– Ну вот, какой-никакой компресс, – произнесла Юна и села на диван, прислонившись к его замусоленной спинке, откинув назад голову.

– Всё лучше, чем ничего, – поддержал её старания Эрик и, плотнее закрыв входную дверь, добавил. – Пора зажигать свечи, други мои.

Удача не оставила их. Спички, которых в коробе было всего ничего, превосходно сохранились, и первая же из них выдала стойкую яркую искру при чирканье, а затем воспламенилась. Свеча не была целой, успев в былой жизни домика, растаять на одну треть. Но её жизнерадостный огонь осветил помещение и разорвал монолит теней, разбив их на немощные трепещущие обрывки. Злые, алчные, но бессильные. От свечного сияния стало уютнее сидеть на рассохшихся стульях, где от былого великолепия обивки остались клочья седого поролона на фанерных сиденьях. Диван в желтоватых отблесках уже не казался таким потасканным и грязным, а его негодующие пружины, нещадно скрипя, даже привносили своеобразную музыкальную нотку. Точно вконец расстроенная виолончель жаловалась на нехватку слушателей.

– Сейчас бы поесть, – мечтательно произнёс Эрик Горденов. – Я ведь с утра ничего не ел. Так, позавтракал слегка… да и вы тоже.

– Можешь попить водицы из бутыли, – громко хмыкнув, предложил Виктор.

– Есть риск не дожить до утра, отхлебнув такой воды. – На лице Эрика появилась кислая мина.

Гамаюн, занявший местечко на верхушке диванной спинки, коротко и ехидно прокаркал:

– Вот ведь храбрец! Крух! Енот его и тот смелее оказался.

Эрик бросил на ворона укоризненный взгляд.

– Маф, твоя птица сейчас надо мной посмеялась?

– Да не то чтобы…

– А может, у меня живот слабый! – с вызовом и упрёком выдал Эрик. – Может, с кишечником проблемы. Я не хочу всю ночь просидеть где-нибудь там, – он указал в сторону уцелевшего окна, – в темноте. Это ещё в лучшем случае. Ведь можно отравиться.

– Не бойся, Эр, – еле сдерживаясь от подступившего смеха, выговорил Виктор. Он похлопал друга по плечу. – Вон мой кот первый опробовал воду. Вернее его глаз. Хуже не стало. Ну, пронесёт нас и что с того? Не хочешь, не пей. Терпи до утра. А там ещё не ясно, когда мы доберёмся до чистой воды.

На это Эрику нечего было ответить. Кое-как испив воды и немного утихомирив голодные желудки, ребята стали устраиваться ко сну. Диван безоговорочно был отдан Юне, Матфей и Эрик решили спать сидя на стульях, облокотившись о столешницу. А Виктор, как самый неприхотливый и небрезгливый из всех, сел на пол, бочком прислонившись к дивану, подложил под голову руки.

Сеера прижалась к Юне, и девушка в ответ обняла тёплый урчащий комочек. Гамаюн внимательно окинул ребят придирчивым взглядом и, удовлетворившись виденным, нахохлился. Рарог вышел из-под навеса стола и забрался в оттопыренный карман Матфеевой куртки.

Эрик дунул на свечу. Тени соединились.

… Нет, подобное сном не может быть. Но тогда где он? Куда подевались остальные? Как же одиноко и не по себе ему.

Матфей оглянулся вокруг снова, будто предыдущие разы его не вполне убедили: он странным образом очутился в помещении с высоченными каменными стенами, где потолок тонул в клубящемся мраке, а протяженность сгинула в зыбкой тьме. Одно он сознавал точно: едва дышащий пятачок света, у которого не имелось источника (свет словно завис облачком в непроглядной ночи), в котором он стоял и потрясённо тёр глаза. Центр той пещеры. Почему именно пещера пришла на ум, он и сам не мог ответить, ведь воздух тут высох, верно, века назад, оставив жалкие крупицы случайному (случайному ли?) гостю, чтобы помучить и отсрочить неизбежную кончину того.

