– Голову не могу помыть, воду отключили. Знаю, мне не идет, но лучше так, чем с сальными волосами. – Она приняла цветы, обняла. Сил в руках совсем не было, а спина – как допотопная доска для стирки, ребристая. – Как ты?

– Счастлив, что с тобой все в порядке, – выдохнул он. – Когда тебя выпишут?

– Не скоро. Пока даже вставать без спросу не позволяют. Но я иду на поправку.

– Я шторы повесил. И купил на Покровке картину с ангелами. Как думаешь, куда ее повесить? – Она пожала плечами. – А хочешь, я ее сюда принесу? У вас и место для нее есть! – Он вскочил и подбежал к стене, на которой когда-то было радио, а теперь оставался только незакрашенный квадрат. – Девочки, как вы относитесь к ангелам?

– Ты б лучше нам окно починил, – проворчала одна. – Распахивается при каждом порыве.

– Завтра же сделаю. Сейчас инструмента нет.

Он сдержал обещание. И картину повесил. Но Наташу перевели в другую больницу. Почему, он узнал от Генриха.

– Осложнения у нее. В Семашко положили, там более квалифицированные специалисты.

– Почему ты в курсе, а я нет?

– Мой отец договорился. К Врангелю так просто не попасть.

– Это доктор?

– Доктор-гений. К нему со всего бывшего Союза приезжают.

– Пойдем в рюмочную? – предложил Рома. – Только у меня денег всего на пару стопок.

– Угощаю.

Генрих уже работал. Его, как блестящего выпускника, взяли на закрытое оборонное предприятие инженером. Выдали машину. Предложили беспроцентный кредит на покупку квартиры. Родители очень им гордились, а он все еще не знал, чем хотел бы заниматься.

– Если ни к чему не тянет, может, то, чем ты сейчас занимаешься, твое, – ответил на его мысли вслух Ромчик. Они как раз пришли в рюмочную и заказали сет из разных настоек.

– Я легко справляюсь со своими обязанностями, только и всего.

– Мне большего и не надо.

– Мы в разных условиях.

– Потому что ты почти гений, а я просто способный?

– У тебя есть Наташенька, а у меня… Ее нет!

– Все еще ее любишь?

– Не к тому веду. Был бы я в гармоничных отношениях, иначе бы смотрел на вещи. И квартиру бы взял в рассрочку от предприятия. Или, наоборот, наплевал на синицу в руках и ринулся за журавлем в небе…

– Ответь на вопрос, – прервал его Ромчик.

– Отстань.

– Значит, любишь.

– Какое это имеет значение? – с досадой протянул Генрих и опрокинул в себя стопку. Дощечку с шотами как раз принесли на их столик. – Наташенька выбрала тебя. Я это принял.

– Не сразу, – напомнил Ромчик и тоже выпил. Ему досталась настойка на пряных травах. До жути противная. Ее захотелось закусить, но они не заказали никакой еды.

– Вот тебя перекосило, – заметил Генрих и сунул Роме конфетку. – Да, я считал тебя недостойным Наташеньки. Но это в прошлом. Ты ей подходишь, а я нет.

– Почему?

– Я слишком ее люблю. С перебором, понимаешь?

– Не очень.

– Мы никогда не поругаемся, потому что я со всем соглашусь. Позволю вытирать об себя ноги. Я исполню любое ее желание. Даже выпрыгну из окна, если она прикажет… – Генрих взялся за вторую стопку, вместо того чтобы заказать хоть какую-то закуску, хотя бы сухари. – Женщины таких подлиз не любят. Им нужны страсти.

– Почему ты не найдешь себе девушку? Ту, с которой хотя бы будет комфортно?

– У меня этих комфортных, – хохотнул Генрих. – Ромчик, неужели ты думаешь, что я девственник?

– Нет.

– Меня девочки обожают. Я симпатичный, образованный, внимательный. У меня тачка есть и деньги, пусть и невеликие. Но ни с одной я не захотел начать встречаться. У меня секс на раз-два. Я мачо, Ромчик.

– Охренеть, – рассмеялся тот.

И Генрих к нему присоединился.

В тот вечер они напились, как черти. Выкатились из рюмочной, едва держась на ногах, поднялись в квартиру, горланя песни, а уснули на полу комнаты, не найдя сил добрести до дивана.

То была предпоследняя встреча Ромчика и Генриха. Следующая состоялась через три месяца, и она уже не была такой позитивной.

* * *

Он не понимал, что происходит…

Наташа давно выписалась, окрепла и уладила дела, связанные с учебой. Жизнь, по идее, должна была налаживаться, но этого не происходило.

