– В ту далекую зиму двух мальчиков вывезли из княжеского дворца, где звенели крики умирающих женщин, – продолжал Дархан. – Они пересекли перевал Косэчу и оказались в землях охоритских родов. Мой брат, хулан Хэчу, взял мальчиков на воспитание. И потому в какой-то мере они являются моими братьями, что мы недавно скрепили обрядом побратимства. Долгие годы прожили они среди нас и, можно сказать, вскормлены молоком степных кобылиц. Но сейчас их время пришло, принцы не в силах больше смотреть, как престол, по праву принадлежащий им, занимает братоубийца. Потому принцы через меня предложили вождям степных племен помочь им вернуть себе свое законное право на престол Ургаха. И в обмен на это – такую плату, после которой каждый ребенок в степи будет сыт, а каждый мужчина сможет заплатить за невесту достойный выкуп. Ты, великий хан, видишь перед собой тех, кто посчитал для себя делом чести восстановить попранную справедливость. И мы, высоко ценя тебя и зная о славных подвигах джунгарских воинов, предлагаем и тебе присоединиться к правому делу, за которое к тому же последует награда более чем достойная!

Дархан замолк. Темрик смотрел на него бесстрастно. Он, конечно, ничего не имел против того, чтобы разграбить Ургах, что им, очевидно, предлагалось, однако что-то неуловимое продолжало тревожить его. Правда, теперь становился понятен тактический маневр Саагата. Тэрэит пытался отвлечь джунгаров от последствий своего неудачного выступления, предложив намного более заманчивый кусок: огромные, набитые битком за многие века сокровищницы Ургаха. А союзников (каковым Саагат намеревается с ним стать) неразумно обобрать до нитки, тем самым ослабив.

– Сколько воинов могут выставить ургаши? – деловито спросил хан. По его подсчетам, за сидящими здесь могут пойти около тридцати тысяч воинов. Если джунгары присоединятся к ним – можно собрать пятьдесят тысяч.

– Пятьдесят тысяч, – быстро сказал один из ургашей, Даушкиваси. По тому, как сказал, Темрик понял: или врет, или не знает. И сто тысяч – это для Ургаха немного. А еще ему не слишком понравилось, как они заулыбались, поняв из его вопроса, что Темрик рассматривает уже саму возможность такого похода.

– За Ургахом идет опасная колдовская слава, – продолжал он.

– Мы – законные наследственные князья! – вскинул голову Унарипишти, и Темрик вдруг понял, кого ему так напоминает ургаш. Понял и мысленно охнул: магические школы Ургаха способны отличить правду от лжи. А значит, те из них, кто захочет справедливости, пойдут за нами. Большинство же, насколько я знаю, вообще не вмешивается в светскую жизнь.

– Угу, – машинально кивнул хан. Его мысли мчались галопом. – А что другие племена степи?

Дархан слегка поджал губы.

– У некоторых мы еще не были. Надо немного подождать, когда будут свободны пути. Думаю, на весеннем Пупе будет в самый раз это обсудить. Кроме того, мы планируем обратиться за помощью к куаньлинам.

– К куаньлинам? – недоверчиво переспросил Темрик. – Вы сами к себе притянете неприятности! Эти хищники только и ждут чего-то, что нарушит существующее равновесие. Если они появятся в Ургахе, вам там уже ничего не достанется, а Ургах быстро станет куаньлинской провинцией. – Хан говорил сердито, не сдерживая себя. Надо же, что удумали, молодые глупцы!

– У нас есть план, как держать их в узде, – хитро улыбнулся Даушикваси.

«Что ты знаешь об этом, мальчик?» – Темрику все меньше нравилась самоуверенность новоявленных князей, и он почувствовал, что начинает злиться.

– И ты мне говоришь, Дархан, что Кухулен-отэгэ одобрил твой план? – задал он следующий вопрос. Дархан дернулся, переглянулся с братьями.

