Базиль

Базиль отпрыгнул к забору, чтоб не угодить под колеса бешено мчавшегося в сторону шоссе желтого «Фольксвагена». Он хотел выматериться вслед уносящемуся авто, но только буркнул раздраженно «Смотри, куда едешь», а все потому, что за рулем сидела прехорошенькая дамочка. Любого мужика он мог обругать трех-четырех-пятиэтажным, а женщину нет – к женщинам он относился очень трепетно.

Базиль присел на каменный выступ церковного забора, чтобы отдохнуть и полюбоваться своим новым приобретением – роскошным кашемировым шарфом, который он только что купил в комиссионке своей приятельницы Аделаида Бруновны Кунц. Шарф был не только красивым, теплым, стопроцентно английским, но еще и новым: глупые иностранцы забраковали его только потому, что на конце был небольшой непрокрас. Подумаешь, пятнышко, спрячешь его под воротник – и не видно!

Базиль приложил нежный кашемир к шее – красота! Ни одна зима не страшна. Теперь оставалось решить: себе оставить эту роскошь или сыну подарить. С одной стороны, отпрыск ничего не понимает в хороших вещах – носит всякое барахло, а на шею в мороз наматывает какую-то синтетическую тряпку, поэтому не оценит, но с другой, мальчишка так часто простужался, что ангина стала его вечной зимней спутницей, и ему кашемир принес бы больше пользы… Раз так, значит, пусть носит! Себе Базиль у Аделаиды еще что-нибудь фирменное присмотрит, а сын такую вещь ни за что не купит – он приобретает свое барахло исключительно на оптовом рынке, где продают только подвальный ширпотреб, а за кашемир выдают распашоночную байку…

Эх, сына, сына! Не в отца ты пошел, не в отца…

Это и хорошо, и плохо. Только если и плохо, Базиль все равно своего мальчика не променяет ни на какого другого. Он любит его, своего несовременного, доброго, не по годам и профессии романтичного Митеньку, так не похожего на него, Базиля.

Да, отец и сын Голушко были абсолютно разными. Разными, как белое и черное, как небо и земля, как человек и инопланетянин (нет, пожалуй, у последних общего было гораздо больше). Они были антиподами. Двумя полюсами: южным и северным… Если бы не фамильное голушкинское родимое пятно на Митиной ягодице (такое же было у отца, деда, прадеда), Базиль ни за что бы не поверил в свое отцовство, решив, что ему пытаются навязать чужого дитятю. Тем более, обстоятельства, при которых он узнал о том, что стал папой, не располагали к доверию…

История с отцовством началась сорок лет назад. Тогда молодой Базиль, красавец, франт, кутила, успешный катала-гастролер вернулся в родной город из очередного тура по приморским курортам. Вернулся богачом. Это лето вообще было для него крайне удачным: его ни разу не побили, не киданули, не обыграли, не задержали (последнего он особенно опасался, так как в тюрьме он уже посидел и ему там страшно не понравилось). Осень тоже выдалась на славу – родной город встретил его не просто ласково, а восторженно, страстно. Все его любили, принимали, уважали. Любили лихие девчонки, принимала местная братва, уважали дружки-приятели. Особенно приятно было то, что среди городских проституток он пользовался таким успехом, что ни одна не спросила за свои услуги денег. Так и перезимовал: по-маленькой поигрывая, по-крупному тратясь, пьянствуя с дружками, веселясь с девчонками…

Вот если бы не было в ту зиму настолько хорошо, не задержался бы он в городе так надолго и не обрел бы сына. Но он задержался: начал собираться на гастроли, не как обычно, в мае, а в начале июня. И вот когда до отъезда оставался один день и Базиль уже сидел на чемоданах (в тот момент он на самом деле сидел на чемоданах, то есть пытался умять вещи задом, так как коленом не получалось), в его квартиру постучали. Он открыл. На пороге обнаружилась знакомая деваха. Он не очень хорошо помнил, как ее звали, но был уверен, что кличка у нее Кувалда, потому что до того, как стать проституткой, девушка была метательницей молота, а завершила свою спортивную карьеру после сложной травмы плеча.

Базиль очень удивился, увидев ее: во-первых, по словам ее товарок, Кувалда отошла от дел и уехала из города в деревню к родителям, а во-вторых, на ее могучих руках лежал маленький попискивающий сверток, который можно было принять за укутанного одеялком поросенка.

Несколько секунд Базиль и его гостья таращились друг на друга в полном молчании, пока Кувалда не сказала:

– Это тебе, – и протянула ему теперь уже кряхтящий сверток. – Забирай.