И, конечно же, только в центре этой мёртвой, пустотелой громадины мог стоять невысокий, истово алкавший тщедушный свет пьедестал из мрачного базальта, непроницаемо-матовый, с идеальными линиями и углами. Сверху вертикально крепился высокий прямоугольник зеркала. Матфею не хотелось идти к нему, очень не хотелось, дрожь проняла его нутро холодом недоброго предчувствия. Но непослушные ноги вопреки воле головы сделали шаги к зловещему зерцалу, такому же мрачному и непроницаемому, как пьедестал под ним.

И вот он уже в шаге от базальтовой плиты. На сей раз ноги подчинились внутренней команде и послушно остановились. Теперь пленнику хорошо стало видно само зеркало и его оправа. Берцовыми человеческими костями окантовывалась рама, почерневшими, точно обгорели те в огне Судного Дня. Но не жуткое украшение взволновало и устрашило взор юноши: как только взгляд его глаз коснулся спокойной дотоле зеркальной поверхности, рябь пошла по ней.

«Но подобного не бывает», – вскричало сознание Матфея.

Но вот уже лёгкие волны всколыхнули аспидные глубины, постепенно закручиваясь и образуя водоворот. В самом конце мелькнуло и устремилось сюда нечто неразличимое, но Матфея затрясло так мощно от подкатившего омерзения и жути, что в мозгу вспыхнуло лишь одно: разбить, вдребезги разбить проклятущее зеркало.

Пыльно-сухой воздух дополнился маслянисто-горьким привкусом. Так пахнут жжёные травы, полные яда.

Нечто приближалось с завыванием и свистом, так ветер бьёт по ушам, когда лихачит. В маслянисто-дегтярном нутре зеркальной воронки уже отчётливее прорисовался контур того, кто алчно взывал к нежданному, но страстно-желанному гостю на языке чуждого мира. Человеческая фигура, как причудилось Матфею, с золотистыми звёздами в том месте, где должны быть глаза, на всех парах неслась к нему, выпростав вперёд то ли руки, то ли когтистые лапы. Будто человека погрузили в дёготь, а затем вышвырнули, пронеслось в голове напуганного зрителя.

Если промедлить ещё секунду, другую, случится непоправимое. Матфей понятия не имел, откуда он знает, но смотреть в эти жгуче-солнечные глаза нельзя. Нужно отворотить взор, что бы ни сулила скорая встреча с потусторонним пришельцем, отвернуться, зажмуриться и бежать прочь, как бы ни страшила чёрная пустота вокруг. Не её нужно остерегаться, а того, что жило в зеркале.

Истекла секунда. Существо окончательно обрело форму и цвета, оно уже не было безликой маслянисто-чёрной фигурой. Это был юноша, чьё лицо исказилось болью и лютой злобой, а искрящиеся золотом глаза лучились сладчайшим коварством.

Если Матфей не отворотит взгляд – ему конец. Он прекрасно это знал. Потусторонний демон так просто не отпустит и подчинит, взгляд его подобных звёздам глаз очарует и растворит жертву.

Матфей закрыл глаза и отвернулся за секунду до того как нечто в человеческом облике столкнулось с живой поверхностью зеркала и смогло одолеть его. Стоя спиной и дыша так, будто пробежал стометровку за треклятую секунду, он ощущал холод. Лёд простирался за ним.

Со стороны чёрного зеркала раздался вой такой сокрушительной силы, полный стенаний сотен голосов и проклятий сотен глоток, что пещера сотряслась. Камни откалывались от мрачного свода и крупными кусками падали, чудом не угождая в центр.

Матфей не удержался, любопытство взяло верх, и он обернулся. Тот другой, потусторонец, изо всех сил тянул к нему руки, сумев одолеть зыбкую границу зеркала. Они уже простирались выше локтей, но всё ж чужаку каждый миллиметр давался адским усилием. Чтобы выйти из зеркальной ловушки, необходим он, Матфей.

В ушах отчётливо зазвенел голос, отделившись от сотен иных голосов.

«Взгляни мне в глаза, посмотри, ну же!», – приказывал он одновременно ласково и властно.

Сердце испуганно застучало невпопад, голова закружилась, внутри, где-то в области желудка, зародилась и поднялась волна отвращения и тяжести. Эта ноша отягчила его организм, от неё чувствительный желудок тут же замыслил избавиться. Нет! Ещё миг – и его вывернет на пыльный, каменный пол, под дрожащие ноги, отняв последнюю выдержку и стойкость. Но властный глас, казалось, имел силу и над возмущённым организмом Матфея, сдерживая позорный порыв.

И Матфей едва не поддался на уговор и не остановил свой взор на золотистых очах. Но кривая и полная фальши улыбка, вспыхнувшая в предчувствии скорой победы на устах пришельца, отрезвила Матфея. Сердце выдало такой нервный и быстрый стук, что ещё чуть-чуть, и оно бы разорвалось, не вынеся накативший шквал гадливости и беспредельного ужаса. За человеческой маской таилось нечто неподдающееся осознанию, но осязаемое на чувственной волне. Вновь он стиснул веки, крепко, до белых точек под кожей и, отгоняя, словно назойливую муху, вкрадчивый и манящий голос, побежал прочь от базальтового пьедестала, от клокотавшего чёрной жизнью зеркала в костной оправе, от чуждого разума, что паучьими ножками цеплялся за мозг. В темноту, в непроглядный, сухой, удушливый мрак, оставляя позади единственный пятачок света. Далеко позади раздался оглушительный треск: то ли свод пещеры наконец обрушился, погребя злокозненный портал, то ли зеркало само упало и разбилось вдребезги, как того и желал Матфей.

До ушей долетел гневный и отчаянный возглас. Найду тебя! И смолк вместе с легионом других проклятых. Матфей остановился: бежать, не зная дороги, глупо и безрассудно. Только теперь он осмелился открыть глаза. Темнота не пугала, но и не обнадёживала. Он словно угодил в чёрный туман, высушенный и выжатый до капли. Как муха в паутине.

Где-то упал последний камень, покой вновь восстановился, будто ничего и не случилось.

Теперь в кромешной тьме ему хорошенько, в деталях вспомнилось обличье потусторонца. Неприятный холодок вновь обжёг льдом позвоночник от узнавания. Деталь за деталью проступала на податливом покрове черноты, сомнений более не оставалось: тот, кому принадлежал взгляд золотистых глаз, выглядел точь-в-точь как Матфей. Но подобное сном не может быть. Или нет? Но тогда, где он?…

2. Бегство продолжается

Когда в муть единственного целого окна протиснулся тусклый и вялый проблеск утра, Эрик Горденов радостно встрепенулся и с наслаждением, до хруста в суставах потянулся. Его чересчур громкий и бодрый голос озвучил то, что думал каждый:

– Наконец-то! Наконец-то утро. Ещё немного и я бы одеревенел окончательно на этом стуле. И околел от холода.

Все давно проснулись, если, конечно, можно было назвать сном ту неудобную дрёму, и ждали, когда кто-то первым даст сигнал к подъёму. Ведь никому не хотелось быть не учтивым по отношению к товарищам, ненароком прервав драгоценный сон неловким шорохом. Поэтому, радостный возглас Эрика был воспринят чуть ли не гимном свободе. Свободе от неудобства.

– У тебя слюни на щеке засохли, – заметил Виктор Эрику, когда поднялся на затекшие ноги.

– Ерунда, Вик, – беззаботно бросил юноша, плюхнувшись на свободный уголок дивана. – Главное, что ночь позади. Как же здесь холодно!

Несмотря на напускную браваду, Эрик ёжился и кутался в пальто.

– Ага, – кивнул Виктор, растирая ладони. – Осень, она везде одинакова. Без отопления проберёт до костей.

Юна сидела рядышком и потирала сонные глаза. Без сомнений, она лучше друзей перенесла ночлег в сторожевом домике, но долгожданный безмятежный сон настиг её лишь на подступах утра, и потому она широко зевала, пребывая в состоянии полудремоты.

– А где Сеера? – спросила она, растерянно оглядываясь по сторонам.

Кошечка сослужила ночью отличную службу: тепло её тельца, к которому вплотную льнула девушка, согревало и ободряло. И Юне хотелось хоть как-то выразить свою признательность миниатюрной компаньонке.

