Глава 3

«Вот вспыхнуло утро, румянятся воды», – запела Шурочка и опять вспомнила гадкие слова Григория Павловича о ней. Когда он сказал Аристарху, как она невинна и хороша, как воздействует на его чувственность. Ей стало жарко, перехватило дыхание, голос сорвался на слове «румянятся». Это была первая строка дьявольски популярной песни Надежды Плевицкой «Чайка» – на тему той самой злополучной пьесы Чехова.

Шурочка посмотрела в пол, сделала глубокий вдох и продолжила: «Над озером быстрая чайка летит». Ей опостылело уже снова и снова прокручивать в голове то, что следовало забыть сразу, как вышла из кафе. Она старалась зашвырнуть самозваные мысли подальше. Как бесполезный подарок на день рождения, который суешь в специальный ящик для хлама. Но воображаемые скрипучие дверцы распахиваются и неприятный подарок валится обратно, чтобы мозолить глаза и мешаться под ногами.

«Ей много простора, ей много свободы», – пела она и вспоминала, как первым же делом, придя домой, стащила с себя платье. Оборвала даже часть омерзительных пуговиц, которые Григорий Павлович осквернил скабрезным вниманием. Она торопилась смыть впечатления и не стала звать прислугу. Сама разожгла дрова для водонагревателя и постелила в ванне простыню, чтобы не вставать на холодный голый металл босыми ногами.

Шурочка непроизвольно зажмурилась, что оказалось даже к месту – она как раз перешла к следующей строке песни: «Луч солнца у чайки крыло серебрит». Тем вечером, уже в ночной рубашке, она застыла с зубной щеткой в руках, фантазируя, как Григорий Павлович звонит ей, чтобы извиниться, а она молча выслушивает его и кладет трубку.

Он действительно позвонил на следующий день, чтобы попросить прощения за чудовищную, как он выразился, бестактность. Шурочка не произносила ни слова, пока он говорил. Но внутри ее не было и следа того спокойствия, которое она воображала накануне. Трубку тоже положить никак не получалось. В итоге она дождалась, что он предложил ей загладить вину куда более беспардонным, ужасным, унизительным образом, чем сам его поступок в вегетарианском кафе.

«Но что это? Выстрел! Нет чайки прелестной – Она, трепеща, умерла в камышах», – выводила теперь волнующим сопрано Шурочка, глядя в глаза Григорию Павловичу. Он стоял в метре от нее с бокалом шампанского. Финальный штрих к картине: происходило это не где-нибудь, а у него дома.

«Шутя, ее ранил охотник безвестный, Не глядя на жертву, он скрылся в горах», – пропела она, и глаза защипало. Вокруг было много нарядных людей самого разного происхождения. В основном творческих, судя по внешнему виду. Заплакать было бы даже кстати, ведь на нее все смотрели. Мужчины были очарованы, женщины завидовали. Ей снова удалось наилучшим образом использовать главный свой козырь – передать чувства голосом, телом. О большем успехе и мечтать трудно, учитывая то, что пообещал ей Григорий Павлович.

Но Шурочке было все равно, она держала слезы изо всех сил. Как же она могла одним махом простить ему все, согласиться на подачку! Прав был отец, говоря, что все артистки – продажные женщины. Так девушки и скатываются на дно – стоит сделать малюсенькую уступку мужчине, и не успеешь оглянуться, как все уже в его власти.

Она допела «Чайку», гости Григория Павловича захлопали. Аплодисменты не показались Шурочке формальностью, она чувствовала искренний мужской жар и женский гнев. Лучам славы все-таки удалось растворить тревогу, пусть и ненадолго. Ей стало так хорошо, так покойно балансировать на сверкающих волнах. Хватит воевать с собой. В конце концов, это первый в ее жизни взрослый вечер без отца – она обязана веселиться и быть счастливой. Да и сомнений больше не было: то, зачем Григорий Павлович пригласил ее, непременно сбудется.

* * *

В нос ударил удушающий запах. Мимо Шурочки вихрем пронеслась высокая молодая женщина в узких мужских брюках. Они подчеркивали ее почти болезненную худобу. Пышные темные кудри и бурная энергия движений, наоборот, утверждали безупречное здоровье. Лицо и глубокое декольте кудрявая дама высветлила толстым слоем пудры, а вены подрисовала специальной голубоватой пастой на декадентский манер.

Шурочке пришлось шагнуть назад, чтобы пропустить ее. Вызывающая женщина направилась к Григорию Павловичу. Он поцеловал ее три раза в щеки, как старую знакомую. Чувство одиночества кольнуло Шурочку в солнечное сплетение.

Григорий Павлович поправил свои замечательные усы и постучал вилкой по бокалу шампанского. Взгляды присутствующих и без того устремились на магическую гостью, которая теперь стояла рядом с ним. О Шурочке и ее пении совершенно забыли. Слава улетучилась в одно мгновение.

Все затихли, и стало слышно, как стучали жемчужные бусины ожерелья, когда эта высокая женщина теребила их длинными красивыми пальцами. Шурочкины короткие золотушные обглодыши вспотели в плотных перчатках.

Григорий Павлович поблагодарил всех, кто нашел время прийти на вечеринку по случаю первых гастролей его экспериментальной труппы, которые начинаются завтра. Сказал, единственное, чего не хватает для идеального старта – получить благословение от его любимой актрисы Веры Федоровны Комиссаржевской. Как неподражаемо она играла Нину Заречную в обожаемой им «Чайке»!

Кудрявая дама в брюках была похожа на ведьму, поскольку зрачки ее полностью закрывали радужку. Шурочка даже фыркнула, когда вспомнила, что иные особы капают себе в глаза белладонну ради такого эффекта. Пока она рассматривала неприятную женщину, гости подняли гул – одни шептались, другие возмущались, третьи звучно кашляли. Шурочка явно прослушала что-то важное.

– Да она ж покойница как три года, – крикнул какой-то мужчина.

Остальные заголосили еще громче. Григорий Павлович вновь постучал по бокалу.

– Да, вы правы, Комиссаржевская скончалась три года назад. Потому я и пригласил на наш вечер человека сверхъестественных способностей. Медиум Калерия! Поаплодируем, друзья. Она прямо сейчас проведет спиритический сеанс и вызовет дух гениальной актрисы. Кто считает, что это грех, пусть идет домой и не оскорбляет наши религиозные чувства.

Григорий Павлович засмеялся над собственной шуткой. Бледная женщина в брюках шагнула вперед. Одни зааплодировали, другие засвистели. Третьи спешно устремились на выход. Внутри Шурочки благоразумие боролось с любопытством. Победило второе. Она никогда еще не присутствовала на спиритических сеансах, хотя в Петербурге те были на пике популярности. Решила остаться, но вести себя незаметно.

* * *

Калерия – ну что за имечко – уже расхаживала по гостиной как хозяйка и энергично распоряжалась. По ее указу открывали форточки. Гасили электрическое освещение. Зажигали свечи. Задергивали шторы. Закрывали все двери.

Гостей осталось вдвое меньше. Они снимали все металлическое – часы, кольца, перстни, броши, цепочки, кулоны. Одни бесстрашно складывали ценности в общую чашу. Другие благоразумно прятали в сумочки. Григорий Павлович торжественно вынес доску Уиджа, предназначенную для спиритических сеансов, и фарфоровое блюдце.

Калерия раздавала инструкции. Трижды подчеркнула, что обитатели астрального мира не терпят грубости. Призвала всех быть тактичными и разговаривать во время сеанса только шепотом. Она подошла и к Шурочке, назвала ее барышней, что пела на разогреве, всучила тетрадь и карандаш. Велела записывать ответы духа Веры Федоровны Комиссаржевской. Фиксировать точно – не вдумываясь и не исправляя, потому что призраки часто говорят загадками. Шурочка собиралась отказаться – она сюда пришла выступать, а не прислуживать. Но молниеносная Калерия уже распоряжалась в другой части гостиной, а Григорий Павлович прикуривал для нее сигарету в мундштуке.