– Что это? – с опаской спросил Базиль, но презент все же взял – не обижать же девушку, не поленившуюся притащить в город живую хрюшку. – Поросенок?

– В каком-то смысле, – хмыкнула Кувалда.

– А почему живой? Не могла забить, что ли?

– Ты че, в натуре, с дуба упал? – взревела барышня, выхватывая из рук Базиля сверток. – Такие шутки шутишь!

– Да какие уж тут шутки… Где я тебе в городе забойщика скота найду?

Кувалда непонимающе на Базиля уставилась, посверлила его своими бледно-голубыми глазами, потом раскатисто расхохоталась.

– Ты действительно решил, что это поросенок?

– Ну да… Я подумал, что ты его самолично выкормила, чтобы мне подарить, – Базиль игриво подмигнул, – когда-то ты была от меня без ума…

– Вот это точно! Без ума! – громыхнула Кувалда. – За что и поплатилась! – С этими словами она откинула край одеяла, и в образовавшемся отверстии показалась сморщенная младенческая мордашка. – Знакомься, Базик, твой сын, Митюня!

Базиль отпрянул от так называемого сына, как от больного проказой.

– Убери сейчас же, дура!

– Чего это? Сын твой, тебе и воспитывать…

Она опять попыталась всучить Базилю сверток с младенцем, но тот отскочил в глубь прихожей с резвостью спортсмена-прыгуна.

– С чего ты взяла, что он мой? – выкрикнул Базиль на скаку.

– Я как тебя увидела, сразу решила – ребеночка рожу. Вот и родила… – Кувалда покрепче обхватила сверток и начала заходить с фланга, загоняя Базиля в угол прихожей. – Только теперь поняла, что погорячилась… Мне в деревне тошно, а тут с ребенком тяжко. Так что придется тебе его немного у себя подержать, я его, может, потом заберу, а пока… – Она загнала Базиля в угол и взгромоздила ему на руки сверток с младенцем. – Бери!

Прижатый к стене пудовыми грудями, Базиль начал задыхаться. Конечно, можно было дать наглой бабе в лоб, но он никогда не бил женщин, поэтому легонько оттолкнул ее локтем и сипло спросил:

– А мне он куда?

– Девай, куда хочешь. Можешь даже в детдом отдать, мне все равно…

– Сама и отдавай! – рявкнул он, возвращая младенца в мамашины руки.

– Не могу! – плаксиво протянула она. – Кровинушка ведь родная…

Базилю спектакль стал надоедать, поэтому он ухватил Кувалду за воротник, встряхнул, после чего пинком отправил к двери.

– Катись отсюда вместе со своей кровинушкой, идиотка! За лоха меня держишь? Чужого пацана хочешь мне впарить?

– Твой он! Твой, Базик! – заверещала Кувалда. – Христом богом клянусь!

– Пошла вон!

– Не веришь? Тогда смотри! – И она сорвала с малыша одеялко, затем марлевый подгузник и сунула под нос Базилю круглую розовую задницу. – Смотри!

Базиль посмотрел. На левой ягодице имелось темное родимое пятно в форме сердечка. Голушкинская метка или, как говорил Васин отец Дмитрий Константинович, божье клеймо. Им клеймили всех мужиков рода Голушко, начиная от основателя династии Миколы и заканчивая Базилем.

– У тебя точно такое же! – выкрикнула Кувалда, хватая Базиля за мускулистую ягодицу. – И на том же самом месте! Я помню, ты мне говорил, что у всех твоих предком такое имеется, и что по нему баб на верность проверяли!

Да, было такое! Как рассказывал Васин отец, благодаря «метке» один раз был выявлен случай супружеской неверности, то есть жена его дяди, Олеся, умудрилась родить чистопопого пацана, за что была бита батогами и изгнана с хутора за блуд.

– Теперь ты веришь, что это твой сын? – не скрывая торжества, спросила Кувалда.

– Верю, – выдохнул Базиль, предварительно потерев пятно пальцем – вдруг нарисованное. – Только…

– Не похож на тебя? Так он и на меня не похож, потому что недоношенный! Но он отъестся, окрепнет, станет вылитый папка! Вылитый ты!

– Я его не возьму! – возвысил голос Базиль.

– Как, не возьмешь? Почему?

– Ты забыла, кто я? Я игрок. Меня в любой момент посадить могут. А мальчишку куда?

– В детдом, – не задумываясь, ответила Кувалда.

– Дура ты!