– Грустишь? – спрашивал Рома у любимой, заставая ее то лежащей на диване, то сидящей на подоконнике, то замершей над тарелкой с остывшей едой.

– Нет, просто задумалась, – отвечала Наташенька и оживала. Но она просто двигалась, не совершая полезных действий. Даже тарелку с застывшей кашей не опорожняла, а ставила в раковину. – Как прошел твой день?

Рома отвечал. Подробно, сопровождая повествование шутками. Наташа кивала и улыбалась невпопад. Она его не слушала!

– Ты плохо себя чувствуешь? – интересовался он. Она заверяла, что нормально. – Чем хочешь заняться? – Наташенька пожимала плечами. – Давай завтра за город?

Она соглашалась и ехала, если ее будили, вели на вокзал, сажали в электричку.

Она гуляла по лесу и собирала ягодки или шишки.

Она с удовольствием пила чай из термоса и ела жаренные на костре сосиски.

Она уверяла, что ей все очень нравится, и соглашалась с тем, что нужно чаще выбираться…

Она вела себя как робот!

И, когда уставший от этого Роман прокричал: «Может, нам нужно расстаться?», она ровным голосом ответила: «Хорошо, что ты это предложил!»

– То есть ты не хочешь больше быть со мной?

– Я не знаю, чего хочу.

– Тогда зачем одобряешь мое предложение?

– Будет лучше, если мы расстанемся. Для тебя точно.

– Это уже мне решать…

– Вот и реши! – Голос стал не так безлик. В нем появился нерв. – Наша история закончена. Мы ставим и ставим многоточие, но только из слабоволия…

– Ты разлюбила меня?

– Какое это имеет значение?

– Только это и имеет!

– Я никогда тебя не разлюблю, но… – И опять выдала шаблонную, ничего не объясняющую фразу: – Наша история закончена.

– Дура совсем? – вышел из себя Рома. – Что ты несешь? Мы вместе навсегда!

– Не расстанемся, измучаем друг друга, а в результате возненавидим.

Он психанул тогда, шарахнув кулаком в стену, выбежал из квартиры и полночи слонялся по городу. Вымотавшись, настрадавшись, вернулся, чтобы помириться. Он не хотел расставаться с Наташенькой, даже с такой, кажущейся чужой. Он готов был терпеть ее странности, ее холодность, ее унижающее его мужское достоинство поведение. Ромчик очень хотел близости, но она отвергала его вновь и вновь. Не в сексе отказывала, на нем он не настаивал, понимая, что после операции нужно воздерживаться, Наташа не позволяла обнимать себя, целовать. Она ушла спать на старый диван, лишь бы не находиться с Ромой рядом.

– Я надеялась, что ты ушел насовсем, – услышал он, когда шагнул в комнату.

– Не дождешься.

– Зачем ты меня мучаешь? А себя? – Она привстала, развернулась к нему. Лицо худющее, на нем только глаза. Даже крупный нос как будто усох. – Я все решила, пути назад нет.

– Зачем нам назад? Вперед будем двигаться. – Ромчик хотел подойти, но она выбросила руку вперед, чтобы остановить его. – Я машину присмотрел, хочу взять, подшаманить и повезти тебя на ней на юг. Будем колесить по побережью, останавливаться в понравившихся местах, есть спелые фрукты, пить домашнее вино. – Ромчик опустился на пол рядом с диваном, коль на диван ему путь закрыт. – Мы отвлечемся, расслабимся, отъедимся, наконец… – Он тоже исхудал, но не так сильно, как Наташенька. – И вернемся в Нижний обновленными и готовыми к новому этапу нашей жизни.

Она ничего не ответила, отвернулась, улеглась и накрыла голову одеялом. Ромчик решил оставить ее в покое. Пусть обдумает его предложение. Оно, как ему казалось, очень правильное. Ему и доктор советовал отвезти невесту на курорт, чтоб она подлечилась и перезагрузилась. Только от солнца советовал прятаться, вредно оно.

На следующий день Ромчик отправился за машиной. Денег ему на покупку не хватало, треть взял взаймы. Благо нашлись люди, готовые одолжить. Благодаря им Ромчик стал обладателем вожделенного черного «бумера». На нем он вечером домой и прикатил.

– Милая, у меня сюрприз для тебя! – прокричал он с порога. – Выгляни в окно!

Он намыл ласточку, украсил шарами и припарковал подальше от мусорки.

– Наташенька, ау!

