При помощи ожерелья на болота Ярина отправилась немедля, пока кикиморы добирались пешком.
Им-то бурелом не страшен, усталости они не знают. А Ярина еще опасалась непонимания со стороны лесных обитателей: есть нечисть, которая нападает сразу, не спрашивая, что человек забыл в чаще. Доказывай потом, что ты новый леший.
Сразу оказаться в сердце топей не удалось. На подлете дернуло вниз, словно кто-то вцепился в лодыжку ледяными пальцами. Сопротивляться Ярина не стала, поддалась тянущему ощущению и мягко опустилась на поросшую колючкой, едва приметную тропу. Ясно, почему домовой советовал лететь не напрямик, а сделать крюк, добираясь над проложенной селянами гатью.
Лес Потерянных душ. Родители пугали им непослушных чад. О нем шептались дети – темной ночью, над лучиной, делая страшные глаза. Ярина узнала об этих проклятых местах от матери, когда та рассказывала о прошлом Дивнодолья. Лес Потерянных душ – еще один прощальный дар диви. Защищая подступы к своим городам, они создали проклятие, которое не рассеивалось со временем. Столетия назад мастерски наложенные мороки скрывали смертоносную ловушку – люди видели обычный молодой осинник. Войскам или охотникам за поживой в голову не приходило обойти его стороной. Зачарованные места досуха выпивали смельчаков, иссушали плоть, стирали в порошок кости, даже следов не оставалось. Хуже того, Переправщица не могла прийти за душой, увести на Темную дорогу, несчастные навеки оказывались пленниками гибельного места. После войны чародеи не покладая рук снимали мороки, разбивали оковы заклятий, но под корень извести все проклятые леса не смогли. Некоторые из них забрали так много жизней, что людские чары оказались бессильны. Так и стояли прогалины с голыми угольно-черными деревьями: огромными, скрученными, словно невидимая сила выворачивала их наизнанку, разрывала стволы надвое. Ни дуновения, ни шороха. Мертвый, навеки застывший воздух. Напоминание о войне.
Понятно, почему местные делали такой крюк.
Ярина тенью неслась сквозь мертвое царство, стараясь побыстрее добраться до топей. Как же хорошо, что ожерелье защищало, и удушливо-пугающая тишина не забивалась в уши.
На болотах она очутилась внезапно – исполинские стволы раздались в стороны, оставив у ног мягкий кустарник, покрытый белыми пушистыми звездочками цветов. Болотная одурь распустилась удивительно рано, Ярина снова порадовалась, что не чувствует запахов: заросли были такими густыми, что запросто можно в них остаться, надышавшись тяжелого аромата.
Вскоре исчез и ерник. Перед глазами, куда ни глянь, расстилались топи. Кочки осоки манили обманчивой безопасностью, скрипели сухими ветвями покореженные низкие березки, а вокруг бурлила в бочагах черная, как непроглядная ночь, вода.
Тут и появились встречающие. Любопытно, как учуяли? Трое кикимор выползли из трясины, кланяясь в пояс.
Ярина ответила тем же.
– Ну, показывайте, где тут у вас что.
– Идемте, госпожа. – В суетливых движениях сквозил страх.
Кикиморы были печальны, кланялись низко, а глаза прятали. Ожерелье отголосками передавало тоску и обреченность. Ярине было их отчаянно жалко, но все, что она могла, это спасти обитателей болот от разъяренных людей.
На нее смотрели. Из-под кочек, из-под редких деревьев, из трясины – с любопытством, смешанным с настороженностью.
– Наезженный тракт западнее, – проскрипела одна из кикимор, оказываясь рядом. Остальные почтительно шли поодаль. – Неподалеку вплотную к болотам подходит. Потом удаляется и следует к Aesul.
Последнее слово было сказано нараспев, чужим, певучим языком.
– Куда? – Ярина удивленно повернула голову.
– К реке, – кикимора скупо улыбнулась, блеснув острыми клыками. – Все время забываю название, которое ей дало твое племя.
В ее глазах теменью болотной трясины плескалась пустота. Внезапно Ярина поняла, что кикимора стара, очень стара. И наверняка помнит времена, когда здесь еще не было болот. Нечисть ведь старится иначе: ни седины, ни морщин. Лишь выцветшие волосы да заострившиеся черты сурового лица.
– Ты видела дивь? – Ярина затаила дыхание, ожидая ответа.
– Видела, – нехотя откликнулась та, после долгого молчания. – Здесь есть те, кто видел. Просто не хотят помнить. Не помня – легче справиться с болью. Умение забывать – драгоценный и опасный дар. Мы получили его от твоего племени, маленькая ворожейка. Но те, кто не желают помнить, совершают предательство. Пусть из слабости, тем страшнее.
– Тогда почему…
Помогаешь. Как смогла смирить ненависть. Слова застряли в горле. Спросить об этом почти тысячелетнее существо? Все равно, что горящей веткой ткнуть в едва затянувшуюся рану.
– Уж точно не потому, что у тебя на шее проклятая кровь ушедших, – кикимора усмехнулась. От ее исказившегося лица бросило в дрожь. – И не потому, что дом Предателя откликнулся тебе. То, что я помню, не значит, что не понимаю. Мир изменился. Нам придется жить с этим. Отвергая изменения, мы убьем себя, а вам будет все равно. Должны остаться те, кто помнит. Иначе вернуть…
Она не закончила, резко остановившись и указав вперед. На покрытой белым мхом прогалине, скособочившись, валялась телега.
– Пришли.
Кикимора не собиралась продолжать. Даже не дала рта раскрыть, исчезая в маслянистой воде.
Ярина присела на корточки у телеги и попыталась собрать мысли в кучу после странного разговора.
Телега была добротной, новенькой. Вырезанные на бортиках обереги хозяйке не помогли. Оглобли сломаны, днище пробито, одно колесо, очевидно, утонуло в трясине, еще одно валялось рядом. А вот это что-то новое: задняя ось почернела. Стоило дотронуться – начала крошиться в мелкую горелую труху.
Еще две кикиморы держались поодаль, их-то Ярина и попыталась расспросить.
– Кто-нибудь видел, что случилось?
– Мы видели, госпожа, – закивали те, все еще не поднимая глаз. – Лошадь до самой трясины их протащила и туда ухнула. Мы опомниться не успели, а телега уж на боку лежит.
– Когда это было?
– Как буря улеглась, еще дождик частил. На рассвете.
Слабо верилось, что женщина с ребенком бросилась в дорогу навстречу бушующей стихии, даже если ее вело что-то важное. Значит, она выехала сразу после грозы.
– А какая тут ближайшая деревня, знаете?
– Чернушки, – неуверенно отозвались кикиморы. – Есть еще Малые Пригорки, но они по ту сторону реки, а там мост. Да и ехала она как раз в ту сторону.
Связываться с селянами не хотелось, но, может, у женщины в этих Чернушках остались какие-то родичи. Или кто-то знал, куда она направилась.
Телега была выстлана мягкими покрывалами, успевшими отсыреть. Ярким пятном выделялся платок, свесившийся одним концом в грязь. Не простой, ресаврский. На полотне из тончайшего шелка, отливавшего багрянцем, плескались чудо-рыбы, вышитые серебряной нитью. Отец однажды привез матери похожий. Давно, еще в другой жизни. За платки из далекого Ресавра, что лежал за Серебристым южным морем, платили, выстилая их золотом.
Погибшая женщина была не из простых. Вон, как рыбки переливаются.
Его должны узнать.
– А телега не горела? – Ярина еще раз провела пальцами по обуглившему бруску.
– Нет, госпожа, – кикиморы замотали головами. – Не видели мы.
Забывшись, Ярина ухватила платок, пальцы прошли сквозь ткань, лишь легкое покалывание говорило о прикосновении. Если бы так все просто было.
– Как выглядела женщина?
– Молодая, красивая, – принялись перечислять наперебой кикиморы. – Волосы как кора ивовая, глаза цвета водяники-ягоды. На щеке родинка.
– Нездешняя она, – раздалось сипение. Болотная жижа с хлюпаньем плеснула в стороны, и на кочку вылез старик. Тощий, лысый, темная чешуя сплошь покрывала тело. Глядел он недобро и с опаской. Единственный глаз светился болотной зеленью.
Ярина в пояс поклонилась бункушнику7. Спросила со всем возможным почтением:
– Как ты понял, дядюшка?
– Повой здешние бабы другой носят. И на поневе никому из них не пришло бы в голову дубовые листья вышить. – Нечисть, люто ненавидевшая людей, говорила с ней спокойно. Только иногда бункушник скалил острые щучьи зубы. – На селянскую бабу она тоже не больно похожа. Слишком холеная, руки белые.
– Спасибо, дядюшка. – Ярина вновь поклонилась. Бункушник ничего ей сделать не мог, но сердце все равно перехватывало от пронзительного взгляда. – Можете принести в избушку платок? – попросила она. – Это очень важно.
– Принесем, госпожа.
Бункушник хмыкнул и нырнул обратно. Трясина со звонким чавканьем сомкнулась у него над головой. Сила ожерелья тянула дальше, Ярина не стала противиться, позволила поднять себя в воздух и понести прочь. Хорошо бы жители Чернушек оказались не такими злобными, как селяне из Пожарищ. И хорошо бы застать кого-нибудь в лесу, за опушку ей не выбраться.
После топей чахлая марь сменилась солнечным березняком. Сквозь него и шла дорога, ее Ярина преодолела без труда, надеясь, что край владений лешего придется поближе к деревне.
Лесоруба она увидела сразу. Мелкорослый мужичонка, прохудившийся тулуп висел на нем мешком, а беличья шапка так и норовила наползти на глаза. Он собирал хворост, словно забыв о притороченном к поясу топоре.
Ярина опустилась неподалеку, пытаясь разглядеть лицо и понять, как селянин поведет себя. Но за окладистой бородой и кустистыми бровями ничего было не рассмотреть.
Но попробовать стоило.
– Добрый человек, – откашлялась она, повелев ожерелью сделать себя видимой. – Не скажешь ли…
– А-а-а-а!!! – пискляво заверещал мужик, ничком повалившись на землю. Хорошо хоть стрекача не дал.
– Да ты не бо…
– Чудищи-и-и!!!
– Где? – Ярина растерялась, оглядываясь. А когда повернулась, то встретилась взглядом с мальчишкой, еще не разменявшим и десятка зим. Борода оказалась зачем-то приделанным облезлым собачим хвостом, а брови – паклей.
– А борода зачем? – от удивления она позабыла, о чем хотела спросить.
Горе-лесоруб начал бодренько отползать подальше на четвереньках, пока не уперся пятками в дерево.
– Мамка ск-казала, – промямлил он и взмолился: – Тетенька, не ешь меня! Я невкусный! Хошь, я тебе нашу Станьку приведу?
Те, кто пытались выкупить свою жизнь чужой, не вызывали у Ярины ни капли уважения. Она бы ушла, но дело само не сделается.
– И кто же эта Станька тебе? – нахмурилась она. – Сестра?
– Н-не, п-порося наша, а сестру… – Настроение мальчишки изменилось, как весенний ветер. Он оскалился, черты лица заострились, делая его похожим на мужчину, ладонь стиснула рукоять топора. – Я те, нежить поганая, дам сестру.
Хоть ее и обозвали нежитью, у Ярины камень с души свалился.
– Уймись, – она выставила перед собой руки. – Не нужна мне твоя сестра. И порося не нужна. Да и сам ты. Лучше на вопрос ответь. А я тебе взамен на поляну клюквы укажу подальше от топей.
– Заведешь, небось, к нежити в зубы. – Мальчишка убедился, что его не тронут и осмелел. Поднялся, деловито отряхнул штаны. В лицо храбло глянул, не скрываясь.
– Ты почему так вырядился?
– Говорю же, мамка наказала. Дитев нечисть харчит, взрослых днем боится. У меня ишо что есть. Гляди!
Он распахнул тулуп. На шее висела вязанка чеснока. Ну, конечно. Как она забыла! Чеснок – главное лекарство селян. Те упрямо верили, что он помогает от болезней, от сглаза, от нежити. Даже навьи – выходцы с Темной дороги – должны были разбегаться в страхе. Прям-таки чудо-средство!
Ярина снова порадовалась, что сейчас не чувствует запахов.
– Не боюсь я твоего чеснока, – улыбнулась она.
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке