Глава 2. Быть принцем

Во рту плавал отвратительный привкус тухлого яйца вперемешку с кровью. Глаза словно песком затрусили. Внутренности выплясывали как грешники на углях, периодически сжимаясь от голода в подобие сушеного яблока. При этом от одного взгляда на пищу начинало мутить, и тут уже приходилось думать о том, чтобы не скатиться на пол, и не блевать желчью.

Ксеон закрыл глаза и откинулся на тюфяк, стараясь меньше шевелить головой – каждое резкое движение отдавалось тошнотворной резью где-то внутри, сразу за глазными яблоками.

«Это все ошейник, – подумал он, – это все проклятый ошейник. Оттого, что гасит Дар».

Аламар, дери его Всетемнейший князь, сразу предупредил, что поначалу Дар будет рваться на свободу. Позже привыкнешь, и станет лучше, сказал он. Но сказал с таким выражением лица, что и дураку стало бы ясно: верховный инквизитор очень рассчитывает на то, что каждый день принца Ксеона будет пыткой.

Сукин сын. Отрыжка Всетемнейшего. Да чтоб тебя…

Ксеон застонал сквозь стиснутые зубы.

Одно радовало, инквизитор убрался из замка и не может наблюдать за его мучениями. При этом, правда, в сознание упорно просачивалась мысль о жалости к себе и о несправедливости Всеблагого, наделившего принца даром менталиста.

Несправедливость эту Ксеон собирался исправить в ближайшее время. А пока… настолько плохо ему не было уже давно. В голове, наполненной звенящей болью, плавали никчемные обрывки мыслей и, поблескивая, опускались на дно, в тишь, в глубину. В безвременье.

Ксеон заставил себя открыть глаза. Обморок – это последнее, чего бы хотелось.

Скованный Дар бился в висках, пытаясь пробить брешь в скорлупе чужого заклинания – и все безрезультатно.

Совсем не к месту вспомнилась скорбная мина на лице папаши. Как же так, сын? Как ты мог? Как?!! Возлюбленный сын мой?

В рожу короля Маттиаса хотелось плюнуть, да посмачнее.

Как ты мог, сын? Очень даже мог. И пять лет назад, в качестве эксперимента, и сейчас, и в будущем. Только вот выследили. И вовремя смяли волну, катящуюся по армии механоидов, дающую им собственную волю и тут же ее подчиняющую. Да если бы он успел… давно бы уже отправил и папашку, и нерадивого братика без капли Дара в этот же замок Энц. И никто, никто бы его больше не прятал во дворце от чужих глаз. А то, мол, как же так, король и младший принц – люди, а старший – выродок с темным даром. Папашке надо было быть чуть более осмотрительным. В самом деле, глупо думать, что тридцатилетний       принц будет безвылазно сидеть в своем крыле и читать молитвенник. Да и вообще, несправедливо это, объявить дар менталиста темным. А все потому, что папашка боится, до смерти боится, что отнимут у него непобедимую армию…

Спина затекла от лежания на жестком тюфяке. Интересно, король Маттиас в самом деле думает, что его неудавшийся отпрыск вот так запросто смирится и будет остаток дней своих гнить в замке Энц?

Ксеон, стараясь не делать лишних движений головой, повернулся набок.

Выбираться отсюда надо, это несомненно. Куда-нибудь в Ависию, откуда нет выдачи в островное королевство Рехши. Он уже бывал там раньше, а потому переместиться туда не составило бы сложности, если бы не ошейник.

Мысли походили на мутный кисель, такие же бесформенные, растекались в ничто, едва успев сформироваться.

Выбираться.

Он удерет с этого острова. А потом вернется, обязательно, и вот тогда мало не покажется никому…

Но пока что – думай, Ксеон. Думай о том, кто снимет с тебя ошейник.

Звук проворачиваемого в замке ключа продрал по нервам ржавой железкой. Ксеон осторожно, из-под ресниц покосился в сторону открывающейся двери. Сам не зная почему, ожидал ту служанку, что приносила ужин, да сама же его и съела. Но посетитель оказался мужчиной, высоким, светловолосым и смутно знакомым в тусклом освещении. Сердце трепыхнулось птицей, и Ксеону стоило большого труда не дернуться, ничем себя не выдать. В висках вместе с болью пульсировала мысль – зачем он здесь? Получил приказ убить?.. И что тогда? Кричать? Пытаться сопротивляться? Пфф, да он же слабее котенка в этом треклятом ошейнике!..

