Цитаты из книги «Женщина с Марса. Искусство жить собой»

Изменения начинаются, когда признаешь непризнаваемое, глотаешь несглатываемое, принимаешь неприемлемое. Признать в себе агрессора, манипулятора, испуганного ребенка, стяжателя славы, даже подлого труса — легко. Там все оттерапевтировано до блеска, как бильярдный шар. Но не покорность. Не покорность. Выбросив из коляски все игрушки, расстреляв все стрелы, покусав все протянутые руки, сто раз сплюнув, двести обесценив, триста отмахнувшись, ты вдруг начинаешь видеть чуждую гадкую покорность в самом неожиданном месте — в себе. Потому что должна же любящая мама, иначе зачем? И потому что можно же сделать лучше, верно? И ты же взрослый, мудрый человек, зачем опускаться на тот же уровень? И раз взялась, надо закончить. И это ведь логичное продолжение, не правда ли? И ты же пообещал, так? И он тоже устал, что его дергать. Покорность течению событий. Обстоятельствам. Привычному. Вспоминаю все те разы, когда жила как велено. Сдерживалась. Смирялась. Все ли они были нужны? А что, если… Взяла да и наплевала на «правильный и полезный» отпуск и жила как хотела. Пре-кра-сно. Слала детям эсэмэски «чистите зубы!» в час ночи и гуляла с любимыми. Потом отшила подругу детства, которая появлялась раз в год с обвинением: «Ты совсем меня забыла». Потом еще одного страдателя: «Мне так плохо, но я не буду ничего писать, чтобы не портить тебе жизнь». Сказала десяток новых «нет». Опоздала. Проспала. Да и развелась наконец. Хорошо!

Предположим, что в нашей жизни нет свободной воли. Мне просто повезло. Когда мы бежим на выживание, когда все сдаются, а я остаюсь в строю — это у меня врожденные психологические особенности, просто повезло. Когда горит и все бегут с визгом, а я тушу пожар — это не моя заслуга, это мама с папой, генетика и… просто повезло. Когда никому не надо, а мне надо, когда ползу куда-то, куда одной мне надо и ведомо, — это не моя деятельная натура, не моя воля к победе, а комплексы, гиперкомпенсация, выпячивание, слишком много надо и… ну вы поняли. Не все хотят туда, куда нужно мне. Не всем вообще сдались эти гонки. В мире сотни дорог, и каждая для кого-то. Мы все имеем право выбирать свое. Жить в своем теле, жизни, статусе и не стыдиться. Если мы всего лишь производные своих суповых наборов, то чем моя потребность побеждать менее значима, чем чья-то потребность в заботе? А что, если мы не производные, если свободная воля таки существует, хотя бы в какой-то степени? Либо всем просто повезло или не повезло, и можно, не особо парясь, дожить остаток лет, все равно не мы решаем, и надежды на изменения нет никакой, кесарю кесарево, и зачем все мы здесь сегодня собрались… Либо мы таки не тварь дрожащая, и где-то там начинает зыбко маячить призрак ответственности, страх сомнений и стыда, защита от этого всего и побег в «просто повезло». На территории свободной воли жить хлопотно и неспокойно. Но мне туда.

Все правильно. Мужчины боятся сильных женщин. — Не так. Слабые люди боятся сильных людей.

Начинается все еще задолго до того, как ты узнал, что выдержишь. Стертая нога, о которой ты промолчал. Замерзшие пальчики, которые ты нес до дома, как будто так и надо. Долго-долго нет мамы, темно и страшно. И ты лежишь, боишься и выдерживаешь. Обидные слова, которые сжал зубами — и пошел дальше, не осыпаясь плечами. Почему ты тогда не извел нытьем, как все нормальные дети, не сотряс поджилки родственников отборным воем, не заболел всем возможным психосоматическим укором, смолчал, прожевал обиду крошевом зубов — никто не знает. То ли так закалялась сталь, то ли что-то знало в тебе, что выдержишь. И это как клеймо на лбу — не скрыть ни от себя, ни от окружающих. Ходишь этаким магнитом, обернулся — на руке уже висят трое и бабушке чемодан поднести. С ногами что-то, будто врыты в землю, с плечами что-то, будто небо держат, да и тень — практически каменная стена. Самое любопытное, что ты вообще-то сам не ощущаешь себя каким-то особенным. Ну просто ты знаешь, что выдержишь, что ж теперь. Как Муромец, встал да согнул подкову. И вот ходишь и гнешь, за себя и еще за десяток. Этого на руках вынесешь, у него дыхалка слабая; этого закроешь собой, он к зиме непривычный; этому пережуешь, у него зубов нет; этого на руках качать всю ночь, он возбудимый; этот боится конфликтов, ему попоешь да погладишь; этот голоден — отдашь кусок; этот потерялся, давай руку, пойдем, а, ну и мешок тоже давай, понесу, чего уж; а на голове уже гнездо свили и птенцов высиживают, не гнать же. Бережешь, закрываешь собой от пуль и бурь, ловишь над пропастью, выискиваешь во ржи. И можно все, нельзя сказать об этом. Потому что они чувствительные и их ранит. А ты сильный, и ты выдержишь. А еще ты всех немножко раздражаешь. Так, на третьем подсознательном уровне. Тем, что смеешь, прежде всего, а еще тем, что выдержал там, где другие сломались. Когда никто не видит, они радостно поковыряют гвоздиком и похихикают: «Ну что, не железный же? А? А?»

Кому я должна, не знаю, но я должна — прежде всего себе — справиться.

это как стальной шар где-то в районе солнечного сплетения. Душевный вестибулярный аппарат: как бы меня ни крутило и ни бросало, он словно выправляет баланс. Еще он называется уверенность в себе. Спокойная, стальная тяжесть в груди, которая придает вес словам, когда по одному тону понимают, что с тобой так нельзя. Вес решениям, когда тебя очень трудно раскалибровать, выбить или раскачать. Бизнес, или, скажем, карьера, или отношения, мастерство переговорщика, родительство или личный рост — это вообще все про одно. Про то, как этот стальной шар в солнечном сплетении наполнить магнетизмом и силой. Пока чувствуешь это «ммммммм» внутри в своей вибрации, ты можешь все, просто все.

А потом, как-то постепенно, ушел у меня этот страх быть отвергнутой толпой за излишнюю щепетильность. Будто я взяла какую-то еще частичку себя и перестала ее отпихивать ногами, мол, я не я, интеллигентность не моя. Нет, это не смешная шутка. Да, это называется чувство собственного достоинства. Нет, не хочу помолчать. Нет, не буду прикидываться, что я своя в доску. Да, вот с этими принципами, и вот с этим воспитанием, и с такой вот головой, в которой чего только не понапихано3, но не с гогочущей толпой пошлости и сплетен, даже если там всем ну очень смешно. Смею. Самостою.

Я ж своя, да-боже-ты-мой, простая такая деваха, щи хлебала и жизнь знаю не из многотомника.

не закаляет. Мы не кормим ребенка намеренно тухлой пищей и не поим его грязной водой, чтобы он привык к ним. Намеренно унижать, отталкивать, травмировать его с целью подготовить к жизни — бессмысленно и по сути является передачей травмы. Запас прочности, уверенность в себе и близких, доверие, надежда на лучшее, внутреннее спокойствие, благополучие не оберегут от ударов судьбы, но с ними легче будет их пережить. Как много это — неброский крепкий тыл.

всё, что нужно детям, мы уже сделали. Мы дали им теплый, уютный дом. И этот образ навсегда останется в них: изрисованные столы, крошки от печенья, мебель с историей, кот, хомяки, мамины оладушки, детские, в которых уже не помещаются старые игрушки, книги, рисунки, одежда. У них уже есть к чему прикоснуться воспоминаниями сквозь годы. Дом. Почувствовать, как это — когда их любят, им рады. Ощутить, что есть место, где слушают ночные разговоры, заплетают косички, целуют на ночь, укрывают теплым пледом. Где смотрят с нежностью и гордостью, утирают слезы, сажают на колени, не контролируют успехи, не высмеивают фантазии; где крепко прижимают к груди, а о ноги трется, мурча, рыжий кот. Что у нас остается от детства? Смутное ощущение родного, тепла и легкости. Знание, как это — быть любимым. И я смогла своим детям это дать. Несмотря на то, что много работала, что наш дом никогда не дышал элегантностью и достатком, что с телевизора свисали провода и рубашки вечно валялись неглажеными. Мы часто были невыспавшиеся, непоследовательные, а вместо обеда случались чипсы с колой, и все же как-то мы умудрялись жить просто, легко и тепло. И дети выросли в этих легкости и тепле. И поэтому они чудесные. Свои, добрые, чувствующие, неожиданно здоровые и хорошие во всех смыслах. И я вот представила, что как будто бы дети прибывают кольцами, как деревья: с каждым годом новое кольцо, сердцевина все менее сочная, а кора все более твердая. И с каждым годом всё жестче и больнее их бьет жизнь. А удары бывают всякие: какие кору чуть поцарапают, какие пробьют в сердце, так что течет беззвучный, прозрачный сок. Чем глубже бьют, тем меньше в ответ разума, тем больше сердца, чувств. Чем больнее — тем глубже. И поэтому так важно все то, что было сказано еще в детстве, все, что сохранилось на каждом кольце. Все эти тепло и легкость будут звучать внутри, поддерживать моих детей даже при самом сильном и глубоком ударе. Травма