…Предок Клодии Апий Клавдий Слепой, рожденный в 312 г. до Р.Х., создавший акведуки, водопровод, знаменитую Апиевую дорогу (и поныне одна из лучших дорог в мире) писал в своей первой, изданной в Риме книге «СБОРНИК ЦИТАТ И АФОРИЗМОВ»:
«Человек сам кузнец своего счастья».
Вероятно, он меньше всего предполагал, что через несколько столетий его прекрасная пра-пра-правнучка и гениальный молодой поэт перевернут этот афоризм, перевернут, но не забудут.
И вот, этот пылкий юноша, Катулл, встречает Клодию и влюбляется в нее.
Более неосмотрительным просто нельзя было быть.
Он, чья душа пылала огнем поэзии, чьи идеалы были просты и неизменны, чье кредо было – ЛЮБОВЬ И ВЕРНОСТЬ нашел себе более, чем неподходящий, на первый взгляд, объект для своих чувств.
Кроме того, он был не то, чтобы совсем беден, семья еще поддерживала его, но все-таки он был небогат, НЕРИМЛЯНИН, а значит – ПЛЕБЕЙ, и совсем некрасив, и даже СВЕТЛОГЛАЗ, волосы имел серые, что противоречило эстетике Рима, и у него был не лучший рост, и вообще, друзья называли его ОБЕЗЬЯНОЙ. Кого-то напоминает, не правда ли? Нашего Пушкина. Его друзья порой тоже звали обезьяной.
Катулл снимал квартиру в инсуле, арендном доме, пользуясь услугами своего верного единственного слуги, и вообще, кто он был такой, этот Катулл? ПОЭТ? НИКТО.
И вот этот веронец вдруг находит успех у Клодии.
Их видят всюду вместе, Катулл сочиняет чувствительные стишки ПРО ПТИЧКУ, которые тут же разлетаются по Риму.
Их пишет полуграмотный плебс на стенах домов, поют в кабаках, читают и переписывают знатные нобили, патрицианки, даже уважаемые матроны.
Катулла и Клодию видят в театре, на ипподроме, в городе.
Невероятно – они даже не выглядят как любовники.
Они РАЗГОВАРИВАЮТ.
Еще удивительнее, Клодия больше совершенно не интересуется красивыми римскими мальчиками.
Клодия ведет себя как природная девственница, она вдруг становится СКРОМНОЙ.
Она даже меняет одежду на более скромную и больше не устраивает свои шоу.
Даже муж, сенатор замечает невозможную перемену.
Он начинает РЕВНОВАТЬ К КАТУЛЛУ. Он впадает в ярость при виде этой скромнейшей парочки. Он запрещает принимать в их доме Катулла, он устраивает Клодии нелепые сцены ревности.
Рим НЕ ПОНИМАЕТ.
Но при этом Рим восхищается стихами Катулла, и его знаменитые стихи ПРО ВОРОБЬЯ, с момента их написания, не один уже век украшают римские стены.
За 2 года до этого
В 62 году до Р. Х. Цезарь становится претором.
В конце этого же года в декабре в Сатурналии в его дом на праздник Доброй Богини проникает Публий Клодий Пульхр.
Клодия ждет суд за то, что он, переодетый женщиной, проник в Дом Цезаря, где справлялось празднество Благой Богини, очень почитаемой римлянами, особенно женщинами, на котором никогда не дозволялось присутствовать мужчинам.
По этому поводу Цезарь заявляет: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений». И подает на развод.
Предполагается, что Клодий проник в дом для того, чтобы встретиться с женой Цезаря.
Вообще-то, обвинение притянуто за уши. Ну, кто всерьез станет назначать свидание именно в единственный в году женский праздник, ритуальный, да к тому же с таким множеством свидетельниц? Ну, уж не влюбленный, точно.
Так кому необходимо такое свидетельство? Клодию? Вовсе нет. Цезарю!
И затем в начале 61 года Цезарь разводится с Помпеей, дочерью Квинта Помпея и внучкой Луция Суллы.
Этот брак принес ему огромные средства и политические возможности. Но нужно было двигаться дальше.
Цезарь не долго томился в одиночестве. Он был высок, строен, светлокож, хорошо сложен, черноглаз, ну, разве, чуть полноват лицом. Патрицианки охотно предоставляли ему утешения.
Он был близок многим римским дамам. В том числе и жене Марка Красса – Луциии, а также жене Гнея Помпея.
Но больше всех он любил мать Брута. Черная редчайшая жемчужина, стоимостью в 6 миллионов сестерциев не показалась слишком большой ценой за ее внимание. Сам же Брут, говорят, был внебрачным сыном Цезаря. Во всяком случае, Цезарь относился к Бруту как к сыну. Не – «и ты, Брут», а по свидетельству очевидцев: «и ты, сынок».
Курион Старший в своей речи как-то назвал Цезаря «мужем всех жен и женой всех мужей», назвал публично. Правда, в Риме такими шутками мало кого можно было удивить, как и убедить.
В 61 году от Р. Х. Клодий обвиняется в святотатстве, но, избегая наказания, откупается.
3
Lugete, o Veneres Cupidinesque*,
et quantum est hominum venustiorum:
passer mortuus est meae puellae,
passer, deliciae meae puellae,
quem plus illa oculis suis amabat.
Nam mellitus erat suamque norat
ipsam tam bene quam puella matrem,
nec sese a gremio illius movebat,
sed circumsiliens modo huc modo illuc
ad solam dominam usque pipiabat;
qui nunc it per iter tenebricosum
illud, unde negant redire quemquam.
At vobis male sit, malae tenebrae
Orci**, quae omnia bella devoratis:
tam bellum mihi passerem abstulistis.
o factum male! o miselle passer!
Tua nunc opera meae puellae
flendo turgiduli rubent ocelli.
3
Плачь, Венера Купидона
И те, в ком еще есть человечность!
Воробей моей девочки умер,
Воробей, радость моей детки.
Кого больше света глаз любила;
Больше, чем свой мед любят пчелы,
Так добра, словно девочка мама,
Он с груди не слетал ее и лона,
Для одной госпожи своей чирикал.
А сейчас он на пути мрачном —
Там, откуда уже нет возврата.
Ужасное, мрачное пространство
Орок, жрущих красоту жизни.
Преступленье! Бедная птица!
А теперь у моей девочки распухли
От слез глаза, и как рубин покраснели.
60 год от Рождества Христова. Год консульства Целера Метелла.
Катулл шел по ночной улице. Его немного знобило. Не раз сбившись, плохо представляя, куда лучше идти, он все же относительно быстро вернулся домой. Забрался в постель. Несмотря на усталость, ему не спалось, он все еще был со своей незнакомкой.
Он вспомнил, как в полдень внезапно оставил общество друзей-поэтов. Торопливо попрощался, словно и вправду куда-то опаздывал, и зачем-то пошел к Священной Дороге, словно его там кто-то ждал.
Он вспоминал, как остановился посреди дороги, и как потом увидел ее, стоящую напротив. И этот шар в ее руках.
Ему тогда стало так тепло на душе, словно бы пришел домой.
И еще этот ее взгляд, словно напоминающий о чем-то, вопрошающий, как будто бы он должен был сказать ей что-то важное… Самое Главное…
Он даже не знал, кто она. И уже не хотел знать. Достаточно было ее присутствия.
Он совершенно не запомнил путь, по которому они шли, не заметил особенностей здания или обстановки.
Все, что он видел – это птица, луч и она.
Еще он помнил, что им было хорошо. Невероятно.
Еще он помнил, как она проводила его, как увернулась от его губ.
Как ему не хотелось ни о чем просить ее.
Как он молча прошел через сад и вышел на улицу.
Вряд ли он стал бы искать ее дом.
Вряд ли ему захотелось бы делать это против ее воли.
Ему даже не хотелось знать, встретятся ли они еще.
Но он знал точно, чувствовал всем своим существом, что все будет так, как они захотят.
И еще он думал, что все, что они пережили, это и есть любовь, и доверял этому. Эта сила сама найдет все, что сочтет нужным.
Он проснулся утром бодрый, полный сил. Чувство тепла никуда не ушло. Он вспомнил вчерашнюю встречу. И знал уже точно, что не станет тревожить покой женщины, которая стала ему дороже всех.
Прошло несколько недель.
Отец торопил в письмах, убеждал его поспешить с устройством на службу, ссылаясь на достаточную уже известность в Риме, на связи молодого Катулла, на старые связи отца, влиятельного гражданина Вероны, известного также и в Риме, а не только в Цизальпинской Галлии. Отец писал, что пора бы уже его Валерию стать взрослым.
Выбор был небольшой.
Служить в свите претора или, о чем отец ясно намекал в письмах, у наместника Цизальпинской Галлии и консула Рима Квинта Цецилия Метелла Целера, что считал оптимальным. И изучать юризм у него же.
Катулл через знакомых послал прошение о встрече, и секретарь Целера сообщил ему место и время. Консул назначил визит в своем особняке…
Катулл вошел за темную ограду решетки, прошел сквозь парк, вошел в шикарный особняк консула и доложил о своем приходе секретарю.
Целер, большой добродушный мужчина с особым чувством юмора, хорошо принял его, бегло просмотрел рекомендации, рассказал о новой должности, о сложностях и перспективах, об оплате, довольно неплохой, и после получасовой беседы, Катулл покинул его приемную.
У самого выхода он столкнулся лицом к лицу с той, о ком ни на минуту не забывал.
Она поздоровалась с ним. Резко повернулась и прошла вместе с ним за дверь.
– Люди – свиньи, – сказала она ему, – и так и нужно с ними поступать.
И резко же, не попрощавшись, вернулась в дом.
Поздним вечером этого же дня в таверне, куда он зашел посидеть и немного выпить, он услышал, что у жены Метелла Целера Клодии умерла любимая ручная птичка…
КАТУЛЛ ИГРАЕТ БАНАЛЬНОСТЯМИ КАК КОЛОДОЙ ТАРО.
ЛЮБОЙ ОБРАЗ – ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ ПО СВОЕЙ ЗАТЕРТОСТИ, СМЕШНОЙ ДО ПОШЛОСТИ, ОБРАЗ, ВЫХВАЧЕННЫЙ ИЗ МУТНОГО ПОТОКА СОЗНАНИЯ ТОЛПЫ, КАТУЛЛ ОТМЫВАЕТ, ОТКРЫВАЕТ, ПОДНИМАЕТ, ПОВОРАЧИВАЕТ КАКОЙ-ТО ЧУДЕСНОЙ СВЕРКАЮЩЕЙ ГРАНЬЮ, – И ВСЕ УЖЕ СВЕРКАЕТ, СИЯЕТ СВЕЖЕСТЬЮ И СОЛНЦЕМ.
Он похож на старьевщика, находящего в утиле самые новые, самые прекрасные драгоценности.
Камень, который отвергли строители, стал во главу угла… Краеугольный камень. Что-то из еврейских историй? Что-то знакомое?
ЭТО ЕГО ВЫСОЧАЙШАЯ АЛХИМИЯ, ЭТО ЕГО ФАНТАСТИЧЕСКОЕ МАСТЕРСТВО, ЭТО ЕГО ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ, вот так он добывает свое золото.
…В Риме большое значение придавали наблюдением за полетом птиц, особенно орлов и ястребов.
Считалось, что через птиц изъявляет свою волю Божество.
Образ птицы вообще во всех этносах трактовался как образ Бога.
Поэтому маленькая прирученная домашняя птичка вполне могла восприниматься как благосклонность Божества также.
Предмет печали поэта – птичка. Воробей.
Контекст: отождествление – сам поэт; тот, кто развлекал возлюбленную – погибает.
Здесь как бы предвидение или – программирование? – собственной судьбы.
Может, Катулл видит собственную судьбу?
Стихотворение как эпитафия себе?
С какой точки времени тогда Катулл смотрит на свое настоящее?
Откуда? Из будущего? Из прошлого? Из какой-то еще одной точки – вне пространства-времени?
Это стихотворение о «птичке» может также быть очень прозрачным описанием страсти поэта, и тогда буквально —
«Любовница, возлюбленная, страсть, нежность, радость, наслажденье, моя девочка, девушка, девка, девчонка, детка».
И тогда… это стихотворение станет помесью порно с величайшей душевной интимностью, любовью и пр.
И тогда, да, уже можно лучше понять Рим, пишущий это на стенах и на дощечках…
Потому что итальянское «птица», «avis», что достаточно хорошо разобрал Зигмунд Фрейд в своей работе о Леонардо да Винчи, это слово на городском сленге всегда означало также мужской половой орган, вообще – гениталии. И в рамках этой работы Фрейда это стихотворение открывается еще иначе.
И здесь становится также понятным старание превратить это стихотворение в скучное – «про птичку».
О проекте
О подписке