Цитаты из книги «Женщина с Марса. Искусство жить собой»

Чувства просто рождаются, а потом проходят, как роды, и по собственной воле почувствовать что-то нельзя. Попробуйте немедленно кого-то полюбить или вот прямо сейчас испугаться. Так не работает.

Непереносимость чувств происходит от невозможности отделить их от себя. Если я — это то, что я чувствую, я становлюсь недостойной тварью с завидной регулярностью. Но если я знаю, что это всего лишь чувства, темная река внутри, что это не меняет меня, моих целей, ценностей и решений, у меня появляется возможность подумать: а чего это, собственно, я, хороший человек, испытываю злость к своему ребенку? И найти истинные причины. Непереносимость чувств толкает нас в «Ну хватит грустить!», «Перестань злиться!», «Ты же любишь сестренку!».

В нашей культуре базовое уважение — нечеткая концепция. Мы легко понимаем, что значит любить, ненавидеть, терпеть, презирать, но уважать, как высказалась моя оппонент, «можно только того, кто умнее, потому что уважение значит преклонение». Но уважение — не преклонение. Это принятие границ, пути и выбора другого, даже если они тебе совершенно не близки. Это некое внутреннее решение не впускать эмоции и оценки в то, как ты ведешь себя по отношению к другому; это право другого на «быть» так, как ему видится. Это очень сложно, потому что, если мы беремся уважать, скажем, ребенка, нам придется принять неожиданные факты: например, что он с нами может быть не согласен. И что мы для него не авторитет. И что он имеет собственное мнение. И не хочет заниматься музыкой. И не готов читать стишок, стоя на стульчике, по требованию. И ссорится с нами — да, прямо вот в лицо говорит неприятное и топает ногой! Надо как-то принять то, что нельзя наорать в лицо: «А-ну — что-я-сказала!» — и искать другие способы, и они могут не дать результат, и ты останешься с этим, и все равно нельзя наорать. Мне нельзя. Уважение вынуждает нас бесконечно обнаруживать тщетность попыток вершить чужую жизнь и жить с этой тщетностью в обнимку. Человеческие отношения так странно устроены, что мы теряем то, что отбираем у другого, и обретаем то, что даем. Когда мы унижаем, отбирая у другого достоинство, мы теряем его сами. Когда мы поддерживаем, давая любовь и внимание, мы обретаем любовь и внимание. Если мы не уважаем ребенка (или взрослого), мы теряем уважение к себе. И чем больше мы дарим уважение, тем больше его у нас и тем больше у ребенка, и наоборот. Поступая, как человек, каким мы бы хотели быть, мы становимся как раз тем, кем мы хотим быть. Мне часто хочется отменить, отобрать, наорать. Но я спрашиваю себя: «Разве это поступок уважения и доверия?» И я знаю ответ. Страшно, насколько легко и эффективно можно ломать, крушить и строить под себя детей, не утруждаясь уважением. Но нужно утрудиться. Нужно усложнить себе жизнь и не ломать, хотя это легко, эффективно и почти безнаказанно. Но надо остановиться и сделать по-сложному. Правильно. Достаточно одного маленького шага в нужную сторону: извиниться, когда этого делать не хочется. Не уйти в шантаж, когда это так удобно. Так рождается уважение. Так я смогу смотреть себе в глаза и уважать себя.

Я не святая, я — часто усталая мама. Я регулярно взрываюсь, гавкаю и угрожаю. Мои дети прекрасно знают, что я не выполню свои угрозы, не выброшу «этот сраный айпад» в мусорку, не выброшу неубранные игрушки, не лишу их объятий перед сном. Не уйду спать, пока мы не проговорим, не проплачем, буду стучаться в их обиду, буду молчать и сидеть рядом, пока мы оба не остынем и не найдем слов, которые перейдут в объятия, которые перейдут в тепло там, под ребрами, в знание, что ты не один. Что я остыну, похожу по комнате, как взъяренный волк, и снова приду говорить, что они — мое сердце, и что мне больно, и что я знаю, что им больно, но мы семья и мы справимся, потому что они добрые и хорошие и я добрая и хорошая, ну просто вот так, так тоже бывает, бывает, что всем больно, но мы же здесь, друг для друга. С какими бы трудностями мы ни сталкивались: неубранной комнатой, дракой, нарушенным обещанием, невыполненным обязательством, — отношения прежде всего. Вопрос себе: Какими станут наши отношения в результате? Сможем ли мы сохранить два столпа — доверие и уважение? Как их сохранить? Когда строишь дом, возведение фундамента — самое муторное и неблагодарное занятие. Так хочется уже развесить шторки и картинки и купить винтажный шкафчик, а ты ждешь, пока подсохнет цемент. У других уже красивые щитовые домики, и они уже декорируют, а ты все ждешь в пустой коробке, пока подсохнет цемент. Привязанность — в ее самом глубоком смысле, чувство безопасной зависимости ребенка — это фундамент. Если уметь ждать, цемент высохнет, и тогда вдруг становится очень легко. И если поторопиться: хрен с ним с фундаментом, сил нет терпеть, нужно, чтобы слушался беспрекословно в два года, и ведь если напугать или наказать, он сразу шелковый и удобный — плюешь на фундамент и красишь скорее, по сырому. А потом трещины. Мебель не встает в неровный угол. Плитка ложится сикось-накось. Можно и на соплях, и пластырем заклеить воспаление, гаркнуть, заткнуть, и станет на время быстро и удобно. Можно всыпать ремня, когда прыгает на диване, и потом свалить на гены и манипуляции, когда всыпать уже нечего, а ребенок стал тебе чужим, будь ты с ремнем или и с пряником. Путь в тысячу ли начинается с первого шага. Путь в тысячу ли состоит из тысячи шагов. Этот путь проходит родитель и ребенок, и на этом пути крепнут их ноги, и они научаются идти тысячу ли. И могут пройти еще сто раз по тысяче, сквозь школу, пубертат, подростковый период — они научились идти вместе, они доверяют друг другу. У них такой фундамент, которому ничего не страшно.

любое «бессмысленное» всегда имеет глубочайший смысл. Это красный флажок, знак, что там много эмоций. И нужно попробовать терпеливо и ласково проходить через эту бессмысленность, принимая ее и создавая вокруг нее спокойствие. Я не знаю, что у тебя болит, но я вижу, что болит. Я не понимаю тебя, но я буду обращаться с тобой бережно.

Мне хочется надеяться, что хор в голове моей дочери будет говорить что-то иное. Что ей не придется разделять автоматическое и правильное. Что она просто сможет со своими детьми жить, не думая, не борясь с собой, не работая. Жалеть, не подавляя желания высмеять; принимать, не подавляя желания отвергнуть; обнимать, не желая внутри оттолкнуть. Это работа на всю жизнь. Она постепенно становится легче, как становится легче тренированному телу. Слом шаблона — бесконечный труд, неоцененный. Чего мне стоило НЕ поступить так, как требует привычный шаблон, не сможет понять моя дочь. У нее уже есть привычка подойти и обнять, когда я ругаюсь. У меня ее нет. У меня есть труд подойти и обнять, когда ругается она.

Огромным ресурсом для меня стало именно принятие в себе мамы исковерканной, неидеальной, понимание, что себя мне не переделать. Тогда эта исковерканность перестала пытаться прорваться в узкие щели, она всегда со мной, там внутри, серой тенью, и ничего страшного.

Я работаю, когда говорю: «Малыш, посмотри на меня, ты устал сейчас и раскричался от усталости, тебе просто пора спать» — вместо: «Хватит орать, марш в свою комнату». Когда говорю: «Ой, как жалко, ты так старалась» — вместо: «А я же тебе сто раз говорила!»; когда говорю: «Иди поцелую коленку, ничего, попробуй еще, я помогу» — вместо: «А что ты хотел, лазишь где попало». Все мои несказанные «Пошел отсюда, паршивец!», «Тебе это совершенно не идет», «Господи, какая чушь!», «Хватит хныкать, как девчонка», «Ой, нашел чего бояться, позорище», «Пока не сделаешь, я с тобой не разговариваю», все битвы с четырехлетними упрямцами, в которые я нашла в себе силы не вступать, вся эта ежедневная работа — понять свою бурю, понять свои детские эмоции, дать им быть, но все же поступить правильно, слыша их бесконечным фоном, не врать себе, не подавлять, но поступить правильно, — это труд. Просто подавлять свои порывы и программы — путь в никуда. Если делать вид, что все миленько, когда внутри ненавидишь, — ребенок почувствует это и будет давить дальше.

Дети тоже вызов. Еще вчера они были частью нашего тела, почти собственностью, но вот они отделились и ко всему прочему «не понимают», «не слушаются», «не любят», «не просят прощения», «не хотят понять» и вообще смеют всячески отличаться. Более того, мы не можем пойти и заменить ребенка, как бракованный товар, нам, взрослым, необходимо адаптироваться. Каждый совместно проведенный день — урок принятия. Дети вынуждают нас ежедневно совершать важный родительский выбор: сталкиваться с тщетностью, принимая их такими, какие они есть, или винить, шпынять, выговаривать, поучать, вынуждать, манипулировать или еще как-то иначе править их объективную детскость. И этот выбор сложнее, чем кажется на первый взгляд. «Меня дико бесит, что ты орешь из-за такой ерунды, но я сознательно не буду вменять тебе в вину твою незрелость» — сложный и неприятный выбор. Здорово, когда близкое окружение поддерживает выбор принятия; гораздо труднее, когда принятие приходится еще и защищать от окружающих. Но благодаря этому душевному усилию происходит что-то невероятное, волшебное. Что-то интимное, личное, важное и глубокое рождается внутри, когда вопреки всем внутренним условностям ты делаешь выбор не оттолкнуть, а услышать. При этом роль и ответственность родителя никуда не девается, ты по-прежнему разводишь драчунов, уговариваешь детей мыть руки и не лезть с ногами на сиденье. Но ты не можешь добиться этого манипуляцией, страхом, виной, высмеиванием, обесцениванием, ты самостоятельно лишаешь себя «оружия», и приходится искать другие способы взаимодействия.

Инаковость вызывает смешанные чувства: от раздражения до иронии и от любопытства до бешенства; ибо инаковость бросает вызов устоявшимся верованиям и ценностям, и мы инстинктивно защищаемся — обесценивая, иронизируя, высмеивая. Я сама регулярно получаю поток язвительных оценок, стоит мне написать что-то более яркое, чем выдержанная безликая середина. И я сама же грешу регулярными уколами в адрес ксенофобов, ведических гуру, религиозных фанатиков и фитоняшек.