Никто ему не ответил. В ванной или кухне, решил Ромчик. Вечерами Наташа из дома не выходила, просиживала часами у телевизора. Ей стали нравиться бесконечные сериалы и музыкальные передачи. Еще она начала рисовать. Брала пастельные мелки, альбом и создавала какие-то абстракции. Ромчик, желая поддержать ее увлечение, звал ее на пленэр, но Наташа брала идеи не извне. Она даже вид из окна ни разу не зарисовала. Прекрасный, некогда любимый. И все реже забиралась на подоконник, чтобы полюбоваться бескрайним небом и золотыми куполами…

Она не видела их, только помойку? И не верила звездам, которые падали, но не исполняли желаний?

Ромчик сбросил куртку (вспотел от волнения) и собрался отправиться на поиски любимой, как вдруг увидел на журнальном столике записку. Белый лист, вырванный из альбома, был согнут и поставлен. На нем пастельным мелком коричневого цвета написано: «Нет больше НАС, есть только ТЫ и Я. И я хочу, чтоб ты ушел. Даю тебе три дня на сборы, это время поживу за городом. Не ищи меня. Просто исчезни из моей жизни. Ключи оставь под ковриком!»

Он схватил листок, чтобы перевернуть его и увидеть постскриптум. Нет, он не ждал, что в нем будут слова: «Я тебя разыграла» или что-то в этом роде. На такие темы не шутят…

Но и не расстаются с любимыми так сухо. А Ромчик не сомневался в том, что Наташино чувство живо. Не иссякает оно так быстро!

На обороте ничего не было. Но под сложенным листом пряталось кое-что…

Это была половинка сердца на тонкой цепочке. Ромина половинка сердца.

Он сгреб лист, скомкал его. Серебряную побрякушку тоже схватил и сунул в карман вместе с посланием. Забыв о куртке, помчался во двор. Там стал срывать с машины шарики. Они взмывали вверх, и это раздражало. Тогда Ромчик начал лопать их, пугая звуками голубей. Те разлетались, и на фоне золотых куполов носились птицы, шары и первые желтые листья, поднятые ветром.

Конечно же, он не послушался Наташу и отправился на ее поиски. В этом ему мог помочь только Генрих.

– Я не знаю, где она, – сразу же сказал он. Даже вопроса не дождался.

– Не ври.

– Клянусь. Наташа знала, что ты через меня будешь ее искать, и ничего мне не рассказала. Попросила только через три дня явиться в коммуналку, взять из-под коврика ключ и проверить, съехал ли ты.

– А если нет?

– Она вернется в город только после этого.

– Если тебе дали поручение, значит, и новый номер. – Старый она отключила.

– Сама позвонит. На рабочий.

Ромчик достал из кармана скомканный альбомный лист. Разгладил его на коленях.

– Она не сказала, куда делись МЫ? Почему теперь только она и я.

– Настолько личное я с ней не обсуждаю.

– Это и плохо! – вскричал он. – В смысле надо с кем-то обсуждать пережитое. Лучше со мной, но, если она не может, с мамой, сестрой, другом… Психотерапевтом, наконец! Я предлагал ей обратиться за помощью. Готов был вместе на терапию ходить… Но она ответила категорическим отказом. – Ромчик швырнул Наташино послание в урну. Промазал. Пришлось поднимать. – Когда нужно, послушаться, пойти за мной, как коза на веревочке… Что уставился? Да, сравнение не лучшее, но она вела себя и не как робот, хотя мне так казалось первое время. Она была не бездушной, но послушной до тошноты. Когда я пытался ее отвлечь и развлечь, шла за мной, щипала травку, блеяла что-то в ответ на мои разумные слова…

– Наташенька пережила страшное событие, не суди ее строго.

– Я тоже потерял ребенка! И чуть не потерял ее! Я имею право судить.

– Нет.

– Это еще почему?

– У тебя еще будут дети, а у нее нет.

Роман растерянно смотрел на Генриха. Тот понуро молчал.

– Сказал «а», говори «б».

– Ты знал, да?

– О чем?

– Об операции, после которой Наташенька осталась без матки и яичников. Все удалили, Ромчик! Но спасли. А она не знает, как теперь жить, понимаешь? Не чувствует себя полноценной. – Генрих поднял на него глаза. Он вновь вернулся к очкам, потому что от линз краснели глаза, и посмотрел на Ромку через толстые стекла со странным выражением. На миг тому показалось, что в них сверкнула ненависть. – И ты еще свое: «Мы родим еще кучу ребятишек!» Помню я, как ты успокаивал ее, когда она расплакалась, выкидывая снимки УЗИ. Между прочим, доктор Врангель сразу увидел патологию плода. Наташе можно было вовремя сделать аборт, и тогда она осталась бы здоровой…

– А говоришь, она с тобой личным не делилась?