Все уселись вокруг большого дубового стола. Пахло плавящимся воском, индийскими благовониями. В центре лежала говорящая доска Уиджа с буквами, цифрами и словами «да», «нет». Калерия затушила сигарету и окурком начертила стрелку на нижней стороне блюдца. Разогрела фарфор над пламенем свечи, посмотрела в глаза каждому участнику сеанса. Добившись полной тишины, сомкнула веки и три раза произнесла:

– Дух Комиссаржевской, пожалуйста, приди к нам!

Затем Калерия установила блюдце со стрелкой на доске и шепнула присутствующим, что тем самым накрыла духа. Гости осторожно поместили по одному пальцу на фарфор. Шурочка в этом не участвовала, потому что сидела с тетрадью и карандашом. Она наблюдала за всем со стороны – будто смотрела представление. Вспомнила слова Григория Павловича о том, что человек может попасть внутрь спектакля и даже не заметить. Она ощущала превосходство над нетрезвыми участниками действа. Пусть верят, что все по-настоящему, а ее теперь не проведешь – она-то внимательна к деталям.

Блюдце резко и хаотично задвигалось. Калерия пояснила, что не нравится духу – слишком много людей с противоречивой энергетикой. Она выбрала семь человек и попросила их убрать пальцы с фарфора. Среди них оказался златокудрый и голубоглазый молодой человек, одетый как газетчик. Вполне симпатичный, если бы не большие крестьянские руки и приличная щель между верхними зубами. Он единственный недовольно цыкнул, получив отставку от блюдца.

– Дух Комиссаржевской, готов ли ты общаться с нами? – спросила Калерия, произнося звук «г» на южный манер.

Пламя свечей дрогнуло. Тени затрепетали на лицах. Блюдце под пальцами оставшихся участников пришло в движение и указало риской на слово «да». Тучная женщина ахнула. Калерия томно закатила глаза. Шурочку раздражали ее неискренние жесты. Они наводили на подозрение, что никакой она не медиум – обычная мошенница.

– Дух Комиссаржевской, скажи, ждет ли успех экспериментальную труппу Григория Павловича Рахманова? – спросила Калерия.

Блюдце заходило ходуном по доске Уиджа.

– Гляньте-ка, господа. Кажись, она сама тарелку эту тянет! Вас дурят, а вы поверили! – громко заявил белокурый парень.

Он говорил, чуть присвистывая. Сквозь пудру на лице Калерии проступили красные пятна. Она приложила палец к губам.

– Ну-ка тсс! Духи не терпят грубиянов!

С одной стороны, Шурочка обрадовалась: кто-то смело бросил правду в лицо неприятной женщине. С другой – обидно, что неотесанный чурбан разрушает заботливо сотканное Григорием Павловичем волшебство.

– Смотрите на доску, – с таинственным видом прошептал хозяин вечера, будто и не слышал критических замечаний.

Гости как под гипнозом уставились, куда он сказал. Стрелка указывала на слово «да». Все тихо зааплодировали. Шурочка с удовольствием записала, что Комиссаржевская предрекает успех гастролям.

Калерия бросила упреждающий взгляд на дерзкого газетчика и объявила, что теперь задать вопрос духу может любой желающий. Участники спиритического сеанса переглянулись, но никто не решился нарушить тишину. Произошла заминка. Григорий Павлович занервничал. Шурочка уткнулась в тетрадь, с удивлением обнаружив, что переживает за него, как за себя.

– Спроси́те вы, – услышала она голос антрепренера.

Никто не отозвался. Шурочка подняла глаза, чтобы узнать, к кому он обратился. Григорий Павлович смотрел прямо на нее. Неужели он просит спасти положение! Что же делать? Как не ударить в грязь лицом и срочно придумать достойный вопрос?

– Пусть скажет… – Шурочка лихорадочно соображала. – Пусть скажет… Кто я?

Шурочка еще волновалась, достаточно ли умный задала вопрос. Но блюдце уже заходило под пальцами гостей. Калерия вслух собирала слова из букв:

– Новая… женщина…

– А можете для газеты у духа спросить? – перебив Калерию, вмешался неугомонный блондин со щелястой улыбкой. – Когда Комиссаржевская была жива, она три месяца провела в психической больнице. Правда же? Это из-за того, что муж сразу, как с ней поженился, завел роман с ее же сестрой?

Не успел он договорить, как справа от Шурочки раздался хлопок. Она повернулась на звук и увидела: на резное бюро вытекала вода из разлетевшейся хрустальной вазы. Словно во сне осмотрела себя в тусклом мареве свечей. Она ближе всех сидела к комоду, но осколки вроде бы в нее не вонзились. Только один большой лежал на коленях. Почему это случилось? Вазу никто не трогал, Шурочка была уверена. Та разлетелась сама по необъяснимой причине.

Калерия попросила у духа прощения за невоздержанность гостя. Блюдце осталось неподвижным. Тогда она объявила взволнованным участникам, что дух разгневался и покинул их. Сеанс она вынуждена завершить. Поднялся гул недовольства.

Шурочка не верила, что ситуацию с вазой можно было подстроить. Да и если Григорий Павлович просто хотел развлекательного представления, вряд ли в его планы входило расстраивать участников, оставлять их без ответов духа на личные вопросы. Неужели спиритический сеанс был настоящим? Дух Комиссаржевской действительно разгневался на белокурого дурака за неприличный вопрос? Тот держался за бровь, кровь сочилась из-под пальцев. Похоже, его ранило осколком вазы. Вдвойне удивительно: газетчик повредил тот же участок лица, что и Григорий Павлович недавно в вегетарианском кафе.

* * *

Свечи потушили. Зажгли электрическое освещение. Открыли двери гостиной – стало свежее и свободнее. Гости, щурясь, обсуждали произошедшее. Многие потянулись к выходу и принялись облачаться в шубы и пальто, с укором поглядывая на окровавленного парня.

Калерия выглядела – или хотела показаться – непомерно уставшей после сеанса. Григорий Павлович помог ей устроиться в мягком кресле и ушел в прихожую уговаривать гостей остаться. Калерия сбросила туфли и подобрала ноги будто дома.

Шурочка спохватилась: самое время и ей теперь уйти. Но хозяйка спиритического сеанса подозвала ее жестом. Объяснила, где йод, и велела обработать рану газетчику. Он сам подошел вплотную и обдал запахом такого же одеколона, каким пользовался Григорий Павлович. Только с какой стати Шурочка должна выполнять приказы едва знакомой женщины? Да и если бы она захотела унизиться до обязанностей медсестры, то как снять перчатки? Ведь все увидят золотушные пальцы.

Сказала, что не умеет. Калерия снова закатила глаза, смочила марлю и сама вытерла кровь с лица парня, который сразу стал покорным и болтливым. Объявил, что его зовут Матюшей.

– Я не успела тебе досказать, – перебила его Калерия, обращаясь к Шурочке. – Как там Герцен-то писал? «У нас нет актрис, потому что занятие это несовместно с целомудренною скромностью славянской жены». Ну а Новая женщина не будет тенью мужа. Она не согласится на вторую роль в обществе. Несокрушимая вера в себя – вот он, путь к свободе от рабства. Новая женщина – цельная личность. Но в отличие от тебя чувственности она не скрывает.

Шурочка не ответила и, должно быть, покраснела.

– У вас… голос, – добавил Матюша. – Я как под гипнозом во время песни. Гляньте-ка, кому это Григорий Павлович там раздает бутылки шампанского?

