажется, Георге Янополос или что-то вроде того. Он хотел начать выпуск широкого ассортимента товаров под маркой «Дерватт» – от резинок для стирания карандаша до наборов масляных красок. Дерватту он предложил лицензионную плату в размере одного процента от продаж. Эд и Джефф от имени Дерватта (и, понятно, с его согласия) приняли предложение. Так было положено начало компании, получившей название «Дерватт лимитед».

Все это вспомнилось Тому в его гостиной в четыре часа утра. Он слегка замерз, хоть и был в своем роскошном халате. Бережливая мадам Аннет всегда выключала отопление по ночам. Он обнимал ладонями чашку холодного чая и смотрел невидящим взором на фотографию Элоизы – длинные белокурые волосы, обрамлявшие чуть худощавое лицо, которое Том в данный момент воспринимал скорее просто как некое милое и ничего не значащее пятно. А думал он в это время о Бернарде, который втайне корпел над очередной фальшивкой, закрывшись от всего света в своей однокомнатной квартирке. Жилье Бернарда всегда выглядело крайне убого. Том никогда не бывал в святая святых, где Бернард писал свои дерваттовские шедевры, приносившие тысячные прибыли. Интересно: если художник пишет больше подделок, чем собственных картин, не станут ли подделки более естественными, более реальными и более подлинными, чем его собственные работы, – даже для него самого? Может быть, в конце концов создание фальшивок будет осуществляться без всякого усилия с его стороны, как выражение его второй натуры?

Наконец Том, скинув шлепанцы и подобрав ноги под халат, свернулся на желтом диване и уснул. Но проспал он недолго – явилась мадам Аннет и, не сдержав удивленного возгласа, разбудила его.

– Вот, читал, читал – и уснул, – сказал Том с улыбкой, спуская ноги с дивана.

Мадам Аннет побежала заваривать ему кофе.