Цитаты из книги «Женщина с Марса. Искусство жить собой»

Но дети растут в мир переизбытка и выбора, и поэтому им важно: Прежде всего, знать, что выбор есть. Им нужно накопить опыт выбора не только красной или желтой кружки, но и того, каким спортом заниматься, с кем дружить, какие книги читать и какую музыку слушать, в какой институт поступать и поступать ли вообще. Им необходимо проживать ситуации выбора, что подразумевает и ситуации отказа от выбора родителей в том числе. Уметь выбирать. То есть обладать инструментами выбора: оценки вариантов, осознания и постановки критериев. Тут очень могут помочь родители с правильными вопросами: а почему тебе это нравится? А почему для тебя это важно? А что для тебя друг? Этот тот, кто поможет? Или тот, с кем тебе интересно? Или тот, у кого чему-то можно научиться? Или тот, с кем тебе легко? Или тот, с кем ты часто видишься? Спрашивая ребенка о разных гранях его выбора, мы помогаем ему видеть, какими разными бывают критерии, и помогаем в дальнейшем думать не только о том, что «мне нравится», но и о том, что «мне это полезно», «так я чувствую себя значимее», «мне это интересно», «так я буду популярнее». Знать, что «его». Для этого знания ему нужно накопить опыт осознанности: «Ты устал в шумной компании?», «Тебе нравилось, что тебе все аплодировали?», «Ты сыт?», «Чего бы тебе сейчас хотелось съесть? Холодного или теплого? Соленого или сладкого?» — все эти отсылки дают возможность ребенку обратить взгляд в себя, узнать, как это, когда ему хорошо, и как это, когда ему плохо. Уметь говорить «нет». Любой выбор предполагает не только понимание того, чего хочется, но и отказ от того, чего не хочется. Это значит, что с «нет» нужно считаться. Мы не всегда можем согласиться с отказом ребенка, иногда этой возможности нет, но всегда есть возможность заметить и признать его отказ, даже когда мы настаиваем на своем. «Я понимаю, что ты не хочешь, и ты против, и мне очень жаль, что приходится настоять, но сейчас я хочу, чтобы ты сделал, как я сказала».

Удар под дых, к которому мы не особо готовы, от современной жизни — это трансформация дефицита в переизбыток. Сами выросшие в голоде и нищете, наши бабушки и дедушки активно закармливали своих детей и погребали квартиры в осыпающихся грудах хрусталя, фарфора, ковров, мебели, пледов, подушек, скатертей и обоев с золотыми вензелями. Они восполняли дефицит вещей. Пережившие гонения на мнения и свободы, мы боремся против масок, как раньше боролись с пионерскими галстуками, защищаем право на «мнение имею» там, где этих мнений уже на 500 комментов. Мы восполняем дефицит свободы мнений. Шкафы ломятся от доказательств победы над очередью за югославскими босоножками и польскими трусами, телефоны переполнены непрослушанными курсами, непрочитанными книгами, непосещенными лекциями. А мир-то стал как самосвал, сваливающий на бедную непривыкшую голову потоки — вещей, информации, мнений, свобод, блюд, возможностей и профилей в Tinder. Критичным становится не умение добывать, а умение фильтровать, выбирать, умение не съесть, не купить, не ввязываться, не брать. Интуитивное питание, осознанное потребление, минимализм, sharing economy, многоразовые авоськи и стаканчики, и закрывать воду, пока чистишь зубы. Критичным становится не «Хочу ли?», а «Нужно ли?». Ведь наше «хочу» с его «Ты этого достойна», с перееданием, с потребительскими кредитами и десятью сумочками имеет напрочь сбитый дефицитом прицел.

Дети воспринимают мир как данность и потом ищут в этой данности свое, играют в кусочки мира, пробуя на ощупь, вкус, цвет и отклик в сердце, и увлекаются, идут за своим влечением и интересом и иногда находят любовь к чтению, скрипке или девочке Маше. Поэтому широта картины мира, той самой «среды» так важна, но она важна не для «насаждения», а в качестве свободного доступа, «ящика с игрушками», в котором ребенок свободно может выбрать то, что по душе.

«Ребенку надо прививать…» Культуру, хорошие привычки, любовь к труду и чтению, уважение к старшим и социально приемлемые модели поведения. Вообще термин «прививать» употребляют или в медицине, говоря о введении в организм ослабленного возбудителя инфекции с целью вызвать сопротивление, или о растениях, которым прививают черенки другого растения с целью получить гибрид. Если честно, ни тот ни другой образ не вызывают у меня энтузиазма, а так как язык определяет сознание, я, пожалуй, воздержусь от употребления этого слова и постараюсь дать иное определение. Есть масса примеров, когда ребенку «прививали» любовь к музыке, а он ее ненавидит, и есть — когда прививали и любит, и есть — когда не прививали, а он любит, или не прививали и он не любит. Это говорит только о том, что любовь или нелюбовь рождается не в результате прививания, а вследствие чего-то совсем другого. Так вот, про «привить любовь к чтению». Прежде всего сама идея прививания любви абсурдна. Попробуйте пойти и привить себе любовь к администратору управляющей компании ТСЖ. Ну там, в игровой форме, на наглядных пособиях, два часа в день, и звездочки себе клеить за успех. Любовь рождается в свободе выбора сердца, в безопасности чувствовать, в праве пробовать.

Принуждение же, как любое насилие, естественно вызывает изменения, но какие? Во-первых, внутренний бунт. Во-вторых, потерю доверия. В-третьих, исчезает внутренняя мотивация. Говоря грубо, вам просто больше не верят. Смиряются, вынуждены послушаться, но — не верят. Выходит, что, если мы надеемся, что в ребенке вызреют важные для нас изменения, вызреют изнутри, став личными ценностями и убеждениями, мы должны уметь влиять. То есть оставаться авторитетом. То есть обладать качествами, знаниями, умениями, способностями, значимыми для ребенка. А для ребенка не очень значимо, что у нас ученая степень по математике или Audi последней модели. Для него важно: безопасно ли с нами? Можно ли довериться нам, расплакаться при нас, сорваться при нас, ошибиться при нас — и чувствовать себя в безопасности? Для него существенно, уверены ли мы в себе. Крепко ли и спокойно ли с нами рядом. Справляемся ли мы с жизнью, любим ли ее. Можем ли мы справиться, когда у него помялась бумажная ракета или по математике двойка. Причем не факт, что мы должны быть спецами по склейке ракет или иметь связи с директором школы. А то, что мы умеем справляться со стрессами и кризисами и можем показать ему как. И чем больше родитель — истинный лидер, а не облеченный властью тиран, чем чаще он идет на шаг впереди, чем увереннее и спокойнее прокладывает дорогу, тем естественнее и спокойнее ребенку идти за ним, тем сильнее авторитет, тем меньше нужно принуждать, тем естественнее влиять. А можно ли совсем без принуждения? Нельзя. Так или иначе, будут ситуации, когда в машине нужно пристегнуться и времени на «влияние» нет, всех заклинило на оси. Когда мы решаем применить силу, рявкнуть, заставить — мы запускаем отрицательный посыл, и ребенок его запомнит вместе со страхом. В каких ситуациях мы готовы заплатить эту цену, принять на себя гнев и отвержение ребенка? Я выбираю свои битвы. Пусть «мама ужасно ругалась, и мне было страшно и плохо» будет тогда, когда ребенок решил помучить кота или отомстить сестре, а не когда он написал в штаны или случайно разбил чашку. Если мне придется настоять и заставить, то пусть я буду делать это в чем-то значимом, а не в доедании супа. Я не вижу большого вреда в принуждении «убери за собой тарелку», «слезь со стола», если при этом в значимых вещах — во что верить, что любить, чем интересоваться, о чем мечтать, к чему стремиться, чем увлекаться, как чувствовать — нет насилия.

Что же такое «влиять на ребенка»? Когда мы говорим: «Мне не нравится, что ты общаешься с Мариной, она плохо на тебя влияет», «Мне кажется, новая школа очень хорошо влияет на него», — мы имеем в виду, что данный человек или обстоятельства приводят к внутренним изменениям. Влияние — это слова, действия, поступки, которые действуют так, что ребенок меняется внутри. Основное отличие влияния от принуждения заключается в том, что принуждение подразумевает ту или иную форму насилия, а влияние — создание возможности для добровольных изменений. Ребенок тянется за родителем, который для него авторитет. Для маленького ребенка родитель изначально авторитет по умолчанию, просто вследствие положения мамы и папы. Это как аванс доверия, выданный нам природой и помогающий нам и детям справляться с жизнью. Но вот наступают первые кризисы, и родительский авторитет начинает шататься с первым «неть!». И часто интуитивной реакцией страха является желание немедленно вернуть этот авторитет на положенное ему место. Собственно, вся тема про «старших надо (надо!) уважать» — это паника, вызванная потерей авторитета, и попытка сохранить его насилием. Самое смешное, что насилие разрушает именно авторитет, заменяя его авторитарной властью. Но ребенок продолжает расти, и этой власти требуются все более жесткие меры, все больше манипуляций, запугивания, унижения и насилия, чтобы власть удержать. Если авторитет потерян, влиять невозможно, остается только принуждать и контролировать.

Мы влияем всегда, хотим мы этого или нет. Мы влияем, когда влезаем и когда не влезаем, когда активно участвуем или когда не обращаем внимания. Дети все равно, так или иначе, растут «об нас». Когда ребенок тянет за хвост кошку и мы объясняем ему, почему так лучше не делать, мы влияем. Когда ребенок увидел какую-то муть по телевизору и пришел к нам с вопросом, то, показывая ему разницу между мутью и искусством, мы влияем. То есть, если мы выбираем не воздействовать на его решение относительно будущей профессии или не контролировать его времяпровождение с гаджетами, мы просто делаем выбор влиять отстранением — в надежде на развитие его собственных сил и ответственности. И это вполне осознанное влияние. Кто-то предпочитает платить детям за помощь по дому, надеясь этим развить правильное отношение к деньгам. Я предпочитаю не платить детям за дела по хозяйству, стремясь развить правильное отношение к «семейному долгу». Но это всего лишь наши разные картины мира и основанные на них разные задачи и способы влияния, и каждый, хочется надеяться, живет в согласии с собой, совершая этот выбор, и это правильно.

Сила выносить его разочарование или гнев мне еще пригодится, когда ему разобьют сердце или будут травить в школе, когда он будет оступаться на пути к мечте и терять веру в себя. Тогда я возьму на ручки, взвалю на плечи и протащу сквозь страшное и тяжелое, сколько надо. А пока он фрустрирован отсутствием доставки пиццы, ему придется справляться самому. Мы развиваемся, идя дорогой стрессов. Если мышца не заболела, она не укрепится и не вырастет. Долговременный и сильный стресс убивает. «Полезный» стресс — тот, который выводит из зоны комфорта, но позволяет туда вернуться и восстановиться прежде, чем снова ее покинуть. Поэтому для ребенка очень даже полезно, что мама не «подрывается на каждый писк» в широком смысле. Что она имеет право на плохое настроение и нервозность. Может уставать, уходить и отдыхать, срываться иногда. Позволять ребенку время от времени оказываться вне зоны комфорта, в стрессе, вынужденным искать решение — и снова возвращаться в лоно безусловности, любви, принятия, тепла, восстанавливаться там. Если не выводить совсем — не будет развития. Если не давать восстанавливаться — не будет развития. Когда реальность не совпадает с желаемым, мы вынуждены проблему как-то решать. Обозвать реальность неправильной. Обозвать себя неправильным. Изменить реальность. Изменить себя. Или сделать и то и другое. Мы вынуждены пробираться к выходу, задаваться вопросами и искать на них ответы. Не потому, что ответы есть. А ради того, что происходит с нами в процессе поиска. Ради того, как этот процесс меняет нас. Я мало утешаю детей. Я сижу рядом, когда у них кризис, и говорю: все так. Вот такая вот оказия. Без «Тебе просто надо», «Да они все дураки, наплюй». Я рассказываю, что мир сложный. Я показываю, какие вопросы можно задать. И оставляю их вылупляться в поиске собственных ответов.

В детском мышлении мир и все в нем всегда плохое или хорошее, а мама — почти бог всего на свете. И когда все плохо, надо, чтобы стало хорошо, и именно всебог, мама, производит эту бытовую магию. Было плохо и оралось, возникли теплые руки и мороженое, стало хорошо и хихиканьки. Взросление начинается от обнаружения человеческой мамы, отсутствия рук и с того, что «мороженое ты уже ел вчера». С «нет». На первое «нет» ребенок часто отвечает яростью: магия не случилась. И этот кризис, конфликт он должен прожить, чтобы не остаться навеки в обиде и ожидании — почему этот чертов мир не становится хорошим и простым? Ну как же так? Песок горячий, курица не той формы, вода невкусная, фанта теплая, море холодное, не хочу домой, не хочу дальше гулять, жарко, холодно, натирает, тяжело, мороженое капает, дует, не дует, устал, не устал, душ не закрывается, кран не поворачивается, не хочу обедать, я не голодный, я голодный, мне не надо в туалет, мне надо в туалет, почему не сегодня, не завтра, почему туда, почему домой — и сакраментальное возмущение моего сына на мой отказ: «Тебе что, плевать на благополучие собственного ребенка?» Мне важно в этот конфликт войти со смелостью и твердостью, не пытаться замазать, заиграть, заговорить, отвлечь. Без вот этого: «Стул плохой, стукнул маленького, а-та-та стулу», позволить ему прожить несовпадение желаемого и, возможно, стресс, ярость. Он справится с фрустрацией и синяком. Ему нужно справиться.

Почти все кризисы — это несовпадение желаемого и возможного, и это — реальность любого ребенка с младых ногтей. Когда печенье сломано, а надо, чтобы было целое. Когда снаружи ты маленький, прыщавый и закомплексованный, а в душе — Кара Делевинь.