Лорина

Моя жизнь началась лет с десяти, до того я была мало кому интересным ребенком. Родители вечно пропадали на работе, сперва меня водили утром в детский садик, откуда забирали последней, потом я сама ходила в школу и из школы, а в четвертом классе к нам неожиданно явился дед. Он о чем-то долго разговаривал с отцом на кухне. Потом радостная мама собрала мои вещи в чемодан, в большую сумку, по моему настоянию, положили игрушки, мы с дедом загрузились в машину и уехали к ним в Подмосковье. Жили дед с бабушкой совсем рядом от города и первое время меня ежедневно возили в старую школу. А когда я окончила начальное обучение, меня перевели в гимназию. За весь год мать один раз позвонила нам домой, и через пять минут разговор был окончен.

– Бедный ребенок, никому кроме нас она не нужна, – пробормотала бабушка, не видя меня. С этого дня я поняла: мои родители – вот они, это дед и бабушка. Другим я совсем не нужна. Бабушка с дедом и правда меня очень любили, несмотря на строгость воспитания, я всегда чувствовала: тут мой дом, тут я нужна и любима. О доме и настоящих родителях я почти не вспоминала. Только когда бабушка говорила: «Позвони маме или папе, поздравь с днем рождения», я послушно брала трубку и звонила. Только однажды, лет в пятнадцать, я возмутилась:

– Ба, а зачем им звонить? Они-то совсем не звонят, им вообще без разницы, жива я или нет, я уж, не говорю про вас с дедом.

Бабушка немного помолчала и с трудом произнесла: «Не звони, пусть как хотят».

Больше на эту тему мы с бабушкой и дедом не говорили. Мы моих родителей отрезали от своей жизни, и только когда умер дедушка, мне тогда было двадцать три года и я оканчивала медицинский, бабушка все же позвонила этим людям и, сдерживая рыдания, сообщила о несчастии. На похороны деда собралась толпа народу, там были все его ученики, дед работал в закрытой лаборатории, был доктором наук, профессором. Даже из-за рубежа нам прислали кучу соболезнований, которые, как примерный сын, зачитывал мой отец. Мать в это время вытирала несуществующие слезы. Потом они вместе со всеми расселись по машинам и отправились домой, оставив нас с бабушкой вдвоем. Так мы прожили еще несколько лет. Слава богу, родителям не пришла в голову мысль делить наследство с бабушкой. Впрочем, им это и не удалось бы. Дед оставил завещание на мое имя, где оговорил пожизненное проживание бабушки в загородном доме и московской квартире. Он вообще позаботился о том, чтобы мы с бабушкой ни в чем не нуждались. Первые годы так и было, правда, через пару лет после его смерти бабушка не захотела жить в загородном доме и переехала в Москву. Вот тогда-то все и началось. Наша соседка по лестничной клетке, примерно бабушкина ровесница, ни разу с ней не поздоровалась. Я первое время этого не замечала, а когда заметила, то очень удивилась. Они должны были быть знакомы всю жизнь, ведь эта квартира когда-то давно принадлежала бабушкиным родителям. Квартира, в которой вырос дед, сразу после смерти его матери осталась в собственности моих родителей, которые к тому времени уже поженились. А в тот дом, куда вернулись мы с бабушкой, народ въехал еще до войны, и соседка там жила с самого начала. Дом был старый, с лепниной и высокими потолками. В квартире было две комнаты, но такие большие, что несмотря на старинную мебель, которая и сама не отличалась маленькими размерами, они казались полупустыми, та же история была и с кухней. Кухонный гарнитур мы с бабушкой купили сразу, а все остальное менять не стали, только сделали кое-какую перестановку. В тот день, когда я, наконец, заметила странное поведение соседской старухи, я пристала к бабушке с вопросами. Наконец она не выдержала моего напора и коротко рассказала, добавив, что не ожидала подобных вещей, ведь с момента их с дедом женитьбы прошло очень много лет, чуть не полвека. Оказалось, бабушка когда-то давно увела деда у своей соседки. Правда, она утверждала, что дед уверял ее в том, что даже не помышлял о каких-либо отношениях с соседкой. Но та почему-то решила его на себе женить. Дед и в самом деле в молодости был хорош собой, к тому же учился в вечерней аспирантуре и был на хорошем счету на работе. Короче, завидный жених, но с тех пор как они поженились, бабушка стала личным врагом соседки, и несмотря на прошедшие годы, ничего не изменилось. Соседка всячески пакостничала нам, то дохлую мышь под дверь положит, то вымажет всю дверь собачьими фекалиями, то пишет на нас жалобы в милицию, что у нас якобы всю ночь орет музыка. Мы все это молча терпели, хотя я несколько раз предлагала эту квартиру продать, а новую, в другом районе, купить. Но бабушка каждый раз отвечала, что это квартира ее родителей, тут она провела детство и юность, и когда она умрет, я могу делать что хочу, но не сейчас. Все закончилось меньше чем через год. Я ушла на работу, бабушка отправилась в магазин, дома оставался только старый кот, которого завел еще дед. Когда бабушка вернулась, квартира горела, причем пожар был именно внутри, и когда все потушили, мы не сразу поняли, что окно в комнате с балконом не лопнуло от высокой температуры, его разбили, бросив с соседнего балкона бутылку с зажигательной смесью. Прямо как во время войны, только кидали не во вражеский танк, а в нашу с бабушкой квартиру. Кое-как отмыв следы пожара, я заявила, что этого так оставлять нельзя и направилась к хозяйке квартиры, с балкона которой, предположительно, и была брошена бутылка. Я думала что это внук нашей вредной старухи так развлекается, квартира-то была ее. Мне долго никто не открывал, хотя я видела, что меня разглядывают в глазок, наконец старуха открыла и, не пряча ехидную улыбочку, проговорила:

– Что, не нравится пожар? Вы теперь будете гореть постоянно, пока не уберетесь отсюда. – И захлопнула дверь перед моим носом.

Ни заявление в милицию, ни жалобы в прокуратуру не помогли. Сын вредной старухи как раз и работал в прокуратуре. Бабушка уперлась и ни в какую не хотела менять место жительства.

– Чтобы я пошла на поводу у этой сумасшедшей? Да по ней дурдом скучает! Не поеду, и не приставай, – говорила она, сердясь, но когда бабушка нашла своего старого кота повешенным на собственном балконе, у нее случился инфаркт.

Больше из больницы она уже не вышла. Я похоронила ее рядом с дедом, приехали мои родители и, как на дедовых похоронах, просто отметились. Для меня было странно, что сын вообще не горевал по матери. Не выдержав, я его об этом спросила, знаете, что он ответил? Что это давно отработанный материал, и отец и мать нужны детям до определенного возраста, а потом у детей начинается взрослая жизнь, и в ней нет места родителям. Я, конечно, знала, о довольно прохладных отношениях между моими родителями и стариками, но подобного ответа даже я не ожидала.

Прошло время, встречая соседку, я каждый раз натыкалась на ее отвратительную ухмылку и ехидные замечания. А однажды я не выдержала и ударила ее ножницами, которыми перед этим отрезала заусенец, поднимаясь по лестнице. Ножницы погрузились в дряблую шею по самые кольца. Когда я их выдернула, старуха схватилась за горло и упала, она была мертва. Меня так и не заподозрили, поскольку я не принимала участия в давней вражде, и списали все на случайных наркоманов. Один раз полиция посетила меня, но я утверждала, что пришла на полчаса раньше, а поскольку никто меня не видел, ни во дворе, ни у подъезда, так уж мне повезло, то мои слова некому было и опровергнуть. Из этого дома я уехала через несколько месяцев, мне удалось продать квартиру весьма выгодно и после покупки новой еще остались деньги. Деньги я положила в банк, а сама стала жить спокойно, навещая могилы своих родителей, нет, не подумайте, что я имею в виду тех, кто меня родил, для меня уже давно стали родителями бабушка и дед. Я перевезла старую мебель в новую квартиру, уместилось все и даже кухня. Теперь в моем доме была современная кухня со всеми новыми штуками, которые выпускает мировая промышленность, и старинная обстановка в комнатах. Я очень гордилась своей квартирой. Через некоторое время, соседка, жившая на два этажа ниже, зашла ко мне, уж не вспомню по какому поводу. Даме было далеко за пятьдесят, она, по-моему, нигде не работала и, очевидно, от скуки взялась меня учить жизни. Я вежливо выслушала ее нудный монолог и ничего не ответив, распрощалась, едва она только собралась уходить. То ли это ее обидело, то ли то, что мне даже в голову не пришло следовать ее советам, которые, кстати, сводились к тому, что в моем возрасте, мне тогда было двадцать шесть лет, просто неприлично не иметь мужчину, который бы меня содержал. Первое время я просто смеялась над ее высказываниями, естественно, не в лицо, а сама с собой, но она никак не хотела оставить меня в покое. Стала приходить чуть не каждый день и пытаться учить меня «жизни», в конце концов, я не выдержала и послала ее по известному адресу. После этого со мной перестали здороваться почти все пенсионеры. Одна даже обозвала меня проституткой, после того, как увидела, что меня провожает с работы мой коллега. Этот парень мне нравился, и если бы он проявил хоть немного активности, возможно, у нас что-то и вышло бы. Но тут вмешалась Магдалена Аркадьевна, та самая соседка, которая пришла в мою квартиру первой. Самое обидное было то, что тот самый коллега ей поверил, а она наговорила ему кучу гадостей обо мне, в том числе то, что мои дед и бабушка были стукачами при Советском Союзе и из-за них много народа погибло в лагерях. Этого я выдержать уже не могла и совершила второе убийство. Я подстерегла старую каргу между этажами, рассказала в общих чертах, чем занимался мой дед, и когда она, мерзко усмехаясь, заявила: «Придумай что-нибудь поумнее», я просто вонзила ей в горло маникюрные ножницы. Я знала, куда надо ударить, чтобы наверняка убить. В конце концов, я врач, и пусть мне рассказывают о медицинском братстве, о клятве Гиппократа и о том, как врач должен бороться за каждую жизнь, я считаю, такие жить не должны, они, как пиявки, высасывают из других жизнь. Только несчастная пиявка просто хочет есть, а эти мерзкие людишки питаются жизнью других, высасывая их до капли. Такие не знают жалости и если не могут влезть в жизнь выбранной ими жертвы, то оболгут ее, окружат паутиной самых мерзких выдумок, но убьют свою жертву. Пусть не физически, а морально, растопчут ее и получат от этого то удовольствие, ради которого все и затевалось.

Через несколько месяцев я совершила еще два убийства. Одна противная бабка занималась ростовщичеством, драла с должников такие проценты, каких ни один банк не брал. Причем она так хитро писала в договоре, короче, ни один должник не понимал до конца, во что он ввязывается. Я невольно сыграла роль Раскольникова, когда приехала констатировать смерть одного из ее должников. Молодой парень покончил с собой, надеясь избавить жену и двоих маленьких детей от уплаты непомерного долга. Дурачок, он даже не прочел договор с соседкой, просто подмахнул его, решив, что это обыкновенная расписка. И денег-то просил немного, хотел заплатить ипотеку за квартиру, а через неделю, на которую они договаривались, долг вырос вчетверо. Казалось бы, послал ее к черту и все, пусть в суд подает, но он решил все иначе. Вот тут и вступила в игру я, сперва просила старуху простить долг семье, которая и так потеряла единственного кормильца, но та уперлась и ни за что не хотела соглашаться. Тогда я предложила вдове подать заявление в полицию, на неправомерные действия соседки, но женщина, потерявшая мужа, была совсем молода, она будто находилась во сне, и после его смерти мне в течение некоторого времени приходилось приезжать к ней и напоминать о том, что детей надо кормить, с ними надо гулять и прочее. Я пыталась за нее отдать этот злосчастный долг, но она категорически отказалась. Чем несчастная руководствовалась в своем упрямстве, я так и не поняла, в итоге совершила третье убийство. А четвертую старуху я убила за то, что она периодически избивала свою дочь и маленькую внучку. Кажется, бабка состояла в какой-то секте, а дочь нарушала законы этой секты, заодно доставалось и ребенку. И ни разу, ни разу я не попалась, на меня даже подозрение ни разу не падало. Бог меня берег или мои родные с того света мне помогали, не знаю. Знаю только то, что больше никого и никогда не убью. Я, чего прежде никогда не делала, сходила на похороны своей последней жертвы. Большим потрясением для меня было то, что дочь и внучка очень горевали по убитой, получалось, вместо освобождения я принесла им только горе. Никогда мне не понять людей! После этого я ушла из «Скорой помощи» и устроилась участковым в обычную поликлинику. Я очень боялась, боялась стать человеком, которому просто нравится убивать. Комплекс Родиона Раскольникова мне чужд. Бабушка с дедом этого не одобрили бы, а их я ни за что не хочу огорчать. Если когда-нибудь прочтут эти строки чужие люди, значит, я умерла, надеюсь, это будет очень не скоро, лет этак через пятьдесят-шестьдесят. А пока буду замаливать те грехи, которые уже совершила. Я не собираюсь уходить в монастырь, но пока я на этой земле, постараюсь совершить как можно больше хорошего, чтобы забылись мои прошлые поступки и чтобы вспоминали обо мне как о хорошем человеке.