Дмитрий

Ночью шел дождь, а солнце с самого рассвета принялось шпарить, как заведенное. И вся влага с земли, с насыщенно-зеленых мясистых листьев, с белого, как зубной порошок, песка, испаряясь, словно зависала в жарком морском воздухе. Горячий пар окутывал все тело, кожа была липкой от пота, дышать было трудно. Дмитрий жил и работал здесь, на Соломоновых островах, на крупнейшем острове архипелага – Гуадалканале, уже больше двух лет, но до сих пор не мог понять, полностью ли привык к местному климату. Хотя нельзя сказать, чтобы эти климатические условия были самыми суровыми, в которых ему приходилось когда-либо бывать. Жара и влажность, разумеется, несколько осложняли жизнь, но, сказать по правде, справляться с погодными условиями в тундре или в горах на Алтае было куда сложнее.

Еще труднее, чем с климатом, было свыкнуться с местной природой. Каждый раз, выходя на утреннюю пробежку, Дмитрий не мог избавиться от ощущения, что каким-то образом попал прямиком на разворот туристического буклета, рекламирующего прелести тропического отдыха. Причудливо изогнутая береговая линия уходила далеко к горизонту. Справа лениво катил тяжелые волны Тихий океан. Вода под солнечными лучами была словно раскрашена широкими полосами то синего, то бирюзового, то бледно-голубого цвета. Солнце, отражаясь в ней, щедро рассыпало по волнам золотые и серебряные искры, так что глазам было больно смотреть и приходилось щуриться. Волны медленно катились к берегу, сердито взвивались, оседали кудрявой пеной и, шипя, выплескивались на белоснежный песок.

Слева от пляжа шелестели крупными листьями пальмы – порой высокие, уходящие толстыми, покрытыми серой корой стволами куда-то под облака, порой низкие, приземистые, кончиками листьев подметавшие землю. Среди деревьев виднелись домики местных жителей – все как один построенные на высоких сваях. Цунами здесь боялись как чумы, даже в тех частях Соломоновых островов, которым подобная опасность и вовсе не угрожала. Островерхие крыши с чуть более пологими по бокам скатами, крошечные веранды, на перилах которых сушились яркие рваные тряпки, перевернутые кверху дном деревянные лодки, старые снасти, кучи разноцветного мусора в кустах. Вот такой пейзаж Дмитрий видел каждое утро на протяжении почти двух лет.

Навстречу ему попалась высокая женщина, которая волокла за собой огромный матерчатый мешок – должно быть, шла в центр, на рынок. И Дмитрий в который раз про себя отметил удивительную особенность местных жителей: их кожа была теплого темного оттенка, а курчавые волосы – светлыми, рыжевато-золотистыми. Странный, нигде больше им не виданный, но по-своему привлекательный контраст. За цветистую юбку женщины цеплялся ребенок – шоколадного цвета мальчишка лет пяти, в одних кое-как натянутых выгоревших шортах и с пышным облачком рыжих волос вокруг головы.

– Zap maan, – протяжно произнесла женщина на местном диалекте пиджин, представлявшем собой причудливую смесь официального английского, исковерканного порой до неузнаваемости, и остатков туземных наречий.

И Дмитрий привычно сухо кивнул и буркнул какую-то ответную любезность. Он вовсе не стремился входить в тесный контакт с аборигенами, завязывать какие-то дружеские или добрососедские связи. И женщины этой не помнил. Она же наверняка знала его в лицо – не так-то много было здесь европейцев, к тому же за столько месяцев, проведенных на острове, работник метеостанции, разумеется, успел примелькаться.

Как следует разогревшись, Дмитрий выбрал безлюдный участок пляжа и принялся делать упражнения. Приседания, отжимания, пресс. Он старался держаться в форме и к своим сорока трем пока не замечал за собой каких-то возрастных изменений. Тело охотно отзывалось на нагрузку, слушалось, оживало. Кровь бежала по жилам, и мышцы приятно гудели. Были времена, когда эти свидетельства собственного непобедимого здоровья, силы и мощи, доказательства того, что жизнь продолжается, несмотря ни на что, почти приводили его в отчаяние. Но время, неумолимое время, шло, утекало сквозь пальцы и притупляло боль, которая, как когда-то казалось, никогда не утихнет. Он давно свыкся с этим, смирился, и занятия спортом снова превратились в ничего не значащий ежедневный ритуал, привычный и машинальный.

