Федя работал барменом в одном небольшом, но уютном заведении в центре Петербурга.
К тому моменту, когда он показался мне настойкой, мы дружили полтора года.
Я села в зале. На входе заметила, что за стойкой Феди не было. Мне дали меню, я, не буду скрывать, с некоторым сожалением углубилась в список блюд. До меня донеслось:
– Кому это?
– Юле.
– Какой Юле?
– Ну нашей же.
Из-за стойки вышел мой высокий друг, что было несколько неожиданно. Он приветственно помахал мне и подошёл прямо к столику, более того, сел за него.
Я отвлеклась от меню.
– Привет.
– Привет, – не могла сдержать улыбки.
К нам прибежала администратор:
– С тобой всё хорошо? – она обращалась к Феде.
– Даже очень.
Она продолжала вопрошающе смотреть, её взгляд перебегал от стула к глазам бармена и обратно.
– У нас за стойкой куча людей, – на этих словах девушка решила удалиться.
В смежном с баром зале кроме меня никого не было.
– Тебе же нельзя садиться?
– Ну а я взял да и захотел.
– Тогда я перейду за стойку.
– Как хочешь. Я просто подошёл поздороваться, – он мило улыбнулся (какой уставший). – Сиди там, где удобно. Ты прошла незаметно – не понимаю, как так произошло, – и вновь улыбка, как щепотка корицы. Я представила себе кулинарную программу, где очаровательный ведущий всякий раз произносит сладким голосом: а теперь приправим блюдо корицей. Щепотка.
Как мне казалось, я незаметно поправила волосы, точно хотела избавиться от этой добавки – она никак не шла к ним. Я утром выбрала определённый стиль, вкус и придерживалась его – к чему мне корица?
– Я всё же пересяду.
– Давай помогу, – он взял столовые приборы и морс, которые мне успели принести, и скрылся за баром.
За стойкой сидели многие, я обратила внимание на четверых – двоих мужчин с длинными волосами, уже изрядно подвыпивших, и двух девушек, пребывающих в таком же состоянии. Группа активно беседовала, хохотала и не стеснялась в выражениях.
Странно, подумала я, ведь сейчас воскресенье – зачем они напились, нелогично как-то.
Свободными оказались два стула, разбросанных по краям длинной стойки.
– Сядешь сюда? – Федя определил меня ближе к своему рабочему месту.
Я чувствовала некоторую беззащитность. Как много людей – самых разных, неожиданно пьяных. Но в уголке здесь, напротив Феди, мне было хорошо, и я отошла, точно согрелась.
– Как ты? Всё так же, работаешь как пчёлка?
– Да, без изменений.
– Какая молодец, горжусь.
Мы обменялись щепотками.
Он занимался делом – миксовал коктейли для дам, а это было не просто. Затем принялся готовить шоты. Целую батарею.
Ему кричали парни в кепках:
– Давай быстрее! Да и с нами.
Он смотрел на меня. Мы всё понимали – некрасиво, но куда деваться? Лучше относиться ко всему с юмором.
Батарея встала напротив группы. Все угостились, в том числе и Федя. Он вернулся.
– Знаешь, нелёгкое это дело, пить то, что сам приготовил, ой, нелёгкое.
– Правда?
– Самый ужас в том, что мне начинает нравиться, – он нарезал яблочко и поставил передо мной блюдце. – Ты хочешь яблоко? Мне нужно его прикончить, было бы неплохо – так.
– С удовольствием.
Одна из девушек сетовала:
– Федя! Ну что такое? Почему ты не обращаешь на нас внимания! Мы хотим с тобой болтать. Куда ты ушёл?
– Дамы, не волнуйтесь. Всё хорошо.
Ему пришлось подойти к ним. Так весь день он приближался к людям, которые по большей своей части были ему неприятны. Пробежала мысль – а я ему приятна? Прихожу, пользуюсь положением.
Мы пересеклись взглядами на секунду, он отвёл глаза, прищурил их и пытался вникнуть в разглагольствования пьяной барышни с копной рыжих волос.
– Я очень рад тебя видеть. Я всегда рад тебя видеть, – как бы прочитав мои мысли, сказал он, возвращаясь к раковине. – И знаешь, если тебе будет плохо когда-нибудь, приходи сюда и прямо с порога начинай материть меня. Я не обижусь – это хорошо. Вот увидишь, ты втянешься.
– Ну что ты такое говоришь? – я долгое время держала в руках салфетку, а потом отпустила её.
Федя был занят своим делом, но клочок бумаги не мог оставить его равнодушным. Он тут же схватил его и выбросил.
– Привычка.
Мы вновь пересеклись глазами, улыбнулись.
– Ты ведь впервые за такой стойкой? – он казался серьёзным.
– Да, но не беспокойся, я смогу вложить полученный мною опыт в работу!
Феде стало искренно смешно.
– Люблю тебя, вот правда, – ему пришлось вновь подойти к пьяной команде – они пытались вспомнить, что пили месяц назад в одном баре, который Федя, как им казалось, обязан был знать. Разбирались долго.
Ко мне повернулся мой единственный сосед – красивый тридцатилетний мужчина. Высокий, с прямым длинным носом, чёрными глазами, выглядывающими из-под густых бровей. Его запястье украшали дорогие часы с большим циферблатом.
– Все двадцатипятилетние женщины – дуры, поверьте. Сколько пытаюсь разобраться в них, никак не могу понять, – он тяжело вздохнул. – Рядом с часами стоял стакан с почти закончившейся порцией виски.
Мужчина веселил меня, пока я работала над Наполеоном. Почему-то мне вновь захотелось посмотреть в сторону Феди, и посмотрела – оказывается, он тоже захотел, но на секунду раньше. Конечно, он просто следил за тем, сколько виски в стакане моего соседа. Бармен вернулся.
– Я не помню тебя здесь. Знаю это место десять лет, но тебя вижу впервые.
– Да, особенно стойку в таком виде, – Федя говорил серьёзно.
– Вы вместе? А, у вас что-то намечается, – сосед запнулся.
Воцарилось молчание, не сказать неловкое, но говорить не хотелось очевидно.
– Ну в перспективе.
– Поживём – увидим, – сказал Федя и протёр стойку.
– Я всё понял, это же самое интересное. Пойду покурю, – промолвил он и, шатаясь, вышел.
– Хочешь, тоже покурим для души? – предложил мне бармен.
– Хочу.
Он отпросился. Я прошла колодец, подошла к чёрному выходу, ярко освещённому одним фонарём. Пока Феди не было, я устроилась удобно на лесенке, подложив под себя сумку. Вышел он. В руках держал сиденье, оторванное от какого-то стула.
– Ты чего? Держи, нельзя сидеть на холодном.
– Я же на сумке сижу!
– И на ней нельзя.
Федя покопался в коробках, нашёл самую прочную и уселся рядом на ступеньке выше.
– Держи, – он вынул из пачки одну сигарету и протянул мне.
Мы курили не торопясь. Говорили о долгах, планах, погоде.
– Почему мы раньше этого не делали? – казалось, Феде очень понравилось пускать дым и сквозь него смотреть мне в глаза, пока я пыталась говорить о чём-то.
– Я испортилась.
– Курение ничего не говорит о человеке как личности. Просто факт. Я курю и все тут, – он потушил сигарету, ещё раз взглянул, улыбнулся. – Ладно, пора. Не заблудись, дойди до бара.
Внутри меня обдало теплом – я вновь согрелась. От нас пахло табаком и чем-то своим, что родилось, пока мы курили. Теперь было странно смотреть друг на друга, неловко, но хотелось. Всё может произойти в одном взгляде. Всё абсолютно. Просто нужно знать, что с этим делать, я же понятия не имела.
Сзади меня встал какой-то мужчина, он продолжал тупо смотреть сквозь свою какую-то пелену, созданную не одной стопкой.
– Он так и будет на меня смотреть?
– Пока я здесь, всё хорошо. Просто говори всем, что я твой мужчина.
Он принял заказ на другом конце стойки, потом вернулся.
– Так однажды три девушки за моим баром признали во мне их молодого человека. Весёлая получилась ситуация.
Ясно. Федя тоже не знал, что с этим делать.
Я встала, накинула на плечи пальто, натянула порывисто шапку. Тем временем вернулся мой сосед.
– Ко мне?
– Что – к тебе?
Он удивился.
– Значит, к тебе?
– Ну, я иду к себе, да, – я завязала тугой узел. – И никого с собой не зову. – я обратилась к Феде: – Спасибо.
Никогда не оставляю на чай. Но мне кажется, в барах меня любят.
По-разному.
Прежде чем эта пара показалась мне настойкой, я знала её несколько секунд.
Ночь. Приёмный покой. Сижу на скамье я и одна студентка из Горного университета с подозрением на аппендицит. Разговариваем о жизни. Стрелки настенных часов показывают четыре часа утра. В углу за всем, что творится в больнице, наблюдает старичок, работающий здесь охранником. Он еле держится, кажется, сейчас упадёт. Глаза его ничего нам не открывают, скорее, пребывают в полной власти пустоты и безысходности.
В наш покой врывается пара. Она кричит, будто кто-то её режет, он смеётся, но продолжает катить свою даму внутрь больницы. У пострадавшей вылетел в левом бедре штифт – ей больно, она не может шагу сделать.
Оба пьяны. Женщина чуть больше и не старается ничего скрывать. Сёстры, проходящие мимо, чертыхаются: какого лешего так поздно к ним заявляются бомжи?
Я присмотрелась. Опухшие, грязные, точно сделаны из коричневого цвета, они издавали какие-то звуки. И всё же он был моложе и чище.
– Остался час, Вика! Час – и мне нужно будет вставать и идти на работу. Ты знала, что сегодня будет трудный день, ну кто просил тебя так здороваться с братом, кто? – вдруг мужчина резко повернулся в мою сторону и осоловевшими глазами уставился в мои. – Представьте, это они так в разгар ночи решили поприветствовать друг друга! – он ухмыльнулся не без тени сожаления.
– Скотина ты, Вова, порядочная.
– Да? А ещё кто? – он закрыл глаза и опустил голову. – Я ведь дождусь врачей и уйду, правда, уйду.
– Да вали сейчас, скотина, вали. Что же ты сидишь! – женщина попыталась встать с каталки, но ничего не получалось – бедро тут же давало о себе знать, и она ненадолго успокаивалась. В её взгляде читалась водка. Много водки.
– Бросок так бросок, – он вновь удручённо покачал головой. – Как вы мне надоели.
Она подъехала на каталке вплотную к своему мужчине.
– Что приехала?
– Захотела и приехала. Я ведь тебя убью, – она резко замахнулась и тут же опустила руку.
– Ну попробуй, – ему было сорок, ей все пятьдесят.
– И попробую, – Виктория заливалась смехом на весь покой. – Ты скотина, ты меня не любишь.
– Не люблю, – он вновь сделал вид, что спит.
– А я знала, знала… Пусть будет проклят тот день, когда я встретила тебя, – женщина посмотрела на меня не пронзительно, но с готовностью чем-то поделиться.
– Полгода назад, летом встретились – и всё, не можем расстаться, – Владимир тоже принялся смеяться.
Они посмотрели друг на друга с нежностью.
Полагаю, ей доставалось неплохо и от любовника, и от младшего брата, но она не переставала пить.
– Вот приехала ты с командировки – человек человеком, а сейчас! Страшно смотреть на тебя.
– Так и не смотри, – она вновь захохотала во весь свой хриплый голос, точно старая ведьма. Тощая, кто знал, в чём теплилась её душа…
– Не ругайтесь! – промолвила не без доброй улыбки я. Мы со студенткой Горного переглянулись.
Женщине понравился сей призыв, она чувствовала себя царицей, ей хотелось слезть с этих несчастных носилок на колёсиках, но всё никак не удавалось.
Показался травматолог.
– Это за тобой, – мужчина понизил голос.
– Хочешь, чтобы мне больно сделали?
– Хочу, чтобы тебя здесь оставили на недельку, хотя бы на сутки. Семья хоть отдохнёт.
Он говорил много и грубо, но в глазах обоих не проходила настоящая нежность. Я устроилась поудобнее – всё происходящее благодаря поздней ночи казалось театром. Передо мной разыгрывали банальную пьесу, но я верила, и не потому что хотелось, а потому что не могла не верить, столь талантливо подошли к своей работе немолодые актеры.
Её не без усилий увезли. Последними скрылись в комнате её чёрные носочки. Оттуда исходило:
– Мне больно, больно. Оставьте, прекратите.
Владимир никуда не собирался уходить, он захотел курить – ему было на самом деле тяжело слышать стенания своей женщины. Он обратился к охраннику за зажигалкой. Тот отдал её всё с тем же безмятежным, почти сумасшедшим видом.
Владимир вышел из больницы. Он курил долго.
Виктория стонала, но через некоторое время умолкла. Видно, её вылечили.
Мужчина вернулся.
Меня вызвали на рентген, и я с сожалением оставила всех обитать в пространстве без себя.
Через час мы встретились вновь. У бедняги брали кровь из пальца. Сестра была крайне недовольна поведением бомжа. Она материлась, чтобы привести пострадавшую в чувство.
– У тебя хоть есть семья?
– Есть. Дочка.
– Будет как ты.
– Нет, она другая.
Вот и всё. В этом слове содержался смысл всей её жизни и жизни других людей. Оно было произнесено с достоинством, с переизбытком веры. В продолжении себя она видела нечто хорошее.
– Ой, и что же ты с ней делаешь вместе?
О проекте
О подписке