1.

Так вышло, что большая часть передвижений моих, железной дорогой осуществляемых, случается до столицы Родины нашей, города-Героя и просто одного из любимых с детства городов – Москвы. И точно так же порой тянет побродить знакомыми, полузнакомыми ли улицами, либо просто наугад, куда глаза поглядят, да ноги понесут. Скажу, что город всегда отыщет, чем наивного провинциала удивить, да он- провинциал, и сам того не против.

Более того, иной раз норовит по мере косноязычия своего, да эмоциональности рассказать друзьям о том, что и в третьем тысячелетии реально пробежаться быстренько- часиков за пять- по «своей» Москве, той, что зацепила тебя в 70х и до сих пор заставляет мечтать о встрече.

Но, видит бог, не каждый приезд заканчивается свиданием с бульварами, переулками и зданиями. Дела частенько выматывают, да и финансы не всегда способствуют тому, чтоб задержаться на «лишние» сутки. А вот от созерцания России, той, что раскинулась между мной и первопрестольной и, вопреки логике, не разъединяет нас, а напротив- соединяет, никакая усталость и чрезмерные траты денег не в силах отвлечь.

Лежишь себе, полёживаешь на верхней полке раскачивающегося вагона и представляешь, как бы приехал ты в недоступно сейчас красивые места на автомобиле и побродил по окрестностям, но… Возможно тем они и прекрасны, что видятся тебе мельком, на ходу и только лицевой своей стороной. И в душу западает только то лучшее, что захотел твой разум тебе оставить в папке «впечатления» …

         Дай, – думаю: – Именно про это и расскажу. Про то, что за окном вагона, пообочь железной дороги… Про мою, про нашу Русь.

   Как мы ездим.

Кто как, а я предпочитаю ездить в плацкартных вагонах. Сел себе и едешь потихоньку. Попутчики справа, слева, сверху и снизу, впереди, сзади…

У всех свои разговоры, проблемы и радости, в пути образуются новые компании, некоторых вспоминаешь потом десятилетиями…

         И не беда, что постоянно ходят по вагону люди, беспрестанно кто-то из пассажиров стелет и поправляет постели, перекусывает, чем бог послал (вот уж у кого должна быть мощная служба доставки еды), ходят умываться или раздобыть кипяточку, засыпают и просыпаются. Всё равно в вагоне хорошо и спокойно!

         Даже развлечения случаются в виде тех же торговцев всем, что ни попадя. Мне, например, в последнюю мою поездку посчастливилось увидеть прямо -таки Образцовское шоу "Необыкновенный концерт". Несколько подсевших на маленькой станции женщин подоставали из сумок жутковатого вида кукол и фигурок, смахивающих на первые работы начинающих таксидермистов и пустили их топать по полу. Так те и выли, и напевали и просили купить их поскорей часа полтора. Упрётся подобный шедевр китайской нанотехнологии в переборку, бьётся в нее грудью, будто зомби, и бормочет, бормочет… А уж если упадёт на пол, то хочется ему скорую вызвать, так натурально конвульсии выходят…

          Когда-то курили в тамбурах поездов безбожно, даже постели пассажиров прованивали дымищем, теперь смолят меньше. Сидишь ты, такой уже подкрепившийся настолько, что запах яств соседей не вызывает голодного спазма, а наоборот, и тут вползает сквозь неплотно закрытую дверь робкая, тоненькая струйка дымка и так спасительно действует, забивая амбре рыбы, яиц и курочек, что уже и сам не прочь стать нарушителем правил, забыв о том, что в принципе некурящий.

         А потом спать. И необязательно должна наступить ночь, вообще в вагоне не мы от утр- вечеров, а времена суток должны бы зависеть от едущих… Дело в том, что ни одно время ни одних самых, даже, разволшебных этих суток не может разделиться для нас на 54 пассажиро- плацкартных временных пояса. Так вот, ложишься и слушаешь стоны, храп и шёпот отовсюду. Невольно придёт в голову мысль, что храп, это спорт и храпуны дома тренируются, копят мощь и в полную силу не храпят, приберегая силу, талант и вдохновение для поездки.

         Под обшивкой вагона тоже начинается иногда своя жизнь. То некто будто там чешется, то переворачивается с боку на бок с таким скрипом, что и взаправду решишь, что какой-то "вагонный", непоседливый родич домового, устроился в нише, скрытый от наших глаз. Иной раз ритмичные скрипы их за обшивки и вовсе наводят на неприличные мысли… А тут ещё соседский бокал, мирно до этого стоявший на столике начинает ни с того, ни с сего пыхтеть, выпуская из- под днища пузыри, а ложки в стаканах рядом позванивать, словно над ним посмеиваясь…

         И всё то ты ночью слышишь, что в вагоне делается, только поутру глянь, а соседи уже другие. "Может мне просто все снилось?"– спросишь сам у себя.

Промолчишь, проигнорируешь собственный к себе же вопрос и отправишься умываться. Начинается новый день. Для тебя, а кто-то и залёг-то на боковую пару часов назад и ночь его на отдельно взятой полке будет баюкать, качать и развлекать путаными, рваными сюжетами до момента, когда решит перейти к следующему вытянувшемуся на постели… Или – следующим.

         И почему я так люблю ездить в плацкартных вагонах? А как ездите Вы?