А незваный гость приближался. Ступал мягко, словно леопард.

И когда, наконец, удалось его рассмотреть, внутри все скрутилось в тугой узел. Тревога, страх и… радость. Все это вмиг смешалось, вспухло дрожащим желейным шаром и лопнуло, рассыпавшись шелестящими искрами смеха.

Ксеон не видел этого человека пять лет. Пять, мать их, лет. И ровно пять лет он был совершенно уверен в том, что его друг погиб, взорвавшись вместе с великолепным четырехкрылым механоидом.

– Я тоже рад видеть вас, ваше высочество, – тихо сказал Эльвин, останавливаясь в изголовье тюфяка, – вот, принес вам все для письма. Как вы и просили.

– Ты… – выдохнул Ксеон, – подожди! Всеблагий, как же я рад, что… но ты… здесь…

Должно быть, все это выглядело жутко глупо со стороны, но Ксеону было наплевать. Потому как пять лет назад Эльвин Лаверн был его помощником, прикрывал спину, да и вообще, можно сказать, погиб, спасая своего принца…

Впрочем, выходит, жив остался.

– Прости, – сказал Ксеон, – ошейник. Плохо мне. Наверное, поэтому все мозги отшибло. Но я очень рад тебя видеть.

– Я понимаю, – каждое движение Эльвина было выверено, он словно перетекал по воздуху. Все, как и раньше.

Эльвин вздохнул. Выложил прямо на пол чернильницу с крышкой, несколько гусиных перьев и чистые листы бумаги.

– Подожди, – Ксеон перехватил его руку и невольно застонал. Проклятая головная боль и проклятый ошейник. – я пять лет считал, что ты умер. Не хочешь мне рассказать, где был все это время?

– Разумеется, ваше высочество. Но сперва я бы посоветовал не цепляться за мою руку и дать мне налить вам снадобья, которое облегчит откат связанного Дара.

Ксеон усмехнулся и разжал пальцы.

Потом наблюдал, как Эльвин отвинчивает крышку у фляги, наливает туда воды, а в эту воду отсчитывает капли из цветного флакончика.

– Не отравишь? – спросил, принимая из рук друга… друга ли?.. зелье.

– Зачем мне вас травить, ваше высочество? – по светлым глазам Эльвина ни Темного не понять. Две серебристые монеты в полумраке.

– Ну, мало ли. Может, обидел чем.

– Всеблагий с вами, – сухой, совершенно нейтральный тон.

Ксеон, скрипя зубами, приподнялся на локте, понюхал содержимое жестяной крышки. Пахло лимонами и медом. Выдохнув, он залпом проглотил снадобье. Оно пламенеющим клубком прокатилось по пищеводу и расплескалось огнем по стенкам пустого желудка. Потянулось горячими ниточками по всему телу, принося легкость, сминая, выметая прочь ту мучительную боль, что не давала покоя с того момента, как Аламар застегнул на шее ремешок.

Ксеон медленно вдохнул. Выдохнул. И благодарно посмотрел на Эльвина.

– Сам готовил?

Эльвин Лаверн стоял, уперев руки в бока, смотрел на своего принца сверху вниз, и едва заметно улыбался.

– Конечно, сам, ваше высочество. Неужели вы полагаете, что здесь, в замке Энц, есть иные целители? Или что Аламар Нирс решил проявить милосердие, оставив своему личному врагу то, что облегчит его состояние?

– Личному врагу… – эхом повторил Ксеон, – нда…

И уже уверенно сел на тюфяке.

Боль ушла, на ее место пришло неистовое желание что-то делать, предпринимать… Убраться из этой протухшей, мерзкой дыры под названием замок Энц.

Ксеон с силой провел пальцами по лицу. Способность мыслить возвращалась, и это радовало.

– Хорошо, что ты тогда выжил, – сказал он, – правда, я… постоянно вспоминал о тебе.

– Выжить было непросто, ваше высочество.

– Полагаю, тебя взяла наша драгоценная инквизиция?

– Верно, – Эльвин прошелся по камере, – и это не самые лучшие мои воспоминания, если вы понимаете, о чем я.

– Понимаю, – он выразительно ткнул пальцем в ошейник.

– Сперва я отбывал наказание в Эльбаррасе, – глухо сказал Эльвин, – это очень… обидно… осознавать, что днем раньше ты был богат, знатен и перед тобой открывались все двери, а теперь ты – куча дерьма, на которую, не задумываясь, наступает смотритель тюрьмы. Я был лишен всех титулов и званий, магической степени по целительству. Но вел себя примерно, за что его величество помиловал меня и отправил в ссылку. В замок Энц.

– Меня во всем винишь? – прямо поинтересовался Ксеон.

– Да вы-то тут при чем? – и снова ничего не прочесть в глазах, – вы ж меня к себе цепями не приковывали, я сам пошел. Потому что считал, что наделять механоидов подобием жизни, отбирая при этом свободу, противно закону Всеблагого.

– А сейчас как полагаешь?

Эльвин остановился напротив светильников. Ксеон только и мог, что пялиться в его широкую спину. Предпочел бы смотреть прямо в глаза, чтобы понять наконец, друг или враг перед ним, но – не в том был положении, чтоб приказывать.

– Мои взгляды не изменились с тех пор, – ответил Эльвин, помолчав.

– Это хорошо, – сказал Ксеон, – потому что мои тоже остались прежними.

Эльвин резко крутнулся на каблуках, бросил раздраженно:

– Но это не значит, ваше высочество, что я кинусь снимать с вас ошейник.

– Я и не просил бы. Я ведь знаю, что Аламар постарался сделать так, что любой, кто его расстегнет, получит такой заряд магии контролера, что мало не покажется. Наверняка все здесь уже об этом осведомлены, э?

– Чета Эрве точно в курсе. Наверняка мастер Нирс передал им предписания.

– Хм.

И мысли отчего-то снова вернулись к служанке.

Вряд ли ей кто-то счел нужным что-либо объяснять.

И точно так же вряд ли она бросится расстегивать кожаный ремешок, испещренный символами заклинания…

Но выход всегда есть. И с этим он тоже что-нибудь придумает.

Внезапно повеселев, Ксеон поднялся на ноги, похрустел позвонками, потягиваясь. Ему на миг померещилось, что лицо Эльвина исказилось ненавистью, но потом понял, что игра теней. На благородной, весьма породистой физиономии Эльвина была написана преданность идее. Это было хорошо. Нет. Это было прекрасно! Как здорово, что есть те люди, которые верят в то, что принц Ксеон желает следовать законам Всеблагого и избавить несчастных механоидов от горькой участи! Этакий герой, борющийся за свободу несчастных угнетенных созданий.

Ксеон прошелся по камере, остановился напротив Эльвина и искренне сказал:

– Мне жаль, что с тобой так все вышло. Правда, жаль. Но мы все рисковали. Видишь, и я теперь здесь. Но ты хотя бы свободно перемещаешься по острову, а я…

Эльвин ухмыльнулся.

– Мастер Аламар оставил предписания на ваш счет. Очень скоро вам будет позволено выходить на прогулку. И – повторюсь – я вас ни в чем не виню. У меня ведь тоже есть голова на плечах.

«Кочан капусты у тебя на плечах, а не голова», – подумал Ксеон, а вслух… В общем, ничего не сказал, сдержанно улыбнувшись и похлопав товарища по плечу.

– Не знаю, что бы делал без твоей настойки, – откровенно признался Ксеон. Потер ладони, – ну что ж, надо написать письмо драгоценному папаше.

Эльвин понимающе кивнул.

– Пишите, ваше высочество. Завтра утром отправим.

И, кивнув на прощание, двинулся к выходу.

– Эй, – уже на пороге окликнул его Ксеон, – но ты же ведь не думаешь, что мой дар – темный?

Эльвин замер, занеся ногу над порогом. Потом медленно обернулся.

– Темным объявляется дар, неугодный нынешнему правителю, – сказал он веско, – сегодня темный дар – менталиста, а завтра – целителя.

– Я рад, что хотя бы ты это понимаешь, – ответил Ксеон.

Он снова уселся на свое вонючее, вызывающее отвращение ложе, подвинул к себе листы бумаги, отвинтил крышку чернильницы. Начал выводить витиеватые, каллиграфически-правильные буквы:

«Дорогой отец! Полнится скорбью мое сердце, ибо отвернулись от меня и Всеблагий, и ваше королевское величество».

Получилось довольно проникновенно. Ксеон задумался, почесал пером щеку. Она начинала зарастать щетиной, было неприятно.

Он написал еще несколько строк о том, как сожалеет о своем темном даре и о том, что не сдох при рождении, чем сразу бы освободил возлюбенного своего отца от хлопот и многих печалей. Потом добавил пару слов о невыносимых условиях проживания в замке, которые, впрочем, он будет стойко переносить, дабы король Маттиас был спокоен. И попросил кофе, шоколада, копченостей… В общем, всего того, что скрасит дни всеми отвергнутого, одинокого узника.

«Любящий сын, отмеченный проклятьем».

И поставил размашистую подпись.

Ксеон задумался. Мысли совершенно непроизвольно раз за разом возвращались к маленькой служанке. Она была прехорошенькой плебейкой, наверняка недалекого ума. Глаза как у белочки, большие, темные, блестящие. Оставалось сделать так, чтобы она сняла с него ошейник. Сама. Всего-то делов, расстегнуть пряжку…

Вспомнил, как Аламар настаивал на цельнометаллическом ошейнике, но отец не позволил, пожалел сына. Так что повезло, даже ножовка не нужна, чтобы освободиться. Слабые женские ручки вполне сойдут…

Ксеон подумал о том, что поделится своим планом с Эльвином, а когда освободится, заберет старого товарища в Ависию, но вовремя спохватился.

Нет, определенно, ошейник Аламара дурно влиял на мыслительные способности.

В конце концов, он не видел Эльвина пять лет.

К тому же Эльвин пострадал, в общем-то, из-за него. На самом деле, конечно, из-за собственной глупости, но ведь ни один дурак себя таковым не считает, а в своих бедах винит кого-то еще.

В общем, все было мутно и непонятно с Эльвином. Что там у него в голове на самом деле? Кто знает?

***

В камере не было окон, и поэтому о наступлении утра Ксеон узнал по скрежету отпираемого замка.

– Эльвин?

Резко сел. В голове снова дернуло болью, но тут же отпустило.

– Нет, ваше высочество. Это я, Дани. Простите, госпожа Эрве заставила Эльвина помогать разделывать свинью.

В душе горькой пенкой поднялось разочарование. Только собрался поболтать с приятелем, а тут… но живо вспомнил о том, что, возможно, перед ним единственная обитательница замка Энц, которой Аламар не зачитал лекцию об опасности ошейника. О том, что каждый, кто попытается его снять, отбросит копыта.

– Доброе утро, Дани, – торопливо пригладил растрепавшиеся волосы, – неподобающий, конечно, вид, чтобы беседовать с дамой. Но ничего не поделаешь.

– Ну что вы, ваше высочество, – улыбнулась несмело, а глаза боится от пола оторвать, – какая же я дама… дамы во дворце.

Пугливая белочка.

Что ж, для пошива шубы требуется много прекрасных шкурок, и с этим ничего не поделаешь.

Ксеон поднялся, шагнул вперед и взял поднос из задрожавших вмиг рук. Он невольно поморщился оттого, что пальцы были в золе, и ногти обломаны. Неприятно, что она вот этими грязными руками еду носит.

– Проходи, будь любезна, – он быстро взял себя в руки, – ты можешь посидеть со мной немного? Пока я поем? А то, знаешь ли, в такой тишине и умом подвинуться можно.

Девушка потупилась, но прошла и остановилась в нерешительности. Ксеон тем временем уселся на тюфяк, поставил поднос на пол перед собой и похлопал ладонью рядом.

– Садись, в ногах правды нет.

Она побледнела. Потом очень трогательно покраснела и замотала головой, едва не сбив плотную, в несколько слоев намотанную косынку.

– Нет, нет… я не могу… ваше высочество, вы же принц.

– Ну и что? – он приподнял бровь, – да и какой я принц? Изгнанник. Узник замка Энц.

Тут его осенило, и Ксеон задал вопрос: