Глава 2

Закон Эдварда Мерфи гласит: если что-то плохое может случиться, оно обязательно случится. Моя кубанская бабушка никаких американских майоров не знала и узнавать не собиралась, но она часто, ругаясь, приговаривала: «Дурацкий закон подлости!» Как же так вышло, что на разных континентах совершенно разные люди пришли к одному и тому же пониманию жизни?

Дело во внушении, психологии, карме… в чем угодно, если хотите, но заявляю уверенно: в последний месяц меня, горемычную, можно использовать как доказательство вышеописанного закона.

И я искренне надеюсь, что хотя бы этот вечер пройдет без эксцессов.

Горячую воду дождаться не получается. Наскоро ополаскиваюсь под прохладным душем и, взбодрившись, лечу в комнату. Тороплюсь ужасно! Макияж я решаю проигнорировать, лишь подчеркиваю глаза коричневой тушью и взлохмачиваю волосы. Напяливаю первое попавшееся немятое платье, в этот момент в дверь стучатся.

– Ты готова? Извини, папа уже пять раз спрашивал, – оправдывается Нина. – Ты же знаешь папу. Он не понимает, что у кого-то могут быть другие заботы, пока он жарит мясо на огне!

– Готова. Почти. Заходи, что ты в дверях мнешься? О, Пава, ты тоже тут. Девчонки, проходите!

Дверь отворяется шире, и я показываю на разложенные на кровати вещи.

Собиралась в спешке, поэтому не успела походить по магазинам как следует. По идее, у меня сессия только началась, не до поездок к морю. С пустыми руками опять же не полетишь, благо возле дома есть небольшой торговый центр. Рысью пробежала по рядам. Одежда, косметика, модные чехлы на телефон. Духи уже в аэропорту купила.

Глаза сестер загораются. Я с удовольствием наблюдаю, как они разбирают подарки, любуются, вертят в руках. В наши дни в каждом, даже в самом крошечном городке страны есть пункт выдачи какого-нибудь популярного маркетплейса – заказать можно что угодно. Но это все же не то.

– Рада, с ума сойти! Какое все классное! Спасибо огромное! Такие джинсы сейчас в Москве носят?

– Да, все поголовно. На твоей фигуре будет прекрасно смотреться.

Девчонки убегают мерить наряды, а я спускаюсь на первый этаж.

В центре гостиной стоит большой стол, заставленный тарелками и бутылками. Пахнет запеченным картофелем и поджаркой, отчего желудок оживает. На кухне пыхтят кастрюли. Елизавета и две ее помощницы, которых зовут Вера и Тоня, – но хоть убейте, не вспомню, кого как, – носятся от плиты к холодильнику.

Я здороваюсь и предлагаю помощь.

– Папа в беседке. – Елизавета взмахивает деревянной лопаткой в сторону окна. – Заждался тебя. Мы все сделаем сами, не в первый раз. Иди.

Сердце стучит в ушах. До чего же некомфортно!

– Если что-то нужно, только скажите. Я готова помочь. Давайте хотя бы поднос заберу.

– Ты у нас гостья. Иди уже, Рада. Это мои заботы.

Беседка у папы огромная. Просторная, уютная, утопающая в цветах. Если в доме ремонт не делался уже лет десять, то зона барбекю совершенствуется регулярно. Там можно было бы сыграть среднюю свадьбу.

Я выхожу из кухни и, пройдя по дорожке между аккуратными рядами кустовых роз, поднимаюсь на подиум.

А вот и все.

Народу – пресс. Дети бегают, женщины болтают за столами и на качелях, разбились по группкам, пьют вино. Мужчины в основном дежурят у барбекю. Мясо жарит приглашенный повар с номинальной помощью моего отца, но все вокруг поддерживают его морально и ценными советами. Лицо у повара кислое.

В детстве я каждый год приезжала сюда на день рождения папы и видела точно такую же картину.

Поднимаю руку и робко машу, надеясь, что на меня никто толком не обратит внимания.

– Рада! Наконец-то! – перекрикивает музыку отец. – Дочка, заходи, бери тарелку. Худющая-то какая! Конечно, у них там овощи пластиковые, в нашей Белокаменной, прости господи… – суетится он. – Кто-нибудь… Лелик, налей-ка моей старшей дочери-красавице своего лучшего вина! Будь добр, самого-самого.

– Обижаешь, у меня все вино лучшее. – Тучный Лелик кряхтя тянется к бутылке. – Какое ни возьми.

– Давай прошлогоднее белое. Какое же хорошее вышло!

Вино и правда отменное. Дядя Лелик держит свой небольшой винзавод и отца никогда не обижает.

– Спасибо большое, – благодарю я, ловя на себе внимательные взгляды гостей. Уши начинают гореть.

К счастью, ко мне снова подходят тетушки по отцовской линии и засыпают вопросами об учебе, столице, личной жизни. И слава богу. Лучше тысячу раз объяснить, почему в двадцать один год у меня все еще нет жениха, чем тонуть в любопытных взглядах.

Все здесь хорошо знают Елизавету и в курсе нашей с ней непростой истории. Им также известно, что в один из дней из-за обострившегося конфликта отец был вынужден отправить меня с бабушкой подальше. Подруги Елизаветы как будто ждут скандала, сцены, неадекватного поведения.

Живу в столице – мало ли какие нравы, неясно, что из меня выросло. Новый мэр и его жена, когда приветливо киваю, отворачиваются.

Черт. Я краснею от неловкости и отвожу глаза.

Против меня эти люди ничего не имеют. Они просто знают, что в моей жизни случилась трагедия, – я росла без матери – и не хотят становиться ее частью. В столице никому ни до кого нет дела. Никто не осудит. Правда, и не поможет никто в случае беды.

Отец игнорирует тот факт, что я не слишком вливаюсь. Или делает вид? Он уже достаточно выпил, раскраснелся, выкрикивает громкий тост в мою честь.

Неожиданно на площадку взбегает какой-то молодой парень, подходит к мэру и шепчет ему на ухо. Тот серьезнеет, кивает, что-то торопливо говорит жене. На их лицах мелькает озабоченность. Они наскоро прощаются с отцом, не слишком красиво перебив его речь, и покидают беседку. Следом тянутся еще человек десять.

Закон Мерфи.

Я моментально прихожу к выводу, что это из-за меня, и впадаю в панику. Им сообщили о том, что со мной приключилось. Я подставила папу.

О нет.

Сердечная мышца сильно сжимается, а потом начинает колошматить! Я хватаю ртом воздух, чувствуя дурноту. Осушаю бокал, и алкоголь мгновенно ударяет в голову. Да так, что приходится опереться ладонью о колонну.

Ну и дядя Лелик! Благодарю покорно, тут точно градусов двадцать пять.

Бедный мой папа, он ни о чем таком не знал, когда приглашал меня. Стремительно захмелев, я готовлюсь упасть перед отцом на колени. Именно в этот момент в беседку поднимаются четверо мужчин.

И становится тихо.

Нет, музыка продолжает одиноко играть, вот только голоса обрываются. О чем бы ни говорили эти прекрасные люди, их темы перестают иметь значение.

С лица папы слетает гостеприимство.

Двое мужчин остаются стоять у входа, будто охрана, а еще двое, не сбавляя темпа, подходят к столам.

– Алтай и Исса, – быстро говорит тетушка полушепотом.

– Что этим чертям здесь надо?!

– Как их сюда пустили?!

Один из двух гостей, словно услышав последнюю фразу, поворачивается в нашу сторону.

Высокий, за тридцать на вид или около того. Белоснежная рубашка, черный костюм по последней моде – у нас в таких практикующие адвокаты по университету расхаживают, когда заскакивают между судами прочитать лекцию. Темные волосы стильно стянуты на затылке.

А вот лицо… это ужас какой-то. Я испуганно застываю, но при этом никак не могу перестать разглядывать следы жестокости: сломанные уши, шрам у рта. Лучше бы распустил волосы, прикрыл уродство… Следом осознаю, что знаю этого человека. Помню его глаза, которые одновременно смотрят сквозь тебя и внутрь.

Алтай. Призрак из моего детства.

Отец однажды сказал, что этот парень прошел через ад, потому так и выглядит. Еще папа говорил, чтобы я держалась от него подальше. Темная сторона жизни, без которой невозможно вести бизнес и в которой маленьким девочкам делать нечего.

Алтай кивает в знак приветствия и, растерявшись, я улыбаюсь и киваю ему в ответ. Так кажется или он тоже слегка улыбается? Тетя вздыхает и подталкивает меня к столу, вручает целую тарелку с закусками. Спохватившись, наконец отворачиваюсь и продолжаю следить за ситуацией украдкой.

Второй мужчина, на вид ровесник Алтая, находит глазами папу и жестом зовет приятеля идти в сторону барбекю. Он еще выше – явно под два метра. Худой, долговязый. В широких брюках и такой же свободной, почти балахонистой рубашке. Темно-русые волосы, веселые глаза, на губах играет приветливая улыбка. В руке он сжимает четки с большим крестом.

Новоприбывшие гости вежливо здороваются со всеми, кто стоит у мангала. После чего Алтай первым протягивает руку отцу.

Глава 3

Умом не успеваю осознать, а нутром уже чую: момент ответственный.

Надежда на спокойный вечер плавится, как зажженная свечка, превращаясь в растерянность и тревогу.

Я смотрю на отца, зависаю, не двигаюсь. В его глазах отражается раздражение, гнев. Чуть помедлив, папа отвечает на рукопожатие.

Все плохо. Я запихиваю в рот тарталетку, стараясь протрезветь.

Заминка длилась секунду, но не заметить ее было невозможно. Игра полутонов, взглядов, незначительных жестов.

У папы был бизнес в Анапе, он часто брал меня на разные встречи. Я сидела тихо как мышь. Во-первых, умирала от счастья, что провожу время с отцом, во-вторых, старалась вести себя настолько идеально, чтобы он взял меня с собой снова. Я никогда не была голодна, не испытывала жажду. Лишь однажды расплакалась, когда сильно захотела в туалет, но не решилась сказать. Я никогда не жаловалась, что скучно. Да и не было скучно, я вникала в происходящее и училась.

Алтая я впервые увидела в десять лет, он только вернулся из армии и сам пришел к отцу в поисках работы. Папа вышел из машины и долго говорил с ним, активно жестикулируя. Алтай пялился исподлобья, кивал. Я сидела на заднем сиденье и ошарашенно разглядывала его шрамы. Потом папа сел за руль, покачал головой и высказался: «Чудовище». Когда спустя три года мы встретились снова, именно это слово первым всплыло в памяти. Нервно стискиваю пальцы…

Папа здоровается со вторым мужчиной, отводит глаза.

Как-то так получается, что они остаются вчетвером, остальные незаметно отступают. Бедный повар отчаянно жарит стейки, будто ничего не видит и не слышит.

– Кто это? – уточняю я у тетушек, делая вид, что ничего не понимаю.

Они пожимают плечами.

Елизавета подходит к столу и, изображая официантку, громко собирает грязные тарелки.

– Лиза, что это значит? – спрашивает одна из подруг мачехи. – Они надолго? Ты же знаешь нашу ситуацию, мне такое не подходит.

– Ненадолго, – быстро качает та головой. – Видимо, какое-то недоразумение случилось. Влад у Алтая цех снимает, они там кирпичи льют… Это ни для кого не секрет.

– Исса делает Владу документацию?

– Не думаю.

Подруга Елизаветы скрещивает руки на груди.

Набор слов из диалога не вносит ясности, кроме той, что мужчину рядом с Алтаем называют Иссой. Интересное имя, рождающее определенный ассоциативный ряд.

Исса тем временем берет тарелку у мангала, кладет на нее кусок мяса и идет к нам.

– Добрый вечер, очаровательные дамы, – улыбается он так мягко, что хочется доверить ему ключ от сейфа. – Говорят, здесь можно отыскать овощи. Насколько это достоверная информация?

Женщины смеются и, как будто попав под обаяние гостя, начинают рекламировать салаты и закуски. Алтай продолжает беседовать с отцом, а я, как та свеча, продолжаю плавиться от беспокойства. Мне хочется, чтобы эти мужчины поскорее ушли.

– Как дела в вашей юридической конторе? – спрашивает у Иссы подруга Елизаветы.

– Не бедствуем, благодарю. Льву Александровичу привет передавайте, буду рад снова увидеть его в суде.

Он произносит это все с той же милой улыбкой, но я уже догадалась, что в суде они со Львом Александровичем будут стоять по разные стороны баррикад. Отсюда и негатив, который ножом резать можно.

Исса кладет в рот кусочек огурца и хрустит им.

– Елизавета Дмитриевна, это ваши малосольные огурцы? Восхитительно, просто безупречный вкус.

Мачеха натянуто улыбается:

– Спасибо, угощайтесь.

– Как же так получается? Вы денег за работу не берете, но при этом не бедствуете, – тянет жена Льва Александровича.

Исса совершенно серьезно целует крест на четках:

– С Божьей помощью.

Я округляю глаза и отворачиваюсь. Еще через минуту Алтай и Исса уходят, и столы взрываются обсуждениями. Эти двое присутствовали всего минут пять, а затмили мое появление напрочь.

Когда за последним гостем закрывается дверь, Елизавета и папа ругаются в пух и прах. Они так кричат друг на друга, что, засыпая на втором этаже, я слышу отдельные слова.

Утыкаюсь лицом в подушку. Никогда не думала, что папа способен говорить с женщиной в таком тоне.

Поэтому, когда он заходит ко мне, я не спешу делиться своими проблемами. Включаю ночник и присаживаюсь в кровати.

В тусклом свете мой бравый отец кажется измотанным. У меня даже мелькает подозрение, не болен ли он? Всегда уверенный в себе, находчивый, обеспечивающий всех вокруг.

– Замучили они тебя все? – спрашиваю вполголоса.

Папа улыбается и опускается на край матраса. Треплет меня по голове, ровно так же, как дядя Вардан ранее.

– Моя звездочка. Как хорошо, что ты у меня есть.

– Пап, ну ты чего? Куда ж я денусь, нахлебница?

Он смеется.

– Все бы такими нахлебницами были. – Потом глубоко вздыхает: – Твоя мать всегда меня понимала. И ты такой же выросла.

Никто в мире не представляет, насколько это приятно. Меня будто помещают в натопленную баню, и я на миг задыхаюсь, схватив ртом горячего воздуха. Я так сейчас счастлива, что не нахожу в себе ресурса сгладить папины слова и напомнить, что Нина и Пава – чудесные девочки.

Про свою мамочку я знаю много. Она умерла, когда мне был год, но осталась куча ее фотографий. А еще куча фотографий со мной крошечной, которые сделала мама. В них столько любви, что ее до сих пор хватает.

– Пап, все образуется, вот увидишь, – начинаю поддерживать.

– Полагаю, надо ввести тебя в курс дела, – говорит отец деловито.

– Хорошо. Что случилось?

– Ничего такого, что могло бы нам навредить. Это первое, что ты должна знать.

– Зачем приезжали Алтай и Исса? – помогаю я ему разговориться.

– Откуда домашняя девочка знает такие страшные слова? – усмехается папа, касаясь кончика моего носа. – Бизнес, моя дорогая, не может всегда идти в гору, бывают и взлеты, и падения. Так вот, сейчас мы немного споткнулись.

– О какой камень?

– Помнишь ту землю на третьей береговой линии, куда ты вложила часть приданого?

– Конечно.

Папа купил огромный кусок земли и размежевал на участки. Теперь строит дома и продает. В один из них он, с моего разрешения, вложил деньги от продажи бабушкиной квартиры.

– Меня кинул поставщик. Взял деньги и скрылся, так бывает. Не буду вдаваться в подробности, но, чтобы продолжить строительство, мне пришлось занять крупную сумму. Настало время ее отдавать.