– Не она – доктор это сделал. Папе пришлось сказать, что Наташенька моя женщина, иначе не пристроили бы ее. Поэтому я знаю о ее горе.

– Если б я знал, то чушь бы не нес. И вел бы себя с ней иначе. Не сможет родить – не надо, усыновим.

– Ваш идеальный мир рухнул, это совершенно точно. В Наташином понимании он традиционный: вы двое, ваши дети, страсть, гармония, доверие. Но этого уже не будет. Даже если ты уверишь ее в том, что для тебя главное она, Наташенька не поверит. Она будет сомневаться не столько в тебе, сколько в себе, и все разрушит. Как ей кажется, лучше это сделать сейчас. – Он снял очки и стал их протирать. Привычка, от которой не избавиться. – Этого она мне тоже не говорила. Просто я ее чувствую…

Ромчик тогда оскорбился. Почему Наташа откровенно не поговорила с ним? Это нечестно…

Он выкинул половинку сердца в реку, собрал вещи и выехал из квартиры. Три дня пожил у родителей, два в гараже, где чинили его машину. Когда она стала более или менее надежной, уехал в Москву. Начинать жизнь надо было с нового места. В Нижнем его уже ничего не держало!

И все же Ромчик ждал, когда Наташа одумается. Он написал ей письмо, очень проникновенное, а не такое сухое и грубое, какое оставила она. В Нижний он регулярно наведывался, благо на машине ехать всего шесть часов. Но проведывал он родных, и только. Наташенька знала и его новый адрес, и телефон (а если бы и не прочла то письмо, то могла спросить у его мамы или сестры), и если бы захотела, то связалась с ним. Ромчик так и написал ей: «Передумаешь, просто позвони и скажи «привет!».

Почти год прошел с расставания. Дела шли в гору. Ромчик и с долгами расплатился, и маме стиралку и посудомойку подарил, и впервые съездил на море. Один-одинешенек. Он катался по побережью, останавливаясь в понравившихся местах, ел фрукты, пил вино и… Представлял, что рядом с ним Наташенька. Он как будто немного тронулся умом, но, возможно, просто очень много пил. А еще изнывал без секса, но не мог заняться им ни с кем. Как говорили в их дворовой компании, перешел на ручное управление.

Из Крыма он поехал сразу в Нижний, миновав поворот на Москву. Завалился домой с корзиной, в ней фрукты, специи, орехи. Была и бутылочка вина, но ее Рома втихаря передал маме, чтоб батя не увидел. Пусть с Ларисой выпьет выдержанную «Массандру» из заводских погребов на какой-нибудь праздник. Сестра как раз в гости пришла. Да не одна, а с маленьким сынишкой. Были у нее проблемы одно время. Не с тем мужиком связалась, в темную историю вляпалась, чуть не села из-за него, но смогла выкарабкаться. Теперь замужем за ментом (кто бы мог подумать!), в декрете сидит.

– Как ты? – спросила Лариса, с улыбкой наблюдая за тем, как брат нянчится с ее сыном.

Они когда-то были очень дружны. Родители работали в сменах, батя еще и куролесил, и дети были предоставлены сами себе. Лариса, как старшая, за Ромчиком присматривала. Разница всего два года, но какой она казалась ему взрослой. Лариса уже в школе училась, а он еще в сад ходил. И сестра его забирала. Обычно пораньше. И они вдвоем ехали на метро к вокзалу. Там было так интересно! И сытно. На привокзальной площади и ларьки с пирожками, и бабушки с овощами-фруктами с огорода, и холодильники с мороженым. А через дорогу – диковинный «Макдональдс» и настоящий торговый муравейник, в котором каждая десятая палатка – едальня. Симпатичным чистеньким ребятам со славянской внешностью угощение перепадало постоянно. Но, если жвачку или шоколадку давали, Лариса в карман прятала. Перепродадут. А пирожок или яблочко съесть можно. Было у них и любимое заведение. Называлось «Магнолия». Там подавали вкуснейшие мини-пиццы и, если ребята покупали одну, вторую им давали бесплатно…

Об этом времени Ромчик вспоминал всегда, когда ругался с Ларисой. Они отдалились друг от друга в подростковом возрасте, стали почти чужими. Потом начали враждовать. Рома считал, что его сестра катится по наклонной. В лицо называл ее отбросом. Та плевала ему в лицо. За такое не зазорно и бабе втащить. Но Ромка прощал ей это в память о тех временах, кода они, держась за руки, бродили по торговым рядам, среди ворья, наркоманов, бандитов – всего того сброда, что стекался на привокзальную площадь. Среди цыганят-попрошаек, готовых отмутузить конкурентов. Среди ментов, что только делали вид, что следят за порядком. Их окружала опасность, но Ромчик был спокоен, ведь его за руку держала сестра. С ней ему было все нипочем!