– Конечно, дура, иначе бы так не вляпалась! – Она положила хнычущего младенца на кресло и незаметно попятилась к двери. – Ты подумай, какая из меня мать!

– А какой из меня отец?

– Из тебя отличный отец получиться! Ты добрый, щедрый, заботливый! К тому же ты всегда можешь жениться, тогда у Митюши будет полная семья! А я? Разве меня кто с ребенком замуж возьмет?

– Я даже не знаю, чем его кормить!

– Это сейчас не проблема – в магазине смеси продаются! И пеленки с распашонками!

Последние слова Кувалда прокричала из подъезда, выскочив из квартиры с такой быстротой, что Базиль не успел ее перехватить.

– Мне пацан не нужен! – рявкнул он ей вслед. – Я выкину его в мусоропровод! Слышишь, в мусоропровод!

Но Кувалда не слышала, она неслась к двери из подъезда с такой скоростью, что свистело в ушах.

– Или отдам в детдом! Скажу, что нашел его на лестничной клетке!

Ответом ему был громкий хлопок подъездной двери.

Затем наступила гробовая тишина. И в этой тишине раздался еще один хлопок, но уже не такой громкий, затем по прихожей разнесся неприятный душок – это младенец обкакался.

Базиль с ужасом смотрел на ребенка, ожидая пронзительного крика, он знал, что дети поднимают ор сразу, как только «сходят в туалет», но этот малыш только поежился, сделал губы трубочкой и произнес «кхе», что на младенческом языке (Базиль потом научился его понимать) означало: «Я понимаю, что доставляю вам неудобства, но вы должны меня подмыть!».

В этот миг Василий Голушко понял, что ни в какой детдом он малыша не отдаст, а будет поднимать его сам.

Приняв это спонтанное, удивившее его самого решение, Базиль начал обдумывать свои дальнейшие действия. Первое, что он должен придумать, так это куда деть мальчика, пока он сам будет гастролировать. Второе, где найти для него кормилицу. Третье, более насущное, во что переодеть сыны, пока он не разорался – бельишка, как и подгузников, в довесок к чаду Кувалда не дала.

Единственный вопрос, над которым Базиль особо долго не раздумывал, был последним – финская футболка, мягкая, нежная, натуральная, а главное, новая (берег для прогулок по ялтинской набережной), как нельзя лучше подходила в качестве подгузника. А запеленать мальчишку можно в махровое полотенце. Насчет кормилицы также голову не ломал – Кувалда сказала, что сейчас можно в любом магазине детские смеси купить. Конечно, хотелось бы вскормить мальца на материнском молоке, чтоб здоровее был, но коль его мамаша оказалась такой непутевой, придется ему довольствоваться искусственным… Но вот на кого спихнуть пацана на то время, пока он, папаша, будет гастролировать, Базиль понятия не имел: родители его давно умерли, сестра уехала жить на Дальний Восток, брат на историческую родину – в Кременчуг, поближе к могилам предков и живым родственникам…

Пока Базиль напрягал мозги, Митя обкакался вторично, и на сей раз молчать не стал, так что пришлось молодому папаше прерывать размышления, бежать в ванную, дабы помыть младенцу попку теплой водой. После, соорудив из финской футболки подгузник и запеленав сына в полотенце, Базиль вернулся к своим думам. Выходило, что деть мальчика совершенно некуда, а помощи попросить не у кого. Не у дружков же своих многочисленных – засмеют! И не ехать нельзя – нужно деньги зарабатывать. И вообще, глупо заканчивать удачную карьеру только из-за маленького пятнозадого существа, свалившегося как снег на его чубатую голову. Но и бросать мальчишку на произвол судьбы тоже нечестно, как-никак родная кровь…

И в тот момент, когда Базиль совсем отчаялся, его осенило.

Баба Клава! Вот, кто ему поможет!

Эту семидесятилетнюю старушку Базиль знал уже несколько лет. Жила она в поселке Решетово, что на берегу Волги, куда он часто ездил на рыбалку – именно в ее ладном деревянном домике останавливался на ночь. Баба Клава обожала Базиля, по ее мнению, он очень походил на Клавиного погибшего в войну сына, и принимала его у себя с большой охотой. Женщиной она была доброй, душевной, животных любила, и детишек соседских и, что немаловажно, имела козу, чье молоко, как известно, очень малышам полезно. Именно к бабе Клаве Базиль и решил отвезти Митю.

