Как только я подписала контракт с дирекцией кабаре, мне сразу же предложили занять одну из пустующих гримёрок. И – сама не знаю, почему – я выбрала гримёрку Горец. Скорее всего, меня привлекло удачное расположение этой комнаты. Как Вы знаете, – она самая ближняя к сцене, а в остальном – все гримёрки совершенно одинаковые. Как Вы и приказали, дверь я постоянно запираю на замок в целях личной безопасности. Сначала мне было приказано – в гримёрке Горец ничего не трогать, поэтому её вещи по-прежнему несколько дней находились на своих местах, как это было и при ней. Но директор, господин Фальчук, увидел, что из-за невозможной тесноты мне совсем негде разместиться со своим гардеробом, и сказал, что я могу убрать все эти вещи, если они мне мешают. Я и сложила аккуратно всё имущество Горец в большую коробку, мне чужого не надо, да и в гримёрке хоть чуть-чуть посвободнее стало. Может быть, это всё и ни к чему рассказывать, но ведь Вы, Аркадий Францевич, велели докладывать обо всём, чтобы был известен каждый мой шаг, поэтому я и говорю обо всех этих подробностях. Ну а теперь – о деле! Поначалу девушки-танцовщицы приняли меня несколько прохладно. Я понимала, что в первое время они просто присматриваются ко мне, – ведь для всех выглядело несколько странным то, что меня без всяких разговоров и даже без испытательного срока сразу приняли на работу, и это ещё при том, что у меня нет специального образования. Ну а через два дня все успокоились, любопытство пересилило, и теперь все стремятся поближе познакомиться со мной и поболтать на разные темы. А я, в свою очередь, пользуясь моментом, как бы невзначай, потихоньку старалась расспрашивать их про Горец. В общем-то, у неё со всеми девушками были хорошие отношения, но немного ближе других была одна – Кристина Казатуловна Лепко, и мне, знаете ли, показалось, что эта Лепко также знает и о Колосок с Черкесовой всё, что можно, и чего нельзя. Эта Лепко около года назад развелась с мужем, Владимиром Всеволодовичем Дубовым, который, как это ни странно, продолжает частенько захаживать в это кабаре после развода с женой. А ещё я узнала, что за Черкесовой ухаживал один офицер, – я показала его вашему агенту, Вере Леонтьевне. Дело в том, что Кристина Лепко живёт в доме – прямо напротив окон покойной Алисы Черкесовой, она переехала туда после своего развода. У Черкесовой и Колосок тоже были между собой весьма близкие отношения, – ну в том смысле, что они, так сказать, совершенно спокойно делили между собой многочисленных поклонников. Многие девушки из труппы говорят, что за Колосок открыто и настойчиво ухаживал молодой миллионщик, некто Прохоров. Но предполагают, что она время от времени изменяла их отношениям, так как за ней, тоже не скрывая своих чувств и так же открыто, волочился некий Зуев, заваливая её цветами, и она к нему благоволила. Очень возможно, что они тайно встречались. Зуев и сейчас регулярно посещает кабаре, он заядлый картёжник. А Прохоров после смерти Колосок просто исчез из виду, успев, правда, перед этим оттеснить своего конкурента-неудачника Ефремова, – я поняла так, что это какой-то бедный мелкий чиновник, и конечно, такая возлюбленная, как Колосок, ему совершенно не по зубам. Про Ефремова Колосок сама рассказывала подругам, что он вполне серьёзно сделал ей предложение, но она, конечно же, ему отказала. В общем, какие-то весьма запутанные отношения.

– А что ещё удалось выяснить про Горец? – уточнил Кошко.

– Насчёт Горец у всех мнение примерно одинаковое, – Аннет немного помолчала, собираясь с мыслями. – С одной стороны – она почти всегда находилась среди людей, но с другой стороны – при этом она оставалась весьма скрытной особой и не очень-то делилась с другими девушками секретами своей жизни. Жила в основном на свой заработок и деньги своего покровителя. Может, и ещё что-то было, но толком сказать никто не может, даже Лепко. А возможно, что Лепко что-то знает, но скрывает, ведь всё-таки только с Лепко Горец общалась ближе, чем с другими танцовщицами. С остальными девушками у неё были просто ровные приятельские отношения.