– Так как ты? – повторила вопрос Лариса. Они уже несколько лет отлично общались. Все благодаря Наташеньке, она помирила их.

– Хорошо. Я же рассказывал. – Он отчитался о поездке на море и продемонстрировал фотографии.

– Или ты не в курсе?

– Чего?

– Наташа замуж выходит.

– Моя Наташа? – переспросил он. Мало ли какая – имя распространенное.

– Уже не твоя, получается.

– За кого?

– Не знаю, мы не общаемся. Но сестра мужа работает в свадебном салоне на Покровке, она мне сказала, что Наташа заходила выбирать платье. С сестрой Полей. И они торопились, потому что торжество уже на следующей неделе…

Ромчик тут же встал, передал ребенка матери и пошел к выходу.

– Куда ты? – крикнула Лариса.

– Съезжу к другу. Давно его не видел.

– Только глупостей не натвори!

А он именно это и запланировал – сотворить глупость. Иначе говоря, отмудохать Генриха.

Ромчик подъехал к проходной предприятия, на котором тот работал. Дождался, когда бывший друг выйдет, и посигналил. Генрих напрягся, увидев водителя «бумера», но все же подошел.

– Садись, подброшу.

– Я на своей. – И махнул в сторону стоянки авто.

– А ты все равно садись.

Но Генрих мотнул головой. Тогда Роме пришлось выйти, схватить того за шею и чуть встряхнуть.

– Прости, что не сказал, – пискнул тот. – Я смалодушничал…

Бить его Рома не собирался, но сам не заметил, как распустил руки. То были оплеухи, но обидные. И Генрих впервые решил дать отпор. Сжав кулак, он долбанул Рому по лицу. Слабый нос тут же «заплакал». Кровь закапала, заливая футболку. Схватившись за ноздри одной рукой, второй Ромчик двинул Генриха под дых. Раз, другой. Когда тот осел, схватил за шкирку и затолкал-таки в машину.

Сам тоже сел, но сначала достал из бардачка салфетки.

– Ну, рассказывай, – прогнусавил Ромчик, сунув в каждую ноздрю по затычке.

– Свадьба в следующую субботу.

– Дождался? Поздравляю!

– Меня-то с чем? – Он снял очки, чтобы проверить, не сломаны ли. Но те просто погнулись.

– Ты и Наташенька станете мужем и женой.

– Она не за меня выходит. Но спасибо за то, что допустил эту мысль.

– Нет? Тогда за что ты прощения просил?

– Я же сказал, за малодушие. Нужно было позвонить тебе еще тогда, когда она о помолвке объявила. Но я надеялся, все расстроится, ан нет… И заявление подали, и банкетный зал заказали.

– Кто он?

– Не знаю. Лично не знаком. Взрослый какой-то мужик. Не старый – именно взрослый. За тридцать. Разведенный. Поленька говорит, классный. И очень Наташу любит.

– А она его?

– Наверное, тоже, раз замуж выходит. Не по залету же…

Ромчик вышел из машины, чтобы выкинуть пропитавшиеся кровью тампоны в урну. Генрих тоже покинул ее.

– Ты мне, кажется, ребро сломал, – сказал он, схватившись за бок.

– Не выдумывай. Ты получил по брюшку всего-навсего.

– Уезжай из города, Ромчик. Пока не натворил беды.

– В твоих советах нуждаюсь.

– Я их тебе и не давал никогда. Сейчас впервые.

– Ты вообще когда-нибудь считал меня другом?

Генрих молчал.

– А врагом? Их, как говорят, надо держать еще ближе, чем друзей.

– Слишком много на себя берешь, Ромчик. Ты был когда-то помехой, а теперь… Никто! Вали в свою Москву, чтобы я забыл о твоем существовании. И ты о моем забудь.

Он так и сделал… Свалил в тот же день. В «своей» Москве нашел новую квартиру, работу, продал «бумер» и пригласил на свидание официантку из любимого кафе. Он начал новую жизнь!