Цитаты из книги «Джевдет-бей и сыновья»

ты утверждаешь, что, сидя в четырех стенах, все-таки можешь глубоко постигать суть жизни? – Да. По крайней мере, я так полагаю. – Значит, все это сложное, запутанное движение, весь мир за стенами этой комнаты, история, все на свете существует только ради твоей живописи? – Да. Для меня это так. Если бы я не верил, что это так, не мог бы писать картины. – Это очень эгоистичное мировоззрение, – немного смущаясь, но твердо сказала Илькнур.

Мне нужно придумать целое, создать его самостоятельно. Понимаешь? Вот почему я так разозлился. Я думал, что эта тетрадь поможет мне схватить суть жизни – конкретной, настоящей жизни. Но сейчас – и уже не в первый раз! – я с отчаянием, сожалением и грустью понимаю, что к постижению жизни могу прийти только одним путем, другим. Этот путь – мысль, воображение и работа, работа, работа. Только так я смогу превратить жизнь в искусство.

Реальность! Какова она, наша реальность? Отец даже не пытался это понять. – Это правда. Я и не говорю, что он правильно понимал реальное положение дел. Но сам он был правильным человеком – именно потому, что создавал эти самые утопии.

– Милая моя, здесь Турция! – весело ответил Ахмет. – Вокруг ничего настоящего, только скверные подделки! – Это ты так думаешь.

Ему вдруг вспомнилась старая шутка. – Что нужно делать в жизни, Екатерина Михайловна? В чем ее, жизни, смысл? – Степан Степанович, голубчик! – рассмеялась Илькнур. – Вы снова ошиблись. Теперь людей интересует не смысл жизни, а спасение родины! Они любили время от времени повторять эту нехитрую шутку. Ахмет однажды сказал, что вокруг нее, по сути дела, строится вся русская литература.

На площади Нишанташи, как всегда субботними вечерами, было еще многолюдно. Магазины были по большей части уже закрыты, однако в цветочные лавки, кондитерские и закусочные посетители еще заходили. Из распахнутой двери кофейной лавки доносился запах каленого гороха. Пробка уже рассосалась, но машины все равно ехали медленно. У дверей банка расположился продавец газет. Парикмахер выливал на тротуар грязную воду. На автобусной остановке собралась толпа. На углу у участка образовался автомобильный затор, загоралась и гасла мигалка полицейского джипа. Пройдя немного по улице, подышав свежим воздухом, Ахмет почувствовал, что и легкие, и душа очистились от грязи. «Зачем я хожу к ним в гости? Чтобы увидеть жизнь! – думал он. – Чтобы посмотреть, как живут люди, и поучаствовать в этой жизни. Хотя нет. Поучаствовать как раз не получается. Поэтому-то мне иногда и становится скучно. Наверное, вид у меня тогда бывает высокомерный. А на самом деле я им завидую, потому что не могу разделить их радость». Он проходил мимо мечети. «Да нет, не так все плохо! Меня позвали в гости – очень настойчиво позвали, я и пошел. Вкусно поел». Повернув налево, Ахмет прошептал вслух имя Илькнур. Мысль о том, что с ней можно будет обо всем поговорить, успокаивала. Без двух минут девять он дошел до дома, где она жила, остановился напротив подъезда и стал ждать.

Ахмет решил получше осмотреть шкаф, в котором не получилось как следует порыться утром, и прошел по коридору в комнату отца. Размышляя о том, что в этой комнате отец провел последние десять лет своей жизни и здесь же умер, он стал перебирать книги, но ничего интересного опять не нашел. В выдвижном ящике было пусто. Прихватив с собой книгу, написанную отцом и изданную Министерством сельского хозяйства, и сборник стихов Мухиттина Нишанджи, Ахмет вышел из комнаты. Идти с книгами вниз не хотелось, поэтому он оставил их на кухне.

Ему вспомнилась связка ключей, с которой бабушка всегда ходила по дому, – в детстве ему очень нравилось, как они звенят. Подойдя к буфету, он увидел, что тот закрыт на ключ, и стал разглядывать расставленные на полках предметы. Ему пришло в голову, что он впервые смотрит на них с такого близкого расстояния. Однако в последние несколько недель Ахмет не видел связку ключей и не слышал ее по-звякивания.

нужно будет написать портрет дедушки… Как бы его изобразить? На складе, среди товаров и рабочих, или в домашней обстановке, в окружении вещей и семьи?» Улыбнувшись, Ахмет поднялся на ноги. «Да, вещи, вещи…» Бабушкина гостиная была переполнена вещами. В тот год, когда построили новый дом, Ниган-ханым велела перенести все вещи из старого на свой этаж. По стенам развесили полочки, четки, безделушки и фотографии Джевдет-бея. Чтобы пройти через гостиную от одной двери до другой, приходилось пробираться через лабиринт расшитых золотом кресел, стульев с перламутровыми инкрустациями, столов и столиков. Фортепиано, на котором никто никогда не играл, служило подставкой для ценного бабушкиного фарфора: безделушек, статуэток, китайских ваз, тарелок и чайных чашек. Поскольку Ниган-ханым не разрешала никому прикасаться к этим предметам, боясь, что они разобьются, а сама уже несколько месяцев была не в состоянии протирать их тряпкой, все они были покрыты толстым слоем пыли. «Интересно, сколько это все стоит? – подумал Ахмет

Ахмет прошелся по комнате, посмотрел на картины. «Революции картинами не сделаешь! – пробормотал он себе под нос и разозлился на Хасана. – Почему я ему не ответил?» Населявшие картины пожилые торговцы и их жены, юноши и девушки, господа и слуги стояли и сидели в садах, на лестницах, в гостиных, неизменно в полумраке и в окружении одних и тех же вещей, беседовали друг с другом и как будто чего-то ждали, однако это что-то все никак не случалось, и поэтому они, казалось, хотят разойтись по своим делам, но не решаются и продолжают свой разговор, повторяя одно и то же по сотому разу. «Все без толку! Если мои картины ничего не говорят Хасану, зачем, спрашивается, я так много работаю?» Чтобы утешиться, Ахмет стал рассматривать свою футбольную серию: очередь в кассу, торговцев котлетами, болельщиков, бурно выражающих свои эмоции, и угрюмых футболистов. Но утешиться не удалось. «Безнадежно! Здесь тоже нет никакого смысла. Что это такое? Какую пользу может принести, на что сгодиться? Для кого я это делаю? Все плохо! Плохо, незрело, фальшиво, плоско, неискренне! Банальное повторение всего того, что вслед за Гойей и Боннаром тысячи раз делали все импрессионисты». Испугавшись своих мыслей, Ахмет, как всегда, когда хотел преодолеть чувство безнадежности, стал вспоминать свои утренние суждения. «Да, тогда я был доволен. Не хулил все скопом, а замечал, где получилось хорошо, а где плохо. И сейчас мне нужно попытаться думать так же». Надеясь, что теперь удастся взглянуть на картины с тем же чувством, что и утром, Ахмет снова осмотрел их одну за другой, однако все нашел заурядными и подумал, что Хасан был прав, не проявив к ним интереса. Он испугался, что сейчас начнет раскаиваться в том, что посвятил живописи всю свою жизнь. Такое раскаяние посещало его крайне редко, но переживать его снова совершенно не хотелось, поэтому Ахмет попытался подумать о чем-нибудь другом