– Нет. Кухулен-отэгэ… Не во всем с нами согласен, – натянуто произнес Унарипишти. Темрик в этот момент понял, что пошлет за разъяснениями к Кухулену. Он должен знать о пришельцах многое, раз они выросли у охоритов. А значит, до получения известий с ответом следовало затянуть. Темрик внутренне расслабился – решение принимать не сейчас, будет время все спокойно обдумать.

– Так что ты решил, хан? – напряженно вглядываясь в его лицо, спросил Дархан.

Лицо Темрика было спокойным.

– Мне надо подумать, – добродушно сказал он. – Камлать велю. Спрошу совета у духов.

Дархан слегка поморщился: по-видимому, рассчитывал, что джунгаров, славившихся по степи своим свирепым нравом, удастся увлечь за собой сразу.

– Когда известишь нас? – нетерпеливо спросил Даушкиваси.

Хан усмехнулся.

– Это как повелит Небо.

Темрик вспоминал.

Саагат все же вынужден был принять его условия: по десять коней за каждого убитого джунгарского воина, по пять за каждого раненого и сверх того еще два сундука с золотой и серебряной посудой куаньлинской работы. Большой выкуп. Но Саагату пришлось заплатить – как, спрашивается, он покинет степь со своими воинами, если у него в тылу не будет мира с ними, джунгарами. Ничего, пускай сдерет половину со своих прихвостней-мегрелов, думал Темрик, ухмыляясь в бороду. Хорошо все обернулось.

Обратно ехал тоже не спеша, подставляя лицо весеннему солнышку. Удовлетворенно отмечал, что оттепели пришли рано, снег в долинах потемнел, и на взгорках уже сошел, обнажая сухую рыжую траву и камешки. В воздухе носились, верещали мелкие птички, а над ними величаво парил сокол, присматривая себе добычу. Степь оживала. Уйгуль, должно быть, уже вскрылась ото льда, и пришло время достать из коробов, хорошенько почистить и забросить сети. Скоро на взгорки выйдут из своих нор отощавшие за зиму сурки и юркие суслики, потянутся на север журавли-красавки и длинношеие белоснежные лебеди…

Что ответить, он еще не решил. Посоветовался с Онхотоем и с тайным удовольствием прочел на его лице тень сомнения. Шаман тоже осторожничал, советовал пока не торопиться. Обещал спросить об этом у духов и обронил, что неплохо бы выждать до весеннего Пупа (который спокон веков проходит в то время, когда степь покрывается ярким радостным ковром весенних цветов), чтобы стало ясно, кто еще из степных племен решит присоединиться. Впрочем, Темрик предвидел, что многие вожди так же будут мяться и поглядывать на него – что скажет грозный джунгарский хан. Как-никак, у джунгаров больше всего воинов, и слава за ними идет опасная: иной и побоится оставить свои беззащитные юрты с женщинами и детьми неподалеку от джунгарских границ. Подумать стоило. Ургашские сокровища манили, манил запах опасности, картины никогда не виденных земель всплывали в воображении. Молодежи это бы пришлось по вкусу, разом прекратило межродовые дрязги. Известно ведь, что в мирное время такие ссоры вспыхивают чаще. Война не только кормит, она еще и объединяет. Тем не менее необдуманных шагов предпринимать не следовало. Едва прибыв в становище, Темрик отправил двух воинов к Кухулену. Пообспросить его мнение, разузнать. Охоритские роды могли выставить не меньше тьмы – десяти тысяч воинов. Пока Темрик их посчитал, но стоило на всякий случай разузнать получше. Со стариком Кухуленом они дружили давно, а вот неожиданная прыть младшего брата умершего хулана была какой-то… натужной, словно тот прятал под ней что-то. Да и узнать, нашли ли убийцу Хэчу, не мешало.