Но сначала необходимо было закупить смесей, пеленок, погремушек и не забыть поменять билет на поезд (каталы на гастроли ездили только поездом, так как работа начиналась уже там) на более позднее число. А первым делом нужно накормить мальца – спокойный доселе, он начал требовательно чмокать губами и попискивать.

Смесь «Малютку» Базиль приобрел в ближайшем гастрономе, там же купил бутылку молока, две баночки яблочного пюре, кило манки, а наставления получил бесплатно – молодая продавщица снабдила симпатичного папашу нужными сведениями по приготовлению детского питания и режиму кормления, завершив лекцию игривым приглашением на чай. Естественно, Базиль обещал заглянуть, если выпадет свободная минутка, однако предчувствие ему подсказывало, что этой минутки в ближайшие сутки у него не окажется… Как в воду глядел!

Накормив Митю, Базиль кинулся стирать его пеленки, а, постирав, побежал на вокзал менять билет. Спящего мальчика пришлось оставить без присмотра.

Когда вернулся, сын по-прежнему посапывал, зато ночью даже не задремал. Кряхтел, гугукал, пускал пузыри, иногда покрикивал и ни в какую не соглашался лежать на кресле, только на руках. Мало того! Он загадил все имеющиеся в отцовском гардеробе хлопковые футболки – пеленки тот купить не успел, а постирать использованные не смог: руки были заняты.

Угомонился мальчишка только к утру, когда Базилю пора было вставать. Чуть живой от усталости Василий сполз с кровати, сварил очередную порцию питания, уложил мальчишку в дорожную сумку (чтобы соседи не увидели его с младенцем на руках), вызвал такси и покинул квартиру.

Всю дорогу до Решетово Митя спал. Не проснулся он и в доме бабы Клавы. Дрых, смешно надувая губы и морща лобик. А в это время его отец стоял на коленях перед старушкой и слезно просил приютить мальчика у себя.

– Баба Клава, ты пойми, мне некуда его деть… Родственников у меня в городе нет, а уезжать надо… Я ж вахтовым методом работаю, ты знаешь! Полгода на стройке, остальные дома!

– А мать его где? – хмурилась баба Клава, вырывая свои морщинистые ладони из цепких рук Базиля и засовывая их под фартук, дабы тот перестал их лобзать.

– Сбежала, баба Клава! Скинула мне мальца и сбежала! Мне, говорит, он не нужен, а коли тебе без надобности, так можешь хоть в мусоропровод выкинуть…

– Как так? – ужаснулась старушка.

– Вот так! А я разве смогу его в мусор, баба Клав? Живой же человек, хоть и махонький…

– А сколько ему?

– Нисколько…

– Как нисколько? У всех детей возраст есть…

– Может, месяц, может, два… Я не разбираюсь.

– И ты новорожденного мальца хочешь на меня, старуху, оставить? Да ты с ума, что ли, сошел? Разве я с ним справлюсь?

– Да что с ним справляться? Посмотри, какой он спокойный! Поест – и спать… Никогда не орет, даже когда обкакается…

Стоило только Базилю произнести это фразу, как Митя сморщился, открыл свой беззубый ротик и исторг из него такой громкий писк, что бабкина кошка ошалело вытаращилась и тут же сиганула через окно на улицу.

– Не орет, говоришь? – скупо улыбнулась старуха.

– Веришь ли, первый раз от него такое слышу…

Баба Клава покачала головой, давая понять, что не верит, но к Мите подошла, распеленала, глянула на мокрый подгузник, сварганенный из чешского батника.

– Описался, негодник, – констатировала она. – И жрать, наверное, хочет.

– У меня детское питание с собой есть, – Базиль, не вставая с коленей, подполз к сумке и суетливо достал из нее пачку «Малютки». – Его теплой водичкой разбавить, и все.

– Да ему уже каши пора давать. И яблоки тереть.

– Я и каши привез, и пюре, так что ничего тереть не надо. Единственное, что не успел купить, так это пеленок… Но я могу сгонять в город, привезти…

– Не надо. Чай у нас не дыра какая! Поселок городского типа. Магазинов полно, целых пять, купим…

– Значит, ты согласна? – взревел Базиль, вскакивая с коленей и хватая бабу Клаву в охапку. – Согласная понянчить моего Митьку?

– Ну чего ж поделаешь – понянчу. Не выкидывать же…

– Век не забуду, баба Клава!

– Главное, вернуться за ним не забудь.

Базиль заверил старуху, что заберет сына не позднее первого октября. Потом расцеловал ее, притихшего Митю, вернувшуюся в дом кошку, положил на стол пятьсот рублей и распрощался с ними до осени.