«Во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их… Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа…»
Снова и снова громадными и близкими звездами усыпано было зимнее небо, и снеговая тишина простиралась во все стороны земли. Но сейчас в прериях стояло лето. И было раннее, великолепное утро, когда Натаниэль Лэйс с очередным заданием выехал из форта. На этот раз капитан отправлялся с запечатанным посланием в соседнюю крепость. Со времени прибытия Лэйса в Миннесоту военных действий пока не происходило и об индейцах в округе ничего не было слышно, и люди часто добирались от форта к форту вот так поодиночке.
Ясное, чистое, прозрачное рассветное небо засияло на востоке розовым светом, и туман поднялся из долины. Утренние росы быстро высохли в лучах взошедшего солнца. Знойный и неподвижный воздух установился над простором прерии, и разноголосый стрекот цикад заполнил раскаленное пространство земли. Путь лежал под палящим синим небом, но это была обычная жизнь для тех, кто обитал в этих краях. Эта зеленая трава, это синее небо и эти великолепные рассветы брали себе в плату цену стойкости и этот тяжелый вкус запекшихся на солнце губ…
Тем временем сбоку от дороги начался перелесок, и Лэйс немного отклонился от пути, съехав в него и решив спуститься на несколько минут к реке. Зеленый полог леса окутал его своей вековой прохладой, тонколистные папоротники раскинулись по обеим сторонам тропинки. Казалось, миром и покоем был напоен сам воздух, всякая травинка, каждый листик. Вот и вода мелькнула между листьями деревьев, вот раздвигаются заросли и он оказывается на обрывистом берегу со спуском к реке, высокая осока чуть колеблется от течения речных струй, и золотистая песчаная коса раскинулась на противоположной стороне. Яркое солнце заливает все, и он спрыгивает со своего мустанга на землю.
Все происходит быстро. Метнувшиеся тени, развивающиеся перья, блеснувшая на солнце сталь. Лэйс отбился от одного нападавшего, от другого, ударил третьего. Но силы были слишком неравны, и исход поединка был предопределен. Его смяли, стиснули, и ему удалось снова вырваться, и на мгновение он оказался свободен, но сзади была река и до мустанга было не добраться, и бежать было некуда. Он отступил на шаг назад, к самому краю оказавшегося за спиной обрыва, и спокойно вскинул голову.
…Зеленая, зеленая трава казалась нестерпимо яркой в свете солнца и была зеленее, чем всегда. Все было предрешено. Это было невозможно. Но эта жестокая тоска, плеснувшая в душу, свидетельствовала сама за себя. Его кровь прольется сейчас на эту бизонову траву, и пустой чубарый мустанг уйдет в прерию, и все двинется дальше своею чередою… Но он сам, он, которому так жалко было сейчас этой зеленой травы и этого земного пути, примет ли Господь его душу? Если праведник едва спасается, то что тогда он? «По велицей милости Твоей…», – лишь только и успел он вспомнить, произнести где-то в своем сердце. И словно остановилось время в сиянии на солнце занесенной стали.
Но один из индейцев останавливает руку своего товарища.
Текамсех Крепкая Пантера сам не знал, как он успел вспомнить, понять, кто перед ним, и остановить роковой нож. Потому что он сам до последнего мгновения видел перед собой лишь врага, но когда светлоголовый капитан отступил на край откоса и спокойно вскинул голову, в его памяти вдруг всплыла давняя картинка из детства.
Ему двенадцать зим и весен, и он возвращается в родной поселок из вылазки по чаще, неожиданно его внимание привлекает шум где-то на окраине стойбища, и он спешит уже на него. Ватага его младших товарищей обступила невесть как оказавшегося здесь чужого американского мальчугана. В короткой потасовке тот чудом вырывается из цепких и безжалостных рук Сколкза, самого сильного и беспощадного из собравшихся вокруг него враждебных ровесников, но бежать некуда, спереди враги и за спиной река. Светлоголовый малыш отступает назад и вскидывает голову, и спокойно смотрит перед собой. И лишь его серо-голубые глаза наполняет безмолвная щемящая боль…
Текамсех расталкивает младших друзей и обхватывает яростного Сколкза. Сколкз подчиняется ему, как старшему, но остается непримирим.
– Это Маленький Белый Волк, и его надо убить. Потому что когда он вырастет, он придет убивать нас.
– В мирное время никого нельзя убивать без суда и совета старейшин, – напоминает ему Текамсех. – И потом, ты сам сказал, что он всего лишь Маленький Белый Волк, не вздумай его больше трогать, если хочешь стать великим вождем. Великие воины никогда не трогают и не обижают детей и женщин.
Сколкз отходит в сторону. Он конечно же вырастет и уже не будет тем непосредственным ребенком, готовым мгновенно и лишь по своему собственному разумению вершить правосудие прерий, но именно по отношению к Натаниэлю он так и останется всегда при своем мнении и в своей ярости и непримиримости к нему.
Текамсех между тем остается со светлоголовым малышом один на один.
– Как ты сюда попал? – замечает он.
– Я шел с соседнего ранчо к себе домой и отклонился от дороги, – отозвался тот. – Спасибо тебе, – добавил он с детской и горячей непосредственностью. – Ты меня спас.
– Всякий поступил бы также на моем месте, – заметил Текамсех. – И сам Сколкз защитил бы тебя тоже, если бы был старше, но он пока тоже всего лишь ребенок и многого не понимает.
– Наверное, – согласился тот.
Его взгляд случайно упал на колчан со стрелами и лук Текамсеха.
– Хочешь, я научу тебя стрелять из него? – неожиданно для самого себя вдруг предложил индеец.
– Конечно, – обрадовался тот, и только сейчас казавшиеся совсем серыми, теперь эти глаза были полны сияния голубого неба.
Так они и стали друзьями.
– И как же тебя зовут среди вас, мой бледнолицый брат, Маленький Сын Волка? – спросил тогда у него Текамсех. – Я вот Текамсех, Крепкая Пантера.
– А я всего лишь Натаниэль Лэйс, – с улыбкой ответил ему его новый младший друг.
Когда-то потом они даже станут между собою по одному из давних обычаев дакотов все равно что кровными братьями, скрепив свою дружбу свидетельством своей же собственной крови. На одном из пальцев левой руки останется еле приметная тонкая полоска шрама от ножа, и Текамсех знал, что у стоявшего сейчас перед ним светлоголового капитана тоже оставалась такая же…
– Подожди, Сколкз, – объяснил он другу. – Это Натаниэль Лэйс, Шон Маинганс, как его звали у нас, Маленький Сын Волка…
Тот посмотрел на них обоих. Конечно, и как он только не узнал того сразу. Эти серо-голубые глаза со своим спокойным светом в них не оставляли ни капли сомнения. Ясная и понятная горечь обреченности лишь еще больше сейчас оттеняла спокойствие и сдержанность этого взгляда.
– Я ведь все-таки оказался прав, Текамсех. Маленький Сын Волка вырос, стал крепким и опасным и вернулся в прерии убивать нас, – заметил он. – И ты снова заступился за него, Текамсех Крепкая Пантера. Но на этот раз твоя доброта уже не спасет его, – непреклонно прозвучал его голос.
Лэйс, озадаченный поведением и разговорами индейцев, теперь тоже узнал их всех. Текамсех, Крепкая Пантера. Это было детство. Чуть поодаль стояли Митег и Вамбли-Васте, тоже его прежние друзья по играм. И он сам, Сколкз, никогда не терпевший его, положивший в своем сердце месть и вражду к нему и никогда не понимавший своих легкомысленных друзей в их сердечной и искренней дружбе к своему новому приятелю.
Текамсех снова повернулся к нему. Прежние друзья и братья, они стояли теперь друг перед другом, и солнце сияло в зеленой траве и на капитанских погонах Натаниэля Лэйса. Забытые было детские годы встретились теперь здесь, в прериях, в ставших такими параллельными и враждебными жизнях.