– Похоже, вашим коллегам газетчикам, – ответила Шурочка.

– Они мне такие же коллеги, как и вам, – подмигнул он.

Только теперь она заметила, что никакой раны, ссадины или даже царапины на брови Матюши под стертой кровью не оказалось. Что тогда это было? Почему Калерия возится с ним как ни в чем не бывало, хотя он сорвал ее спиритический сеанс?

Неразрешенных вопросов скопилось так много, что Шурочка нестерпимо захотела разом отсечь их все. Ни секунды больше не могла она оставаться в обществе этих мутных, чуждых ей людей. Пропало даже любопытство по поводу эксперимента над актерами, который задумал Григорий Павлович. Ей жизненно необходимо стало попасть домой, остаться одной, отдохнуть от общества и переварить впечатления.

Шурочка коротко, нетерпеливо, невежливо попрощалась с Матюшей и Калерией и бросилась в прихожую, где Григорий Павлович провожал последних гостей.

* * *

Он подал ей шубку и вышел, чтобы проводить, посадить в пролетку. После прокуренной квартиры она с удовольствием вдохнула свежий, еще слегка морозный, но уже по-весеннему влажный воздух на набережной канала Грибоедова. Извозчики ждали неподалеку – на Невском. Они знали, что в доме гости. Григорий Павлович и Шурочка неторопливо направились к ним.

– Почему лопнула ваза? – спросила она.

– Может, это добрый знак свыше? – улыбнулся он.

– Не уверена. Вы мне обещали антрепренеров на вашем вечере. Но что-то никто из них так и не ангажировал меня после выступления.

– Я не обманул. Двое точно были. Но разве я ручался, что они точно вас наймут? Тут уж им решать. Мое дело было устроить вам что-то вроде прослушивания. Я смог только музыкальное, но все же обещание выполнил.

– И что мне теперь делать?

– Александра Николаевна, поймите одну вещь. Компромиссом в вашем случае не отделаться. Даже выступай вы тайно, ваш отец все равно узнал бы. Питер – маленький чемодан, все друг друга знают. Тут уж вам надо выбрать. Или себя, свою мечту. Но за это придется заплатить комфортом, папиной опекой. Или выбирайте то, что за вас решили родители, общество, империя. Но тогда принесите им в жертву свой стержень, свою сущность. Бесплатно не получится. Либо вы оторвете от себя с мясом все чужеродное, навязанное и останетесь оголенным нервом вдоль крепкого позвоночного столба. Или растечетесь бесхребетной амебой по удобной и понятной жизни. Выбор непростой, согласен.

Шурочка сорвала перчатки и принялась расчесывать кожу между пальцами. Луна была полной, и в ее свете как снег заблестело облачко крошечных хлопьев отмершей кожи.

– Смотрите! Могут быть разве у артистки такие руки? Страшно вам? А я боюсь! Не хочу выбирать. Вы еще не поняли, какая я трусиха?

– Напротив, я считаю вас очень смелой. – Григорий Павлович взял Шурочку за расчесанные руки. – Ваша аллергия – ерунда. Знаменитая актриса Полина Стрепетова вообще была горбатой, но никто этого не замечал. Но вы правда верите, что все само как-нибудь решится? Это же иллюзия, ошибка. Думая, что ничего не выбираете, вы выбираете все равно – а именно путь амебы. Это ваше право. Выйдете замуж, родите детей, воспитаете их хорошими и бесхребетными людьми по собственному образцу.

Шурочка благодарно сжала руки Григория Павловича, но ответила с горечью:

– Как жаль, что вы меня все-таки не поняли.

Она натянула перчатки и махнула извозчику. Села в пролетку и пожелала антрепренеру успешных гастролей. Лошади пошли шагом, а Шурочка еще долго смотрела на отдалявшегося Григория Павловича и мысленно прощалась с ним навеки.