Однако существовало еще кое-что, помимо всего этого. Развалясь на шелковых подушках в своей юрте и глядя на уютно потрескивающую куаньлинскую жаровню (ее он взял как выкуп после одной из битв), Темрик думал. Конечно, сходство между ургашами и беловолосым чужаком Илуге могло быть случайным. Могло быть. А могло и не быть. Не так много в степи беловолосых. Сначала он как-то не придал этому значения. Беляки иногда встречались среди племен, прилегающих к ургашским землям, – у баяутов и у лханнов, которых ичелуги вырезали много лет назад. У косхов и джунгаров – никогда. Илуге не косх, не похожа на косхскую женщину и его сестра. Правда, сестра у него – рыжая, но, может, она не единокровная? Такое бывает. В любом случае чужака следует осторожно расспросить. Тем более что парень оказался далеко не бесполезен. Надо же – убил тэрэитского военного вождя. Темрик хмыкнул. Это уже второй, считая Тулуя. Ничего так мальчишка, начал неплохо. Если присовокупить к этому то, что Темрик видел своими глазами, можно даже решить: хороший из него выйдет воин. Вот молод еще пока, глуп…

Внезапно Темрику пришла в голову еще одна мысль. А то и неплохо, что молод, – молодым между собой легче, проще и прочнее завязываются узы дружбы. Он, хан, не молодеет. Случись что – будет у джунгаров распря. Надобно уже сейчас начинать натаскивать на управление племенем своих внуков, чтобы потом ни у кого не возникало вопросов по поводу их молодости, неопытности и каких-либо прав. Им нужен военный вождь, и ему следует назначить военным вождем одного из своих внуков. Дело непростое. Оба мальчика только этой осенью посвящены в воины. Оба мальчика родились со столь небольшой разницей, и оба имеют почти равные права на ханский удел после его смерти. Оставив одного из них обиженным, Темрик собственноручно посеет семена ненависти и будущей вражды между ними. Уже сейчас видно, что Белгудэй собирает вокруг себя сторонников Джэгэ, а Буха – сторонников Чиркена. Оба надеются править из-за их спин…

– Ты звал меня, великий хан?

Полог юрты дернулся, пропуская Илуге. Прищурив глаза, хан следил, как тот выпрямляется, кланяется еще раз – ему, онгонам и снова становится прямо. Сейчас, после того, что он видел, сходство его с ургашскими княжичами стало совсем явным. Однако у тех было что-то совсем чужое в манере держаться. В интонациях, в выборе слов – во всем. Илуге, хан готов был в этом поклясться, вел себя как человек, который в степях родился.

– Садись, победитель. – Темрик позволил себе усмехнуться. Так, самую малость, а парень вдруг до ушей покраснел.

– Благодарю.

И молчит. Ждет. Весь – как натянутая тетива, однако старается выглядеть невозмутимо. Это Темрику понравилось.

– Загадка ты для меня, – доверительно сообщил хан. – Вот, позвал поговорить.

Илуге вскинул на хана глаза, пожал плечами.

– Пришло время тебе рассказать о себе, – продолжил Темрик, глядя на него в упор. – Я – хан, все обо всех знать должен. Какого ты племени?

– Лханнов, – после долгого молчания сказал Илуге.

Темрик вскинул бровь.

– Их уже двенадцать лет как ичелуги вырезали.

– Не всех.

Видно было, что парень отвечает неохотно, слова роняет, будто гири. Но Темрик сразу поверил. Ему доводилось иметь дело со лханнами, даже доводилось бывать в их горных жилищах. Как и кхонги, они жили оседло, сеяли зерно на склонах гор и добывали руду. А еще – искристые камни невероятной красоты. Не повезло парню родиться. Или повезло – должно быть, ичелуги оставили в живых детей. Да, прикинул Темрик, тогда парню как раз могло быть зим пять—семь. Чудом выжил.

– Мать свою помнишь? – неожиданно спросил Темрик.

Илуге дернулся. Не ожидал он такого вопроса. И той боли, которая теперь разливалась по телу, словно в старую рану снова воткнули нож. Но то, что он уже давно не вспоминал – вернулось, вернулось с обжигающей ясностью, словно произошло вчера. Мать. Ее светлые волосы, ее мягкие руки, ее длинное белое одеяние. Ее смерть. И вина вернулась вместе с болью. Он помнил, как мать спрятала их с Янирой в огромной плетеной корзине внутри юрты. В корзине было темно и тесно, малышка Янира сопела и норовила выпростать ручонки из рубашонки, в которой запуталась. Илуге слышал, как мать что-то говорит страшным, странным и низким голосом, слышал, как снаружи раздался топот ног, и замер. А потом он чихнул. В корзине было полно травы и пыли, и волосы Яниры лезли ему в нос. Вот он и чихнул. От неожиданности Янира завопила и вскочила, они потеряли равновесие, корзина опрокинулась и они вывалились из нее. Мать бросилась было к ним, и Илуге успел заметить, что на пороге на коленях стоит много огромных страшных людей, а потом мать споткнулась, и Илуге увидел, как окровавленный наконечник стрелы противно торчит у нее из живота. Янира закричала, и он спрятал сестру за спину. А потом он больше ничего не помнил. Ни об отце, ни о лханнах – эта сцена заслонила все. Должно быть, у него были рыжие волосы – судя по цвету волос Яниры.

– Помню, – глухо ответил Илуге.

Его до самого основания сотрясал стыд. Он тут живет, радуется победам, в то время как кровь матери остается неотомщенной.

– Странно… – пробормотал хан, будто размышляя о чем-то своем. – Странно…

– Ты прав, хан. – Лицо Илуге вспыхнуло, глаза зажглись. – Странно жить под одним небом с убийцами своей матери. Дозволь мне… уйти. Не хочу стать поводом для войны между ичелугами и джунгарами. Но если не дозволишь – уйду все равно! Не смогу с этим жить!

Темрик, к его удивлению, не разозлился. Помолчал, покатал в ладонях бронзовую чашку.

– Молод ты еще, – наконец сказал он спокойно. – Глуп. Молодым мир всегда простым кажется.

– Отпусти. Я должен, – повторил Илуге.

Хан покачал головой.

– Теперь ты джунгар. Или ты забыл свою Просьбу, воин?

Голос хана неожиданно налился свинцовой тяжестью, и Илуге почувствовал, что от этих интонаций дрожь прокатилась по позвоночнику.

– Не забыл хан. – Илуге вскинул голову. – А то бы ушел сам, без спроса.

Темрик неожиданно расхохотался:

– А ты упрямый.

Илуге молчал, закусив губу.

– Вот что, – посерьезнев, сказал хан. – Ты так многого не знаешь, а готов уже рогами воздух бодать. Твоя месть ичелугам – что булавочный укол. Будет на ком зло сорвать. Ибо с тех пор племя это проклято. По этой ли причине или иной – а только вот уже двенадцать лет в их родах не родятся мальчики. Никакие моления, никакие жертвы не принесли результата. Неужто ты думаешь, что такой небесной кары недостаточно?

– Недостаточно, – мотнул головой Илуге. Перед глазами снова красным цветком распускалась кровь на белом платье…

– Ты дурак, – сказал Темрик. – Молодой, самолюбивый дурак. Отомстить за кровь матери – твой долг, но много ли тебе будет чести мстить тем, кто и так стоит на коленях?

Илуге вдруг замер. Поднял на хана глаза и глаза были совершенно безумные – так, что Темрик даже слегка испугался. Он еще помнил, какое лицо было у этого чужака в день поединка с Тулуем…

– Онхотой… говорил мне… – еле слышно прошептал Илуге. – Говорил, что я должен буду сделать выбор… Между долгом и честью…

Темрик серьезно кивнул:

– Это нелегко. Но у тебя, мальчик, на самом деле нет выбора.

И улыбнулся.