5

Обычно принято в общей характеристике элементов правоотношения относить к их числу и тех субъектов, между которыми правоотношение устанавливается. Вместе с тем против этого иногда возражают, ссылаясь на то, что правоотношение есть отношение между людьми, а потому сами люди не могут быть элементами правоотношения. Но этот спор едва ли имеет под собой какую-либо принципиальную основу. Так, например, в учебнике политической экономии говорится, что «производительные силы выражают отношение людей к предметам и силам природы, используемым для производства материальных благ»^[78]. Это обстоятельство не препятствует, однако, признанию того, что в состав производительных сил общества входят, наряду с орудиями производства, «…люди, приводящие в движение эти орудия и осуществляющие производство материальных благ благодаря производственному опыту и навыкам к труду…»^[79]. Но если люди вообще могут входить в состав отношений, в которых они участвуют (например, в состав отношений к предметам и силам природы), то почему же такая возможность исключается для правоотношений? С другой стороны, как ни именовать субъекта правоотношений, никакого влияния на характер исследования данной проблемы это обстоятельство оказать не может. Изучение правоотношения обязательно предполагает, наряду с анализом всех других его элементов, также и исследование правового положения его субъектов.

Известно, что в науке гражданского права принято различать категории правоспособности и дееспособности, а так как для обладания большинством гражданских прав достаточно одной лишь правоспособности, многие цивилисты приходят к выводу, что правоспособность и правосубъектность понятия тождественные. Этот тезис, который мог бы получить некоторое обоснование в пределах гражданского права, был, однако, подвергнут известной генерализации в работах по теории права. Так Н. Г. Александров говорит уже общим образом о том, что «признаваемая государством за отдельным человеком или коллективом способность быть субъектом правоотношений называется правоспособностью или правосубъектностью^[80].

Ход рассуждений, приводящий к подобному выводу, примерно таков: субъекты права – это лица, которые признаются способными иметь права и обязанности; но способность иметь права и обязанности называется правоспособностью; следовательно, правосубъектность и правоспособность – понятия равнозначные.

Мы не можем, однако, согласиться с этим выводом по следующим соображениям.

Во-первых, одной только правоспособности достаточно лишь для обладания некоторыми, например гражданскими (имущественными), правами. Для того же, чтобы быть носителем многих других прав (избирательских, брачных и т. п.), необходимо наличие не только право-, но и дееспособности. «В этих случаях, – указывает Н. Г. Александров, – можно говорить о праводееспособности как едином свойстве субъекта, придаваемом ему государством»^[81]. Но это равносильно признанию того, что «в этих случаях» нельзя говорить о равнозначности правоспособности и правосубъектности^[82].

Во-вторых, даже в пределах гражданского права рассматриваемый вывод мог бы быть распространен не на всех его субъектов, а лишь на граждан, поскольку правоспособных, но не дееспособных юридических лиц не существует: юридические лица всегда обладают и право– и дееспособностью. Значит, и в этом случае правосубъектность и правоспособность весьма далеки от тождества.

В-третьих, если даже ограничиться правосубъектностью граждан в области одного лишь гражданского права, то и тогда отождествление правоспособности с правосубъектностью не могло бы быть проведено последовательно и до конца. Что значит – обладать субъективным правом? Ответить на этот вопрос можно лишь исходя из сущности субъективного права, которое представляет собой меру возможного поведения самого управомоченного и возможность требовать определенного поведения от обязанных лиц. Соответственно этому обладание субъективным правом означает обладание возможностью совершать определенные действия и возможностью требовать от других лиц определенного поведения. Но для того чтобы такая возможность возникла, недостаточно правоспособности. Нужна также дееспособность как необходимая предпосылка осуществления прав и исполнения обязанностей.

Мы полагаем поэтому, что лишь два общественно-юридических качества в своем единстве – правоспособность и дееспособность – могут составить ту общественно-правовую категорию, которую принято именовать правосубъектностью.

Но против этого тезиса на дискуссии о правосубъектности, проведенной в 1955 г. на юридическом факультете Ленинградского университета, было выдвинуто весьма существенное возражение. А. В. Венедиктов, выступивший на дискуссии в качестве докладчика, указал в заключительном слове, что нужно продумать, как согласуется с подобным взглядом признание правосубъектности за недееспособными лицами (малолетними и душевнобольными)^[83].

Представляется, однако, что никакого противоречия между сформулированным тезисом и признанием правосубъектности за недееспособными нет. В самом деле, почему закон признает необходимым назначение к недееспособным лицам опекунов и попечителей либо возложение их функций на родителей? Потому, что для осуществления правосубъектности недостаточно одной лишь правоспособности, а правосубъектность без ее осуществления лишена какого бы то ни было смысла. Назначение к недееспособным дееспособных лиц вытекает и из самой сущности права как совокупности норм, как совокупности общеобязательных правил поведения. Только вследствие назначения дееспособных лиц к недееспособным может быть обеспечено в данном случае то поведение, которое в нормах права признано общеобязательным.

Таким образом, закон исходит из того, что для правосубъектности необходимо обладание правоспособностью и дееспособностью. В очень многих случаях оба эти качества должны быть объединены в одном лице для того, чтобы его можно было признать субъектом соответствующих прав. Наряду с этим по отношению ко многим правам (в частности, по отношению к гражданским правам) правосубъектность возникает при наличии у данного лица одной лишь правоспособности. Однако законодатель принимает необходимые меры к тому, чтобы правоспособность данного лица была восполнена дееспособностью другого лица, ибо в противном случае его правосубъектность оказалась бы лишенной реального смысла.

Итак, для признания правосубъектности не всегда необходимо, чтобы правоспособность и дееспособность совпадали в одном лице. Но что оба названных качества должны быть воссоединены (в одном лице или путем назначения к нему дееспособного лица) для того, чтобы правосубъектность была реальной, а не чисто номинальной, – в этом, на наш взгляд, едва ли можно сомневаться. Исходя из изложенного, мы и приходим к выводу, что правосубъектность – это категория, охватывающая понятия как правоспособности, так и дееспособности.

Каково же соотношение между правосубъектностью и субъективными правами?^[84]

В литературе были высказаны на этот счет две различных точки зрения. Согласно одной из них, выдвинутой М. М. Агарковым, содержание правоспособности зависит не только от факта ее признания за данным лицом со стороны государства, но и от того, какими реальными правами данное лицо обладает, в каких отношениях с другими лицами оно находится. Так, например, мало признать за лицом способность вообще страховать имущество. Для того, чтобы эта способность была реальной, лицо должно обладать тем или иным имуществом. Таким образом, правоспособность – это не неизменная абстрактная способность вообще иметь права и обязанности, а динамическое явление, так как «гражданская правоспособность для каждого данного лица в каждый данный определенный момент означает возможность иметь определенные конкретные права и обязанности в зависимости от его взаимоотношений с другими лицами»^[85]. Вместе с тем, не всякое юридическое действие, совершаемое данным лицом и проявляющее его правоспособность, можно считать осуществлением субъективного права, ибо, как указывает М. М. Агарков, субъективному праву всегда противостоит обязанность другого лица, между тем как иногда совершаются юридические действия, которым противостоит не обязанность, а лишь связанность другого лица. Так, например, лицо, сделавшее оферту, еще не обязано перед адресатом оферты, но связано возможностью получения от него акцепта. У получателя оферты не возникло еще субъективное право, поскольку договор не заключен, связанность не превратилась в обязанность, количество не перешло в новое качество. Но у него имеется все же нечто большее, чем вообще способность заключить договор: он может путем акцепта заключить данный договор. Поэтому, у него нет субъективного права, но есть «образующееся» или так называемое секундарное право^[86].

Таким образом, М. М. Агарков различает три понятия: 1) правоспособность, но не в статическом, а в динамическом состоянии, поскольку ее содержание в каждый данный момент зависит от взаимоотношений ее обладателя с другими лицами; 2) субъективное право, возникающее на основе правоспособности и характеризующееся тем, что ему противостоит обязанность других лиц; 3) секундарное право, являющееся промежуточным звеном между правоспособностью и субъективным правом: оно представляет собой нечто большее, чем правоспособность, так как принадлежит не каждому, а лишь данному лицу, и нечто меньшее, чем субъективное право, так как ему противостоит не обязанность, а лишь связанность других лиц.

Теория М. М. Агаркова была подвергнута критике в работе С. Н. Братуся «Субъекты гражданского права». Вместе с тем автор предложил свое собственное решение вопроса о соотношении правоспособности и субъективных прав. «Правоспособность, – пишет С. Н. Братусь, – необходимое условие для правообладания, т. е. необходимая предпосылка субъективного права. Правоспособность как возможность иметь любые, признанные законом права и принимать на себя обязанности – абстрактная, т. е. общая возможность, принадлежащая всякому и каждому. Иначе говоря, правоспособность – это только возможность быть субъектом всех тех прав и обязанностей, которые признаны и допущены объективным правом»^[87]. При таком понимании правоспособности то, что «именуют ее отдельными, конкретными проявлениями, становится содержанием субъективного права»^[88]. Раз субъективное право является мерой возможного или дозволенного поведения, то никаких секундарных прав не существует: «…так называемые секундарные права являются субъективными правами»^[89], поскольку и в них заключена мера возможного поведения, и они представляют собой одно из проявлений правоспособности.