– Не волнуйся, Ласточка, кошки по утрам бодрствуют и охотятся, – сказал Виктор, разминая ноги. – Вот и Матфеева кошка на охоту ушла. Ей же нужно питаться как-нибудь.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Эрик, сглатывая голодную слюну. – Хоть кто-то может себе живот набить.

– Не переживай, Эр, – добродушно пообещал Виктор Сухманов. – Скоро мы покинем это гостеприимное жилище.

– Скорей бы, – буркнул Эрик, и в тот миг его живот разразился громким урчанием. – Вот! И мой желудок говорит о том же.

– Фей, а твой ворон тоже на охоту улетел? – поинтересовалась Юна, заметив, что Матфей единственный молчит.

– Хто ж его знааэт, – промычал юноша. Вид у него был унылый и безрадостный, и как показалось подруге, даже немного тревожный.

– Ты чего? – удивился Эрик. – Говоришь так, будто у тебя язык отнялся.

– У мена щеха затекла, – простонал Матфей и потряс левой рукой. Она болталась как не живая. – И руха тоже.

– Да ты отлежал руку и лицо, – обеспокоилась Юна. – Ничего, скоро пройдёт. Нужно пройтись, пошевелить конечностями.

– У тебя на пол-лица слюней, приятель, – самодовольно усмехнулся Эрик. – Это ж надо так заспаться.

– Хде? – Матфей смущённо принялся здоровой рукой растирать то место, где должны были быть засохшие остатки сна. – Ничехо не чувстуу.

– У меня есть платок, – предложил Эрик, вытаскивая из кармана брюк аккуратно сложенный вчетверо кусочек ткани. – Правда, я им вчера немного попользовался, но он ещё вполне пригодный.

– Ну ужнее, блахдару, – отмахнулся от протянутой помощи Матфей. – Я сам.

– Хозяин – барин, – отчеканил в ответ Эрик и, смачно сплюнув на сероватую поверхность платка, принялся утирать белёсые затёки на собственном подбородке.

Вскоре кровь прилила к отлёжанным местам, и под кожей защипало сотнями маленьких иголок. Матфеево лицо раскраснелось настолько, будто он испытывал сильнейшее смущение.

– И Рарога нет, – подвёл итог окончательного смотра Виктор. – Может, они нас дружно покинули? Ну, как крысы бегут с корабля. А эти из грязного, вшивого дома.

– Надеюсь, вшей здесь нет. И блох тоже, – брезгливо буркнула Юна и придирчиво всмотрелась в диванную обивку, но поняв всю абсурдность запоздалой проверки, бросила пустое занятие.

– Да нет, – решительно отмёл предложение друга Матфей. – Они связаны со мной договором. Вернутся. Вон, Лиандр же никуда не убёг.

– Болван, он не в том состоянии, чтобы куда-то бежать, – жёстко произнёс Виктор, но тут же спохватился, явно смутившись резкости. – Что-то он тихо лежит. Посмотри, как он. А то я боюсь.

Матфей склонился над котом и прислушался. Лиандр дышал, компресс из белого мха сполз с его больного глаза ещё ночью. Оба кошачьих глаза были плотно закрыты и чуть заметно вздрогнули, когда юноша коснулся тёмно-серого носика. Сухой и горячий вечером, теперь он был влажным и прохладным. Воспаление остановилось, жар ушёл.

– Я не спец, но вроде твоему коту лучше. Иди и сам убедись.

Виктор тут же оказался рядом и осторожно потрогал мордочку Лиандра.

– Кажись, он и, правда, оклемался, – с воодушевлением сказал он. Кончиками пальцев Виктор заботливо поглаживал взлохмаченную шёрстку на голове кота. – Ничего, дружище, ты выздоровеешь и ещё не один десяток мышей наловишь. А, может, и ворон.

– Э! Не надо о воронах тут говорить! – возмутился Матфей.

– Ребят, хватит время терять. Давайте отворим дверь и на улицу! – скомандовала бодрым, как и прежде голосом Юна. Ей не терпелось поскорей оказаться вне стен грязного помещения, от пыли которого чесался нос.

Второй раз повторять не пришлось. Виктор оттащил пластиковый подпор и распахнул вовсю ширь дверь, содрогнувшись от режущего уши скрипа петель.

– Не петли, а расстроенный контрабас, – заметил Эрик, выходя следом за Виктором.

– Это домик с нами так прощается, – рассмеялась Юна. – Он так соскучился по гостям, что не хочет с нами расставаться.

– Ничего, когда-нибудь его ещё кто-нибудь посетит, – сказал Виктор. – Я оставил в ящике стола свечу и спички. Кто знает, кому, да понадобится. Ведь кто-то оставил их для нас.

– Прямо-таки и для нас? – насмешливо переспросил Матфей.

– Ну а для кого ж ещё!

Таинственным образом исчезнувшая троица спокойно дожидалась Матфея неподалёку от постового домика.

– Доброе утро, молодой человек, – поприветствовал юношу Гамаюн. – Я слетал на разведку в город. Обстановка благоволит нам. Там всё тихо. Можно идти.

– А вы где были? – обратился Матфей к кошке и саламандру.

– Охотились, господин, – промурлыкала Сеера. – И на твою долю добыча есть.

Изящной чёрной лапкой кошка указала в сторонку, где взгляд Матфея различил на земле три преждевременно почивших мыши.

– Благодарю тебя, Сеера, но я не ем мышей. – Матфея передёрнуло от одной мысли завтрака дохлыми грызунами. – Это твоя добыча. Тебе её и есть.

– Как желаешь, господин. Но я уже сыта. Мышей здесь водится в изобилии.

– Ну, ещё бы! На складах их всегда прорва! – пропищал Рарог. – Извиняюсь, хозяин, но я тебе ничего не принёс. Я не думаю, что ты охоч до лягушек, пауков или слизней. Хотя, если ты из кельтских краёв или из восточных земель родом, то моя добыча тебе придётся по вкусу.

– Упаси меня Создатель! – Брезгливо дрогнул Матфей. – Эта пища не для меня, Рарог.

– Я так и думал, – пискнул саламандр. При этом Матфею показалось, что в тонком голоске ящера прозвучала явная нотка усмешки, но решил не обращать внимание. – Рожки единорожки.

– Что говорят твои дружки? – поинтересовался Эрик, не совсем понимая однобокую беседу приятеля с союзниками и его всё более куксившееся лицо.

– Нам пора в город, – ответил Матфей. – Гамаюн разведал обстановку, говорит, всё чисто.

– Ну так пошли, чего время терять? – гаркнул Эрик и зашагал первым. – Кстати, а в какую сторону идти?

Омолон оказался приятным провинциальным городком, чистым и опрятным. Когда ребята под предводительством гордо парящего ворона одолели лабиринт складских ангаров и выбрались через дыру в бетонной ограде, то оказались на небольшом пустыре, в конце которого ютилось несколько двухэтажных домов из кирпича, угрюмых, молчаливых, с тёмными окнами. Пройдя мимо них, честная компания вышла в плотно застроенный переулок, начавшийся столь внезапно, будто его исток был ни чем иным как отсечённым продолжением.

Жидкий утренний свет только вливался в тихие узкие улочки, разбавляя ночной мрак до золотисто-серой дымки. Горожане не торопились покидать тепло домашнего очага, а те редкие смельчаки, коих вынудила необходимость оказаться за порогом уюта и сонной неги, нахохлившимися воробьями торопились мимо чужаков, удостаивая пришлых мимолётными, отчуждёнными взглядами.

– Омолон – старинный город, – назидательно каркнул Гамаюн, свершив очередной низкий виток над головами спутников. – Он ровесник Рима. Ну, плюс-минус парочка десятков лет. Но это сущие пустяки для истории.

– Действительно, пустяки, – шутливо и полушёпотом добавил Эрик, когда Матфей донёс до друзей историческую заметку ворона. – Главное, не встретить жителей времён древнего Рима.

Асфальт под ногами сменился округлыми головами камней, разноцветными и шершавыми. Друзьям казалось, будто они идут не по мостовой, выложенной булыжником, а по мощённой самоцветами дороге. Стены многих домов были облицованы серым и крупным камнем. Черепичные покатые крыши местами замшели и зеленели мхом, но это только добавляло симпатии общему облику Омолона.