На начальном этапе Кошко был удовлетворён полученными сведениями. Исходя из показаний Аннет, он немедленно организовал наблюдение за Зуевым и одновременно приказал доставить в участок другого бывшего поклонника Зинаиды Колосок. Этим поклонником оказался молодой слабохарактерный сынок известного миллионщика Прохорова, владельца большого сахарного завода, – Прохоров Мирон Филатович. Разыскали Мирона в небольшом чистеньком трактире, где он не спеша потягивал кофе, просматривая газеты. Чувствовалось, что сидит он здесь уже давно, так как на столике перед ним находилась опустевшая уже наполовину бутылка вина, небольшой бокал и три тарелки с какими-то початыми закусками. Узнав, что его временно везут в участок, Мирон ничуть не удивился и даже не спросил – зачем? Просто ни слова не говоря собрался и пошёл вслед за полицейским. Когда полицейский сообщил об этом начальству, Кошко с Филипповым молча переглянулись, и Кошко приступил к допросу:

– Извините нас, Мирон Филатович за то, что в такой спешке привезли Вас сюда, но, к сожалению, дело не терпит отлагательства. Я прошу Вас рассказать нам подробно, не утаивая абсолютно ничего, о Ваших отношениях с Зинаидой Родионовной Колосок, убитой двадцатого октября прошлого года.

– Что ж, спрашивайте, – при имени Колосок, бывший «подшофе» Прохоров мгновенно протрезвел, из него мигом улетучился весь хмель – как и не бывало! – Только прошу Вас об одном, не говорите ничего моему отцу! Он ничего не знает и посещение этого кабаре мне никогда не простит!

– Это я могу обещать. Ваше имя нигде не будет указано, – успокоил его Кошко.

– Уж, пожалуйста, не забудьте, – обречённо вздохнул молодой человек.

– Когда в последний раз Вы видели Колосок?

– В день её смерти.

– Как это было?

– Вы лучше спросите – как это началось?

– Хорошо. Ну и что же началось и как это началось? – терпеливо переспросил Кошко.

– Началось всё с того, что я влюбился в Колосок как последний дурак, хотя всегда чувствовал, что всё это добром не кончится! Но ведь она такая необыкновенная, а я был ослеплён этой любовью и не хотел ничего замечать. Буквально за несколько дней до своей гибели она попросила у меня значительную сумму денег на покупку каких-то антикварных бриллиантов. У меня таких больших денег не было, и я, естественно, не мог дать их просто так, но и отказать ей прямо я тоже не мог. Сами поймите, – ну что бы она тогда обо мне подумала?

И действительно, на следующий день она встретилась со мной после работы и показала мне брошь, серьги и перстень какого-то старинного французского мастера, ещё времён французской революции. Ну-у-у… этот, как его…, – от досады, что не может вспомнить фамилию ювелира, Прохоров даже прищёлкнул пальцами, – да у него ещё весь двор Марии Антуанетты ювелирные изделия для себя заказывал! Короче говоря, я поразился тому, что увидел! А уж, поверьте, меня трудно удивить какими-то побрякушками! Это были изумительные по чистоте и красоте бриллианты баснословной цены, – таких денег я ей дать не мог! У меня их просто не было, но ведь не мог же я признаться в этом! В общем, – я ей отказал! Потом я попросил отсрочку, советуя ей платить по частям. Зинаида, конечно, всё правильно поняла, поскольку она была далеко не глупа. Видимо, ей очень хотелось заполучить эти украшения, а обращаться за помощью больше было не к кому, и она не порвала со мной сразу же, хотя было заметно, что в тот момент ей очень этого хотелось. Она только усмехнулась и спросила меня, – как скоро я смогу достать деньги? Потому что через два дня, вечером, она должна была встретиться с продавцом в парке около своего дома, – чтобы либо рассчитаться с ним, либо вернуть украшения, – и мне просто было необходимо раздобыть деньги к этому времени. Я пообещал, а теперь виню себя за это. А дальше было так. В назначенный день, собрав кое-какую незначительную сумму, – деньги, кстати, тоже не малые, но всё-равно недостаточные, – я поехал к Зинаиде, к Зиночке… Но получалось так, что я значительно опаздывал к назначенному времени и смог поехать к ней только тогда, когда уже начало смеркаться. Дома её не оказалось, и я немного подождал возле дома в надежде, что с минуты на минуту она может подойти. Но её всё не было. Потом я совсем озяб и решил не болтаться больше около дома, а пойти в парк, надеясь там встретить её. И пока я добрался до парка, да побродил по аллеям, стало уже совсем темно, – октябрь, знаете ли, это не июнь! В поисках Зинаиды проблуждал я по парку довольно долго, потому что мне было неизвестно, где именно была назначена у неё встреча, и я всё ходил и ходил по дорожкам. Но её нигде не было, и я уже начал волноваться. Я спешил, потому что она уже могла уйти! И вот когда я, торопясь изо всех сил, свернул в очередную аллею, то издали увидел, как Зина вошла на эту же аллею с противоположной стороны и села на лавочку под деревьями, видимо, в ожидании продавца. Неподалёку от лавочки горел фонарь, и поэтому мне было её хорошо видно. Меня она не заметила. Я уже приближался к ней, когда со стороны скамейки, где сидела Зинаида, раздался глухой выстрел. Я сразу же побежал к ней, но когда добежал, она была уже мертва. В руках у неё ничего не было. Я не знал, что делать, и поэтому оглянулся по сторонам, чтобы хоть кого-нибудь позвать на помощь! Аллея была пуста, но среди деревьев я заметил мелькнувший на мгновенье силуэт человека в чём-то чёрном. Он поспешно удалялся, и я понял, что это он убил Зину. Ей было уже ничем не помочь, и я решил догнать его. Мне это почти удалось, потому что я бежал быстрее. Но когда я стал его нагонять, он вдруг резко остановился, повернулся ко мне и направил на меня свой пистолет, по-прежнему не открывая своего лица. Мне, конечно же, пришлось остановиться. Да и что мне оставалось делать, – с пустыми руками против оружия? Так вот, мне пришлось остановиться, а неизвестный, воспользовавшись этой заминкой, быстро исчез в кустах, и больше я его не видел. Тогда я повернул назад и заспешил к Зиночке. Но едва она попала в поле моего зрения, я увидел, как к ней приближается уверенной походкой некий господин. Это было достаточно далеко, и лица его я разглядеть не мог. Я не стал подходить, а притаился за ближайшим деревом и стал ждать, что же будет дальше. Он подошёл и, видимо, сразу понял, что она мертва. Затем он немного потоптался на месте, озираясь по сторонам, а потом быстро ушёл, чуть ли не бегом. А после него ушёл и я. Каюсь, виноват, побоялся в полицию сообщить. Испугался, что потом с отцом объясняться придётся. Вот такие дела, господа, больше мне добавить нечего, – наконец-то выговорившись, Прохоров понуро опустил голову.

На несколько мгновений в кабинете повисло молчание. Каждый из присутствующих по-своему переваривал эту информацию. Кошко с Филипповым опять молча и понимающе переглянулись, и Кошко задал следующий вопрос:

– Скажите, Мирон Филатович, Вы смогли определить в наступающей темноте, – силуэт убегающего убийцы был мужской или женский?

– Пожалуй, нет. Не знаю. Не разобрал.

– А имя продавца украшений Зинаида Родионовна Вам не называла?

– Я спрашивал, но она ответила, что продавец просил сохранить его имя в тайне. Поэтому и тут я не знаю, ничего не могу сказать.

– Ну что же, Мирон Филатович, благодарю Вас за содержательный рассказ. Но попрошу Вас ещё об одной услуге!

Прохоров удивлённо поднял глаза, переводя взгляд то на Кошко, то на Филиппова, – что им ещё от него понадобилось?

– Вы сможете по памяти нарисовать, как выглядели эти украшения? Может быть, Вы запомнили в них нечто особенное?

– А, ну это я могу, – с облегчением заулыбался Прохоров.

И тут же уверенными штрихами набросал внешний вид и брошки, и серёжек, и кольца. А Кошко, с восхищением глядя как под его рукой с фотографической точностью воспроизводятся роскошные ювелирные изделия, только с сожалением подумал, – такой талант, и пропадает понапрасну!

Кошко был доволен результатом. Теперь хотя бы начинали прорисовываться хоть какие-то намётки, хоть какие-то зацепки в этом запутанном деле. Во всяком случае, теперь у следствия был на руках чёткий рисунок украшений, и по этим рисункам был немедленно сделан запрос во Францию. Вскоре пришёл исчерпывающий ответ, в котором говорилось, что данные украшения были изготовлены придворным королевским ювелиром Карлом Бомером и его помощником Полем Бассанжем и принадлежали давно угасшему дворянскому роду, последний потомок которого был казнён во время революции. С тех пор судьба украшений неизвестна. В розыске они не значились, но было указано, что кроме броши, кольца и серег, в полный комплект входили ещё колье, тиара и браслет. На всех изделиях стоит печать мастера.

Прочитав это послание, Кошко задумался. Ему было хорошо известно, что восемнадцатый век – это расцвет ювелирного искусства во Франции в эпоху рококо. А во времена французской революции сгинуло бесследно не только множество людских голов, но исчезло неизвестно куда значительное количество старинных ювелирных изделий. Огромное количество драгоценных произведений мастеров-ювелиров было вывезено из страны за её пределы, а затем – они были либо переделаны, либо проданы, причём, нередко – по частям. И вот теперь кое-что из тех пропавших изделий всплыло здесь, через столько времени и совсем в другой стране, да ещё и при столь трагических обстоятельствах! Да-а-а, жизнь – непредсказуемая штука…

– Вот и причина, по которой убили эту Колосок, – чётко констатировал Кошко.

– Не исключаю, что и двух других убили по этой же причине, – в свою очередь прокомментировал Филиппов.

– Думаю, что Вы правы, Владимир Гаврилович, – согласился Кошко, – а теперь выслушаем, что нам скажет этот офицер, ухажёр Черкесовой, которого уже вызвали для дачи показаний.

Именно его видела в окно Кристина Лепко в последний день жизни Алисы Черкесовой, о чем она и сообщила полиции на допросе.

Пехотный капитан Карсавин Эдуард Артамонович появился на пороге кабинета и по-военному отрапортовал о своём прибытии. Выглядел он несколько заносчиво и фамильярно, – обычно с таким видом недалёкие высшие чины общаются с низшими чинами. Он словно не понимал, что находится в серьёзном учреждении, и сюда не вызывают по пустякам. Его манеры не понравились Кошко, но он не подал вида:

– Садитесь, прошу Вас, – Кошко показал ему на стул и Карсавин сел, демонстративно закинув ногу на ногу. Он был хорош собой, и Филиппов подумал о том, что, видимо, именно эта внешняя красота и привлекла в нём внимание Черкесовой.

Ни Кошко, ни Филиппов не успели задать ещё ни одного вопроса, как Карсавин опередил их:

– Если вы хотите спросить меня по поводу смерти Алисы Кондратьевны Черкесовой, то сразу могу вам сказать, что я её не убивал. К тому же я уже давал свои показания полицейскому на следующий день после её смерти, – надменно заявил он, даже не дрогнув ни единым мускулом, словно и не шла речь о его любимой женщине, внезапно и загадочно погибшей.

– Нам это известно, – сдержанно ответил Кошко, – никто Вас в этом и не обвиняет, просто следствию необходимо уточнить несколько моментов. Поэтому прошу Вас наиболее полно ответить на наши вопросы.

Карсавин с царственным видом кивнул так, словно оказал Кошко и Филиппову великое одолжение.

– Расскажите, когда в последний раз Вы видели Алису Кондратьевну Черкесову?

– В последний раз я видел её второго сентября прошлого года. Я в тот день был у Черкесовой и ушёл от неё поздно вечером. А на следующий день узнал из газет, что она умерла от передозировки морфина в ночь на третье сентября, то есть – уже после моего ухода, – отчеканивая каждое слово, высокомерно ответил Карсавин, словно перед солдатами приказ по бумажке зачитал.

– Она не говорила, что после Вашего ухода ещё ожидает кого-то посетителя?

– Нет, не говорила. Во всяком, случае, мне ничего об этом неизвестно. В тот вечер мы прекрасно провели время, и для меня было большим ударом – узнать о её неожиданной кончине, – вроде бы это были слова сожаления, но уж слишком равнодушным тоном были они произнесены.

– Она не говорила Вам, что хочет купить или, может быть, продать какие-нибудь украшения?

От усиленного умственного напряжения лоб Карсавина сразу прорезали глубокие морщины, и он невидящим взглядом уставился в пол. Бравый офицер напрягся и, как бы спотыкаясь, произнёс:

– Украшения, говорите… Да, помнится, что-то такое было…

– Не спешите, вспомните точнее, – подбодрил его Кошко.

– Она сказала мне, что собирается приобрести вроде бы какое-то антикварное то ли колье, то ли ожерелье, – я, знаете ли, в этом не разбираюсь, никогда ни с чем подобным дел не имел. Она достала футляр и показала мне мельком эту штуку, потом опять быстро спрятала.

– Она просила у Вас деньги?

– На что?

– На покупку этого колье.

– Нет, не просила. Она вообще больше ни словом не обмолвилась об этом.

– Вы не могли бы по памяти нарисовать это колье? Если вспомните, конечно!

Карсавин даже прищурился, напрягая память. Немного помолчав, он взялся за карандаш:

– К сожалению, я не разбираюсь в этих ювелирных штучках, но всё-таки попробую что-нибудь изобразить.

И он начал старательно воспроизводить по памяти виденную мельком «ювелирную штучку».

– Вот, знаете ли, как-то примерно так… Вспоминаю, что это колье было в три нити, небольшие бриллианты чередовались с достаточно крупными… Посредине было что-то вроде медальона, по-моему, он был из золота… и, кажется, с гербом Франции, хотя не уверен… и вроде бы по краям немного мелкого жемчуга… да, совсем немного… Всё, больше ничего не помню, – и он протянул Кошко свой «шедевр», вытирая платком лоб, который даже взмок от таких неимоверных усилий.

– А Вы не поинтересовались, – какую сумму Алиса Кондратьевна собиралась потратить на покупку такого недешёвого украшения?

– Поинтересовался, конечно! Из чистого, поверьте, любопытства! Но она ответила, что это секрет, – тайна, понимаете ли! – изрёк Карсавин, всем своим видом выражая очень «глубокую» мысль: ну что взять с глупой женщины, одни побрякушки на уме!

– А не называла ли она как-нибудь невзначай имени продавца или ещё кого-либо?

– Нет, ничего подобного она при мне не говорила. Да я, признаться, и не любопытствовал особо: раз тайна, значит тайна, мне-то что?

– Хочу задать Вам не совсем корректный вопрос, Эдуард Артамонович, – вопрошающе посмотрел Кошко на Карсавина.

– Да чего уж там, спрашивайте! – великодушно махнул рукой бравый офицер.

– Скажите, Вам что-нибудь известно о каких-либо других поклонниках или покровителях Алисы Кондратьевны Черкесовой?

Карсавин нахмурился, старательно изображая равнодушие, хотя было очень заметно, что этот вопрос ему неприятен.

– Об этом мне ничего не известно! Да, ведь если бы даже и был кто-то, – сами понимаете, что мне об этом никто не доложил бы! Правда, один раз я сам был свидетелем несколько неприятного инцидента, когда шёл к Алисе домой. Это случилось за две недели до её смерти. Она стояла у двери дома, а перед ней с цветами и со слезами на глазах просил прощения какой-то крепкий мужик. Не знаю уж, чем он провинился, но она была очень недовольна! Она даже не дала ему договорить и в довольно резких выражениях выставила его вместе с букетом. Потом я этого типа встречал много раз, он часто приходит в «Медузу».

– И кто же был этот «крепкий мужик»?

– Владимир Всеволодович Дубов, бывший муж танцовщицы Кристины Казатуловны Лепко, – как мне потом сама Алиса рассказала.

Уж на что Кошко всякого насмотрелся за свою долгую практику, но от такого циничного признания его просто передёрнуло. Похоже, что этот Дубов очень уж шустрый мужичок, – как говорится, наш пострел везде поспел! В одном месте получает от ворот поворот, – тут же, нисколько не огорчаясь, пытается слепить любовь в другом месте. В общем, незадачливый кавалер сам не теряется и надежду не теряет…

– А Вы не поинтересовались целью его визита?

– А чего там интересоваться! И так всё ясно!

– А Вам известно, – где проживает эта Лепко после развода?

– Понятия не имею, и никогда не интересовался, – развязно ответил Карсавин, – такие женщины, как она, мне никогда не нравились, и я абсолютно безразличен к их бракам, разводам и месту жительства!

– Но ведь Кристина Лепко была близкой подругой Алисы Черкесовой. Неужели Вы об этом не знали?