   Патрикеево…

         И начал я с интересом смотреть в окно. Поезд шёл ровно и скоро, но не настолько, чтобы всё расплывалось, да терялось. Деревья стайками бежали назад, в сторону Сызрани, затем, очевидно, чтобы, когда пришла пора мне возвращаться, также бегом вернуться на место.

         Охряно-зелёные сосны смотрелись, будто нетерпеливый ребенок, имея только два цвета быстренько выискал похожие очертания и раскрасил, оставив остальное в буровато-жёлто-табачном цвете.

         Берёзки…берёзки, похоже, более опытный художник рисовал так- окунал кисть в белила и резким росчерком поднимался вверх, пока кисточка не переставала белить.

         Остальные деревья, очевидно, насмотрелись картин художника Ю. Ракши и им просто до чёртиков захотелось так выглядеть по Ракшински....

         И пока я размышлял над обликом несущихся галопом деревьев, солнце все клонилось и скатывалось. Небо стало сверху серо-голубоватым, ниже – бледно серым, а совсем близко к солнышку и горизонту- слабо розовым.

         Вообще все очень походило на печальный лирический фон, написанный старинным художником на тончайшем холсте, подсвеченном с изнаночной стороны фонариком. Такой же закулисный фонарик с ярко-красным фильтром изображал солнце, резво передвигавшееся совсем низко над бутафорским дальним леском и не отстававшее от поезда…

         А после поезд повернул. Небо побледнело красками, солнце, не рассчитав, проскочило вперёд, обогнало нас и скатилось по инерции куда-то за очередной лесок…

         Русские сумерки превратились из официально "упоительных вечеров" в провинциально-кондовые… У нас во всём так- вот объявляют власти, что то-это то, а так- это -вот эдак и баста. А как только отвернутся они- всемерно о нас заботящиеся, или сморгнут, а не то какое другое важное дело почнут, мы мигом р-раз и уже провалились, аки в седую быль, в свою, неофициальную и вполне неформально-аполитичную действительность, неблагодарные… И хорошо-то нам в ней, куда лепше, чем в указом объявленной да разрешённой…

         И только мне начало спокойно и хорошо становиться от такой картины- цистерны, платформы и полувагоны… Гремя, лязгая и поскрипывая возникли посередь тысячелетнего русского спокойного благолепия и промчались, стадом одержимых дьяволом железных коней…

         Так и жизнь наша, только налаживается и мы мыслить начинаем спокойно, как нас по ушам и мозгам – хрясь-незалежной, бабах- Сирией, трах- Трампом, сговором, да санкциями…

         А на небе уж луна вовсю, небо само поблёскивает… Базарная… Едем дальше, Русь!

   Базарная

         В Базарную втянулись потемну. Близкую остановку вагонов обозначала лишь одинокая старая водонапорная башня. Отшагнув от путей закуталась она зябко с головой в деревянный воротник, да так и задремала.

         Поезда поездами, а за более, чем вековую свою службу навидалась она и притерпелась ко всяким, хошь бы и к московским составам. Эка, себе, невидаль- погудит постучит, да и убудет согласно расписанию.

         Вслед за башней и здание воксала проплыло за окошками вагона. Тяжёлое, длинное, выкрашенное в бежевый с белым цвета, света внутри оно тоже не зажигало.

         Пусто и перед ним, ни пассажиров садящихся, ни сошедших с поезда, ни станционных служащих. Только ночь, тишина, красотища…

         Вот строили же когда-то…Что ни сооружение- с характером, своим видом и назначением. Не то, что наша мода на сэндвич- панели и синий профнастил…

         Метрах в положенных пятидесяти от воксала- удобства. Тоже крашеное ухоженное строеньице с тёмными полуокошками вверху и буквами "эм" и "жо"…

         Локомотив просипел простуженно, и мы тихо тронулись. Просто мне нравится такой оборот. Показывает он всю неоднозначность жизни, и посему понять, кто, как, когда и зачем тронулся часто невозможно, но слово это читателю намекает на некую ненормальность в нашем общем мире…

         А дальше поехала назад вся Базарная за нашими окнами. Домишки, светящиеся чаще двумя-тремя окошками; сооружение с парой дли-инных труб, одна из коих шибко дымила белейшим, хотя в ночи всякий дым, думаю, покажется белым; переезд с будочкой, опущенным шлагбаумом и рабочим в жилетке и с корытом на верёвочке, заблокированным между его полосатой "рукой" и путями....

         Отдельно упомяну подвешенные под фонарями световые желтоватые конусы, в коих, подобно стеклянным шарикам, которые потрясёшь- и белые хлопья кружась опускаются на крохотный пейзажик, или снеговика, вьются и падают вполне настоящие снежинки…

         Тут лесопосадка сперва несмело, а вскоре окончательно закрыла жильё, никакой Базарной будто и не бывало.

         А вот снег за окнами был… И, как говорится "мело во все пределы". Встречь движению нашему весело летели, степенно опускались, игриво кружились друг возле друга десятки, сотни тысяч, снежинок, а иные шалуны и вовсе забыв стыд и приличия прилеплялись одна к другой и отдавшись ветру неслись им, куда попало…

         А я вдруг вспомнил окошко в бараке возле путей, где невзирая на начало только декабря электрогирляндами подмигивала тёмной ночи маленькая ёлочка. И пускай ветер, ночь и метель за стеной, а кому-то тепло, уютно и радостно… И той маленькой радости достало и нам, тем некоторым пассажирам, кому посчастливилось заметить это доброе чудо.