После зарядки он стянул через голову футболку, положил ее на песок и, оставшись в светло-зеленых купальных шортах, пошел к морю. Здесь, в лагуне, море было совсем мелким, и к вечеру вода успевала сильно нагреться под лучами солнца. Но сейчас, утром, она еще омывала тело приятной прохладой. Прозрачная, еще не взбаламученная за день, искрящаяся в утренних лучах. Сквозь нее отлично просматривался белоснежный песок. И юркие прибрежные рыбки разноцветными стайками сновали туда-сюда. Он вошел в нее по пояс, постоял несколько секунд, привыкая и вглядываясь в линию горизонта, где море солнечным маревом сливалось с иссиня-голубым небом, затем взмахнул руками и нырнул в воду головой вперед.

Домик, выделенный Дмитрию для жилья, почти ничем не отличался от остальных местных хибар. Дощатое строение на высоких сваях, две крошечные комнатки с минимальным количеством мебели, узкая терраса, где едва можно было разместить гамак, спартанский душ. Единственным отличием было разве что наличие мощного кондиционера – все же климат Соломоновых островов был для него, россиянина, слишком тяжелым. К тому же, если на ночь оставлять окно открытым, в комнату набивалось огромное количество жутковатого вида тропических насекомых. Из кое-как прилаженного к стене над раковиной зеркала, перед которым брился Дмитрий, на него смотрело покрытое стойким ровным загаром лицо с крупными, но достаточно классическими чертами. Высокий лоб, твердый тяжелый подбородок, резкие скулы, тонкий в переносице нос, сурово сжатые губы, выгоревшие золотистые брови над светлыми глазами. Покончив с бритьем, Дмитрий пригладил отросшие русые с чуть рыжеватым отливом волосы, машинально отметив про себя, что пора бы подстричься. Все-таки он не очень хорошо переносил местную жару, а волосы, чуть отрастая, начинали ему мешать, от них делалось еще жарче, и ему начинало казаться, что на голову надета плотная шерстяная шапка. Ни в какие местные парикмахерские, где островные мастера, любители замысловатых экзотических причесок, предлагали обслуживание на любой вкус, он не ходил, не желая уделять своей внешности внимания больше, чем требовали обычные правила гигиены и здорового образа жизни. Поэтому раз в пару месяцев просто доставал из шкафчика в душевой машинку для стрижки волос и сбривал волосы, оставляя короткий ежик. Однако сейчас времени на бритье уже не было, и Дмитрий пообещал себе заняться собственной прической вечером.

К тому моменту как он вошел в помещение метеостанции, солнце пекло вовсю. День разгорался жаркий, и в воздухе не осталось и следа от утренней влаги. Несмотря на общую убогость и бедность местного быта, метеостанция, принадлежавшая Австралийскому институту геодезии, была оборудована по последнему слову техники. Возможно, еще и поэтому Дмитрий и двое его коллег вызывали такое почтение у аборигенов. Вероятно, они представлялись островитянам кем-то вроде жрецов загадочного и опасного бога Науки, целыми днями творивших в своем хромировано-электронном храме таинственные богослужения и приносивших жертвы во славу торжества прогресса. Жилые домики для сотрудников находились всего в нескольких метрах от метеостанции. За станцией располагалась огороженная просторная площадка, на которой были установлены две психрометрические будки – в одной были термометры, психрометр и гигрометр, во второй – приборы-самописцы, гигрограф и термограф. Кроме того, на площадке имелись термометры для измерения температуры почвы, приборы для измерения скорости ветра – флюгер Вильда, анемометр, измерители осадков и атмосферного давления. Дмитрий уже на подходе отметил, что полосатый «носок» – приспособление для определения направления ветра, уныло висит в воздухе, а вертушка рядом с ним почти не крутится. Утро стояло душное и безветренное.

Кроме Дмитрия, на метеостанции работали еще двое: Брайан – флегматичный британец лет около пятидесяти и Нил – студент из Сиднея, согласившийся приехать сюда на три месяца учебной практики, за которую должен был потом получить приличные бонусы в университете. С Брайаном Дмитрий сработался отлично. Британец был одиночкой вроде него, не пытался лезть в душу и закадычной дружбы не предлагал. К тому же Австралийский институт не нанимал на свою метеостанцию кого попало. Чтобы попасть сюда, нужно было иметь определенный вес в научных кругах. И Дмитрию всегда было приятно при случае перекинуться с Брайаном парой фраз – как с человеком своего круга, находящимся с ним на одной волне. Работали они посменно, а потому пересекались лишь на несколько минут в день, обменивались приветствиями, сообщениями и, если была необходимость, договаривались о ремонте каких-либо вышедших из строя приборов. Нил же досаждал Дмитрию вовсю. Парень, призванный выполнять на станции обязанности секретаря и младшего помощника, постоянно околачивался без дела, болтал не переставая, сыпал шутками и сам же гоготал над ними, обнажая крупные очень белые зубы. Охоты действительно чему-то научиться, приобрести полезные навыки или заниматься научными изысканиями у него не было никакой. Что его в самом деле интересовало, так это прелестные местные девушки с темно-медовой кожей и золотистыми кудрями и ночные бары. Нил обычно являлся на работу, позевывая и благоухая вчерашним перегаром, однако после нескольких выволочек, устроенных ему Дмитрием, по крайней мере не опаздывал. Кое-как выполнив свои обязанности, он тут же принимался трещать, живописуя свои вчерашние приключения и победы. Отвлекал этот треп безбожно, и Дмитрий несколько раз рявкал на не в меру разболтавшегося стажера. Тот, кажется, давно уже должен был понять, что его коллега – человек замкнутый и некомпанейский. Возможно даже, он слишком хорошо это понял и теперь намеренно выводил Дмитрия из себя. Но выслать его назад у Дмитрия возможности не было.

Когда Дмитрий вошел в помещение, Брайан собирался уходить. Он с британской обстоятельностью вежливо кивнул Дмитрию и уже в дверях доложил:

– Ночью поступили кое-какие данные. Распечатку я оставил на столе. Посмотрите, может быть любопытно.

– Благодарю, – сдержанно отозвался Дмитрий.

Англичанин снова кивнул ему и вышел за дверь.

Дмитрий первым делом сходил на площадку снять показания приборов. Датчики, измеряющие световую и тепловую энергию от Солнца, приборы, определяющие силу и направление ветра, влажность воздуха, электролизер… Вернувшись в помещение, он передал собранные данные Нилу на обработку. Должна же, в конце концов, от этого пацана быть хоть какая-то польза. Нил плюхнулся в кресло перед компьютером, нажал пару клавиш на клавиатуре и тут же крутанулся на стуле:

– Вы не представляете, с какой девчонкой я познакомился вчера вечером. Ее зовут Нэнси, и она…

Дмитрий, смерив доставучего юнца убийственным взглядом (который тот, впрочем, проигнорировал, продолжая описывать прелести своего нового увлечения), подошел к своему столу и склонился над распечатками, которые оставил для него Брайан. Это были показатели самописца, отслеживающего сейсмоактивность у берегов Соломоновых островов. И одного взгляда на распечатки хватило Дмитрию, чтобы понять, почему Брайан посчитал показатели любопытными. Кавачи, подводный вулкан, расположенный километрах в тридцати от южной оконечности Вангуну, одного из островов Соломонова архипелага, этой ночью внезапно начал проявлять активность.

Все долгие месяцы, что Дмитрий провел здесь, на Соломоновых островах, он интересовался вулканом, изучал данные о случаях его активности и надеялся, что сможет наблюдать его очередное пробуждение. Этот вулкан аборигены именовали «Печь». В первый раз извержение его случилось в 1939 году, и с тех пор вулкан пробуждался к жизни еще восемь раз. Во время извержений над кратером, находящимся глубоко под водой, поднималось облако пара высотой более 500 метров, хорошо видимое над поверхностью океана. В результате последнего извержения, 12 лет назад, в океане сформировался крошечный 15-метровый остров, но он довольно быстро исчез.

Все это было чрезвычайно интересно. Дмитрию, конечно, хотелось стать очевидцем редкого природного явления, но, честно говоря, он не особенно рассчитывал, что ему в самом деле так повезет. И вдруг – такая удача!

Он крепче сжал в руке распечатки показателей самописца и резко развернулся на месте, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

– А ее ноги… Боже, словно выточены из эбенового дерева, – распинался Нил, закатив глаза.