Тут гельветы в первый раз встревожились. Их испугало не собственное поражение, причиной которого они посчитали беспечность тигуринов, а быстрота передвижений Цезаря. Они учли, что теперь у него под началом четыре старых легиона – примерно восемнадцать тысяч опытных солдат, и еще два новых легиона, и кроме того, шесть тысяч конников, набранных в провинции и у эдуев. Гельветы не могли себе представить, чтобы он мог быть серьезной угрозой для их войска, которое даже после разгрома тигуринов насчитывало около семидесяти пяти тысяч человек. Ни гельветы и вообще никто из галлов не понимал полностью, что сделал Марий, создав подобные римские легионы. Гельветы вспоминали о поражениях, которые кимвры и тевтоны нанесли римлянам много лет назад. Они думали и о той римской армии, которую их собственные отцы примерно за тридцать лет до этой переправы застали врасплох и вынудили сдаться. Тем не менее они понимали, что, даже если Цезарь недостаточно силен для заранее подготовленного боя на каком-то определенном участке берега, для них может оказаться разумнее договориться с ним. Ведь на глазах у вражеской армии было бы нелегко нарушать строй в походе, отставать от своих и грабить.

Поэтому гельветы, колебавшиеся между желанием бросить вызов и готовностью пойти на уступки, послали к Цезарю пожилого вождя по имени Дивико, который около тридцати лет назад командовал тем войском, что разбило римлян. Дивико предложил такой вариант: гельветы пойдут туда, куда укажет Цезарь, и мирно поселятся там. Но если римляне предпочитают сражаться, он, Дивико, обязан сказать им, что им повезет не больше, чем их предкам. Гельветы сохранили свою прежнюю доблесть и будут рады случаю испытать ее в бою.

Цезарь был возмущен и оскорблен. Хотя во многих отношениях он был незлобивым человеком, говорить с ним высокомерно не дозволялось никому. Пока Дивико говорил, Цезарь слушал его, почти не меняясь в лице, но тем не менее выглядел мрачно и угрожающе. Отвечая, он не церемонился. Поведение гельветов непростительно, и их наглость также. Но если они умерят свою дерзость, дадут ему заложников и возместят причиненный ими ущерб, он подумает об условиях мира.

Дивико задрожал от ярости еще до того, как перевод этого ответа был закончен. Цезарь постарался найти самые презрительные слова для описания действий гельветов. Конечно, Дивико ответил, что народ гельветов привык брать заложников, а не давать их. Теперь не могло быть и речи о каком-либо соглашении.

Уже на следующий день конница Цезаря потерпела поражение. Его конники почти все были галлами из провинции или из народа эдуев. Он не знал их языка, не имел среди них командира, которому мог бы доверять, не привык к их обычаям. Пока Цезарю оставалось только примириться с неизбежным, и он повел свои войска следом за гельветами, не вступая в бой и лишь не давая им уклоняться с пути или отставать от основной массы ради грабежа. Пятнадцать дней ждал он подходящего случая и решил, что дождался, когда противник остановился на привал у подножия холма. Цезарь предполагал окружить этот холм частью своих войск, чтобы потом атаковать не только спереди, но и сзади. И снова конница подвела его. Он поставил начальником своих дозоров римлянина, опытного офицера, которого лично не знал, но у которого была хорошая репутация. Этот человек, либо обманутый галлами, либо поддавшийся панике, доложил, будто гельветы заняли холм, а Лабиен, который был послан его захватить, этого не сделал. Цезарь снова сдержал свой гнев. По крайней мере, он начинал узнавать слабые места своей армии.

Был уже конец июня, и у Цезаря кончались запасы продовольствия. Он доставил зерно сплавом по Соне, но, поскольку гельветы все время непрерывно двигались на запад, этот груз оказался далеко позади него. Тем временем оказалось, что эдуи не прислали те запасы продовольствия, которые обещали поставить. Когда Цезарь упрекнул их, они туманно заговорили о неких лицах, которые своим влиянием разрушают все планы. Вскоре Цезарь обнаружил, что они намекали на Думнорикса, командующего кавалерией в его армии. Этот вождь имел жену-гельветку, тайно вошел в сговор с ее народом и предопределил недавнее поражение конницы тем, что первый подал пример бегства. Но, чтобы не оказаться в беде, Цезарь не мог пренебрегать отношениями с местными политиками: брат Думнорикса был главным сторонником римлян в Галлии и другом Цезаря, поэтому наказать Думнорикса за предательство было бы невыгодно для дела. Цезарь решил лишь предупредить его и приставить к нему своих людей для наблюдения. Цезарь не сомневался, что только терпение позволит чему-то научиться, и поэтому ждал.

Но вот в деле с продовольствием ждать было нельзя. Всего в двух днях пути от римского лагеря находился эдуйский город Бибракт, и Цезарь решил на время оставить гельветов в покое, пойти туда и получить то, что было ему обещано. Поэтому, свернув лагерь, он повернул свою армию немного севернее и повел ее не параллельно пути гельветов, а немного иначе – на Бибракт.

Гельветы почти сразу узнали об этом от перебежчиков из конницы и почувствовали себя увереннее. Два раза Цезарь вел себя так, словно был готов напасть на них, но не сделал этого. Их недавняя победа была одержана на удивление легко. Они знали, что конница Цезаря служит ему не слишком верно, а два из его легионов мало обучены и поэтому почти бесполезны. Трудно было ожидать, что остальные восемнадцать тысяч его солдат победят семьдесят пять тысяч гельветских воинов. Но все же он со своей армией мешал им. Каждая гельветская семья, отправляясь в путь, взяла с собой еды на три месяца. Эти три месяца уже кончились, и большая часть их прошла на месте сбора или в пути через Юру, где не было возможности захватить добычу. А пока Цезарь шел за ними по пятам, они не осмеливались далеко расходиться для грабежа. По всем этим причинам гельветы начали думать о том, как бы заставить римлян сражаться. Когда они услышали, что Цезарь перестал их преследовать, некоторые из них решили, что он сделал это от страха, а другие заявили, что вот он, счастливый случай: загородив Цезарю его новую дорогу, они могут вынудить его сражаться и отогнать его от продовольствия, которое хранится в Бибракте.

В результате все согласились перейти к нападению, для которого гельветам оставалось только развернуть свои основные военные силы в нужную сторону, предоставив повозкам с женщинами, детьми и скотом догонять их так быстро, как они смогут, под охраной отряда, оставленного сзади. Поскольку теперь две армии двигались навстречу друг другу, а расстояние между ними было не очень велико, еще до полудня гельветские стрелки завязали бой со сторожевыми дозорами Цезаря.

Цезарь понял, что произошло, и, не теряя ни минуты, отвел свои войска на возвышенность, более благоприятную для его небольшой армии. Гора Армесий нависала над долиной, через которую, извиваясь, тек ручей. Гельветы провели предыдущую ночь у этого потока, а теперь возвращались по пологим холмам на северо-запад. Их повозки ехали в один ряд, который тянулся на много миль в длину, и становились, как обычно, в круг на маленьком пригорке. Дальние отряды, которые еще не добрались до места, быстро поднимались по склону, чтобы принять участие в бою.

Цезарь послал свою конницу сдерживать натиск противника, поставил обоз на вершине горы Армесий и приказал вспомогательным отрядам, а также одиннадцатому и двенадцатому легионам окопаться там. Хотя ему и было крайне необходимо увеличить число своих солдат, он собирался использовать эти части своей армии внутри укреплений как последнее средство. В строю остались только восемнадцать тысяч старослужащих солдат; от их стойкости целиком зависело его будущее и судьба их всех.

Цезарь плохо знал свои войска, а они плохо знали его. Он пробыл с ними всего чуть больше шести недель и в это время был занят тем, что наблюдал и учился. Как сказал однажды Помпей в минуту раздражения, искусством полководца нельзя овладеть за одну ночь. Офицерами Цезаря были люди из Рима, рекомендованные друзьями, которым он не мог отказать. Он еще не знал их способностей, и солдаты им пока не доверяли.

Цезарь выехал вперед и остановил коня перед рядами своих солдат. Он двигался без видимой спешки и выглядел бодро, почти весело – таким он всегда бывал в трудные минуты. Медленно и уверенно он сошел с коня и приказал офицерам сделать то же. Когда рядовые солдаты осознали, что, отсылая коня, Цезарь сам закрывает себе путь к быстрому отступлению и что офицеры следуют его примеру, они шумно приветствовали его. Потом он прошел вдоль рядов и отдал распоряжения.

Его четыре опытных легиона были выстроены по три линии, и каждая линия походила больше на колонну, чем на цепь, потому что состояла из восьми шеренг. Обращенную к противнику сторону боевого порядка каждого легиона образовывали около двухсот человек, находившихся на расстоянии шести футов один от другого; от соседнего легиона их отделял проход шириной примерно в двенадцать ярдов. Перед ними был склон, полого спускавшийся к реке, а за рекой – другой склон, поднимавшийся вверх. В долине между ними собирались, чтобы идти на приступ, гельветы; на левом фланге были видны первые подъезжающие повозки, и воины дальних отрядов мчались на конях через пригорок, чтобы присоединиться к идущим в бой. Было час дня.

Мы стояли неподвижно и ждали, пока они подойдут. Их было, наверное, около пятидесяти тысяч, и мне было трудно не обращать внимания на тяжесть в области желудка. Они остановились, чтобы построиться в фаланги, и эта задержка показалась нам долгой. Галльские щиты плоские и овальные, а не изогнутые по форме тела, как наши, поэтому им легко смыкать их, накрывая один щит краем другого, соседнего. Галлы наступают единой плотной массой, надеясь одним своим весом разбить ряды противника, а потом легко перерезать его солдат. Словно живая стена, они начали надвигаться на нас.

Именно так шли они вперед, выкрикивая свой военный клич. Их ряды изгибались или колебались из стороны в сторону там, где встречали препятствия: то на пути вставала скала, то войско разделяло дерево, как зубцы гребня разделяют массу волос, но потом обе половины снова сливались в одно целое и продолжали надвигаться на нас; крик гельветов становился все громче.

Когда расстояние между двумя армиями сократилось примерно до двадцати ярдов, правые руки римлян, стоящих в передних рядах, взметнулись вверх и одновременно кинули в воздух дротики, которые с шумом и треском врезались в галльскую фалангу. По ее рядам словно прошла волна: задние по-прежнему шли вперед и нажимали на передних, которые отшатнулись назад от нашего удара. Во многих случаях два или даже три щита были сколоты вместе. А римский дротик невозможно выдернуть, поскольку его древко делается так, что изгибается, попав в цель. Многие варвары после безуспешных попыток освободить свои щиты бросили их на землю. В этот момент полетела вторая туча дротиков, и когда они ударили по цели, послышались крики раненых. На этот раз фаланга окончательно остановилась на расстоянии примерно десяти ярдов от нас. Она была уже не стеной, а кучей людей, слишком тесно прижатых друг к другу, чтобы сражаться мечами.

Наши легионы вооружены короткими колющими мечами, с которыми воинам не нужно много места, чтобы размахнуться. Вскоре все восемь шеренг первого ряда римлян вступили в бой. Фаланга не раскололась на части, но качнулась назад. Мы сумели прорубить в гельветской стене небольшие окна. Раненые римляне уползали с поля боя, пробираясь между ногами остальных воинов. Раненые галлы падали под ноги сражавшихся бойцов, и те топтали их тела. В некоторых местах в бой вступала вторая линия римлян. Битва, постепенно угасая, перемещалась вниз по склону горы. Повсюду раздавались крики и вопли, глухие удары мечей по дереву или коже и звонкие – по металлу.

Галлы не сломались, но медленно отступили вниз по горе Армесий, потом через маленькую долину и через речку на склон, который находился за ней. Тут римляне попытались перегруппироваться, но, пока они это делали, дальние отряды гельветской путевой колонны, которые к тому времени все уже прибыли на место, вышли из-под прикрытия повозок и ударили по задним рядам римлян. Третья линия римского войска развернулась и в прекрасном порядке атаковала их.

Долгое время исход сражения был неясен. Солнце опускалось к горизонту на западе, и его лучи слепили глаза легионерам. На флангах образовались две отдельные массы сражающихся бойцов; одна из них едва заметно поднималась по склону, другая скатывалась вниз, в речку. По их движению можно было предположить, что римляне по-прежнему побеждают, но было ясно, что их ряды редеют. А кроме одиннадцатого и двенадцатого легионов, которые бессильно смотрели вперед, не способные помочь, резервов не было.

Час за часом тянулись невыносимо долго. В конце концов дальние отряды противника были загнаны обратно за речку, в то время как основные силы гельветов находились на склоне горы за полмили от этого места. Но все же варвары продолжали сражаться своим неуклюжим большим оружием, уступая нам место лишь потому, что не могли иначе, но ни разу не повернувшись спиной к рядам наших воинов. Римляне валились с ног от усталости в прямом смысле этих слов: выходили из строя и падали на землю в стороне, чтобы передохнуть. Две их линии, сражающиеся на горе, теперь перемешались настолько, что казались единой. И все-таки они каждый раз отбрасывали противника назад.

Был конец июля, один из самых длинных дней в году; но уже темнело, когда одиннадцатый и двенадцатый легионы наконец получили разрешение покинуть свое место и включиться в бой, который шел вокруг дальних гельветских отрядов и повозок. К этому времени основное сражение переместилось за низкую гору, и нам его уже не было видно. Когда римляне наконец закончили там бой, ни они, ни гельветы не были в состоянии вступить в сражение снова. Гельветы медленно и неохотно отступали, уже не бросая нам вызов, а в отчаянии покидая поле боя, свои дальние отряды, семьи и повозки.

Но не все повозки доехали до места боя. Дело тут было не столько в их огромном числе, сколько в осторожности людей. Когда самые дальние узнали, как идет бой, то повернули назад, и это спасло их. Основная масса повозок встала в круг вплотную одна к другой, и внутрь круга вошли остатки дальних отрядов, чтобы дать свой последний бой. Это была отчаянная схватка. Мужчины метали в нас копья с высоты повозок, используя их как крепостную стену. Женщины помогали им – одни сражались, другие подавали оружие. Даже дети, ползая под повозками, били и толкали наших солдат.

Наступила ночь. Римляне продолжали сражаться при свете факелов и старались поджечь повозки. В некоторых случаях им это удалось, но повозок – каждая из которых была крепостью – было так много, что наши солдаты не скоро прорвались внутрь круга. Тогда наступил действительно полный хаос. Крики женщин и детей смешались с мычанием быков. Горящие кое-где повозки освещали всю эту массу людей и животных. Вокруг тех повозок, где бой продолжался в темноте, все кружилось как в водовороте. Наши солдаты рубили наугад, едва различая, кто какого пола и возраста, и хорошо зная, что женщины и даже дети убивали их товарищей. Люди и быки лежали кучами друг на друге. Наконец утихла даже резня. Солдаты, вспотевшие так, что от них шел пар, стояли тяжело дыша и шатаясь от усталости, мрачно смотрели на учиненный ими разгром. Выжившие гельветы собирались в небольшие кучки перепуганных людей. Солдаты грабили немного и в основном брали мелкие предметы. Большинство римлян так обессилели, что даже не подумали о добыче. Бой закончился.