Там, в Висконсине, у его матери было все для счастья. Лес, река, зеленая трава, прерии, синее небо, ближний поселок и великолепная усадьба. Юная, красивая, она умела и скакать на лошадях, и обращаться с оружием, и носить красивые платья. Она была изысканная леди в гостиных и вместе с тем всегда всего лишь простая и стойкая хозяйка своего подворья. Она хлопотала по дому, возилась на ранчо, любовалась на ранние рассветы и зеленые травы прерии, любила своего мужа, ходила на службы в местный православный храм и молилась по православному молитвослову. А еще умела хранить всегда на сердце сдержанность и ровное отношение ко всему в жизни, спокойная, молчаливая, с тихим, мягким сиянием в своих серо-зелено-карих глазах… Наверное, просто по слову: «Земные печаль и радость приводят только в суетное движение кровь, Слово Божие может остановить это движение, сказав крови: не только плоть, но и кровь Царствия Божия не наследуют…»[32].
А когда-то словно потеряны были крылья, и жизнь словно потеряла свои краски. И ведь потом здесь, в Висконсине, у нее было все для счастья. Наверное, решила тогда она, она просто повзрослела, просто вышла замуж, оставила детские мечты и все так и должно быть.
Мэдилин Лэйс теперь не вспоминала и не думала, что было раньше. Все, что было в прошлом, – все осталось в воде крещенской купели, все словно бы унеслось в течении Иордана. Все, что там было – обычная жизнь: какие-то мечты, какие-то успехи и надежды… Первая глупая влюбленность, гибельная и отчаянная страсть. Она не любила вспоминать ничего этого. У нее в жизни уже было все другое. Обычное и простое замужество с любимым человеком. А жизнь снова сияла и сверкала своими красками, омытая купельской водой и наполненная новым смыслом. Здесь, в Висконсине, у нее было все для счастья. И она поняла свое счастье. А еще – свою любовь: «Добре, что вас муж любит. Вы любите мужа… И се – ваш рай. Ограда сего рая – взаимная друг в друге уверенность. Ее храните как зеницу ока, – и счастие ваше не поколеблется»[33].
Потом в доме стал подрастать маленький Натаниэль, следом за ним и дочь Хелен. Дети, эти цветы жизни, одновременно и радость, и боль для любой матери… А вокруг был мир, в котором властвовали сребролюбие и гордость человеческая, мир, в котором забыли о Боге. «Рече безумен в сердце своем: несть Бог. Растлеша и омерзишася в начинаниих, несть творяй благостыню» (Пс.13:1).
Но Мэдилин глядела на своего подрастающего Натаниэля и хранила в своей душе твердость и стойкость. Она должна была всего лишь растить и наставлять своих детей в вере. И положиться на волю Божию…
Потому что когда-то святой апостол Павел написал в одном из своих посланий: «Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость; потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» (1Кор.1:22–25)…
Жизнь в прериях на отдаленных ранчо обладала своим особенным характером, и местный уклад откладывал свой отпечаток на события и поступки людей, дети которых здесь пользовались самостоятельностью и некоторой долей родительской беспечности. Однажды Мэдди оставила своих детей соседке, пока они вдвоем с мужем на два дня должны были уехать из усадьбы купить новых коров на ранчо, и она должна была тоже посмотреть животных. Хелен постоянно была при женщине, но Натаниэля, когда пришло время, та отпустила домой со своим сыном, тот довел его до поворота, и здесь они решили, что Натти дальше пойдет сам, его провожатый показал ему направление, куда идти, и маленький Натаниэль, гордый, что он совсем один, как взрослый, идет среди прерии, зашагал к дому. Потом он зашел в лес, потом пошел куда-то не туда, потом набрел в своем путешествии на индейский поселок и повстречал здесь враждебных индейцев. Вот так они с Текамсехом и стали друзьями.
В тот день его привел к дому уже сам Текамсех. Мэдилин выслушала историю нового товарища своего сына и постаралась остаться в спокойствии, она крепко обняла своего ребенка, и лишь про себя твердо и непоколебимо решила, что больше никогда не доверит его никакому чужому человеку и не отпустит от себя никуда дальше своей усадьбы. Однако ее смятенные мысли прервал прозвучавший голос Текамсеха:
– Я завтра приду за Натаниэлем и заберу его с собой в лес. Мы с ним договорились. Я обещал научить его стрелять из лука.
Мэдилин меньше всего сейчас готова была услышать об этом, и ее решение могло быть только одним.
– Но он еще совсем малыш, чтобы ходить по лесу и удаляться от своего дома, – сказала она, и ее ответ был непоколебим. – Вы слишком поторопились договариваться между собой. Завтра Натаниэль остается дома. Это мои слова как его матери.
– Я буду ему за старшего брата, – не оставил своей просьбы Текамсех.
Светлоголовый малыш стоял, опустив голову, и глаза его наполнялись слезами. Он очень хотел научиться стрелять из лука. Он очень хотел в лес, где Текамсех обещал показать ему следы разных зверей. И он просто уже успел очень подружиться со своим новым другом. Но он молчал. Будущий бестрепетный и стойкий капитан, он становился им уже с детства. Первые истоки сильного и мужественного характера начинались отсюда, из детства, в почитании матери и отца и в послушании им.
Он посмотрел на Текамсеха и пожал его руку.
– Прости меня, я не знал и пообещал тебе. Но я не пойду завтра, – он отошел в сторону.
Он устал. Он столько всего пережил за этот день. Он так ждал уже завтрашнего дня. Но не будет. Ничего не будет. Косые лучи солнца скользили по земле. Может быть, он понял сейчас своим детским сердцем в его великой детской скорби слова из Священного Писания о том, что же это оказывается означает: «мужайся, и да крепится сердце твое…»(Пс.26:14) А может быть, просто смотрел на вечернюю траву и угасавший в небе закат…
Мэдилин проследила за ним взглядом и ее сердце больно сжалось, когда она поняла всю печаль своего любимого сына. Она посмотрела на стоявшего перед ней маленького индейца.
– Но ведь тебе и самому так немного лет, Текамсех. Ты же сам видишь, что получилось: взрослая женщина отпустила моего сына с таким же, как и ты, мальчиком, и вот что из этого вышло, ничего хорошего.
– С того времени, как мы с Натаниэлем вместе, все было хорошо, – коротко отозвался тот. – Я не буду много говорить, решать всё равно вам самим. Это ваш сын и вы его мать. А я всего лишь Текамсех Крепкая Пантера.
Она внимательно посмотрела на него:
– Откуда ты так хорошо знаешь наш язык, Текамсех?
– У нас многие его знают. Когда-то наше племя жило неподалеку от дружественных бледнолицых, и поэтому наши взрослые умеют разговаривать на нем. И теперь они понемногу учат ему своих детей, потому что на войне всегда может принести много пользы знание обычаев врага, – он замолчал, поскольку случайно сказал что-то такое, что навряд ли могло способствовать благорасположению к нему со стороны американской поселенки. – Я не хотел сказать этим ничего плохого про вас, – добавил он тихо. – Мы сами, индейцы дакота, не хотим войны, но мы ведь не знаем, что будет.
– Я понимаю тебя, – вздохнула Мэдилин. – Ты сказал то, что сказал, и сделал, то, что сделал. Ты защитил моего сына, спасибо тебе.
Текамсех посмотрел на Натаниэля.
– Вы все равно не удержите его при себе и не сможете оградить его от событий и опасностей мира. Однажды он вырастет, и вам когда-то все равно придется отпустить его, – вдруг сказал он. – Отпустите его завтра со мной, и он хотя бы какое-то время будет под присмотром и защитой старшего брата.
Мэдилин ответила не сразу. Просто смотрела на этого подростка с черными бархатными глазами и молчала. Она ведь знала. Первыми, кому на земле была провозглашена весть о рождении Спасителя, были пастырями, и это были «те бедные Вифлеемские пастухи, единственным источником мудрости коих была открытая книга премудрости Божией, явленной в красоте Его творений, не тронутых грешной рукой человеческой»[34]. Может быть, это она, эта извечная мудрость, и светилась сейчас в этом спокойном и темном взгляде обращенных на нее глаз?.. Но ее мысли отклонились далеко от темы разговора.
– Ты говоришь совсем как взрослый воин дакота, – заметила она.
– Дакота рано приходится становиться взрослыми в своих рассуждениях, – просто ответил тот. – Нам нельзя жить по-другому в наших лесах и прериях.
Мэдилин вздохнула и приняла решение.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке