Стихотворение №1 посвящено Корнелию Непоту, первому римскому историографу, земляку Катулла, писателю и историку, автору многотомного труда «Хроники», в котором Корнелий излагает всемирную историю, начиная с древнейших отдаленных времен и заканчивая последними событиями в Риме для автора на тот момент времени.
Сarmina * – переводится с латыни как песня.
А также – как лебединая песня.
И еще – как крик совы.
А еще – скрытая ссылка на цвет – карминный, близкий к пурпуру, цвет крови и страсти.
А еще – имя – или наименование – пурпурная, красная…
А еще… судьба в некотором смысле… или – причинно-следственная связь.
Corneli** – Корнелий Непот.
Patrona virgo*** – дева патронесса, дева покровительница.
2
Passer, deliciae meae puellae,
Quicum ludere, quem in sinu tenere,
Quoi primum digitum dare adpetenti
Et acris solet incitare morsus,
Cum desiderio meo nitenti
solaciolum sui doloris,
Credo, ut tum grauis ardor;
Сarum nescio quid lubet iocari
Et ecum ludere sicut ipsa possem
Et tristis animi leuare curas!
…
Tam gratum est mihi quam ferunt puellae
Pernici aureolum fuisse malum,
Quod zonam soluit diu nega
2
Воробей, радость моей детки,
С кем играет, с кем нежна настолько,
Что послушно подставляет палец,
Для жестоких, яростных укусов,
Чтобы томление ее притихло.
Любимая не знает лучше шутки
И забывает все свои печали,
Веря, что так жар уймется,
Развлекается, словно все может
И скорбную душу оставляют беды.
…
Словно героическая девочка
Золотым яблоком срываясь
С ветки, когда дует ветер.
60 год от Рождества Христова в год консульства Квинта Цецилия Метелла Целлера.
Среди молодых поэтов Рима, блиставших красотой, юностью, остроумием, изысканно или подчеркнуто просто одетых, похожих на рой ангелов, с выбившимися, как бы нечаянно, кудрями, акцентированно длинными локонами в пику нынешней римской моде на короткие стрижки; с архаичными прическами, почти женственными; ухоженными руками, унизанными восточными перстнями с тайными, эзотерическими значениями, Катулл был похож на воробья.
Все древнее и таинственное имело особенное значение в этом кружке молодых гениев, как, впрочем, и все новое.
Среди молодых поэтов Рима Катулл выделялся своей обычностью, какой-то безыскусной простотой, как бы отказом от любой игры.
Казалось, Катулл и не заботился вовсе ни о своей красоте, ни о красоте своих ямбов.
Но странное дело, он умел каким-то образом превращать все в фон, на котором он просто светился своей обычностью.
Он умел жить так, что все подчеркивало его – обычного человека.
И эта его обычность, простота и почти дерзкая безыскусность, наряду с какой-то невероятной фанатичной приверженностью к истинному, и создавало ему тот особый ореол, в котором сияла его необыкновенная слава – просто обычного человека, обычного поэта обычной жизни.
Но ему было невозможно не верить. В нем убеждало все.
Его меткие эпиграммы, короткие и едкие, были уже хорошо известны в Риме. Их цитировали, учили наизусть.
Маленькие эротические стихи, изящные и шутливые, очаровывали простотой, чувственностью и прозрачным трезвым взглядом на жизнь. Каким-то образом, ему негласно присвоили звание первого поэта Рима, что как-то не умаляло достоинства других молодых или официально признанных в Риме поэтов. Он настолько не был похож ни на кого, что соперников не было.
Он был один.
В этот день Клодия собиралась особенно тщательно. Не ожидалось ни приемов, ни праздников, но с самого утра она отчего-то вызвала парикмахера, лучшего в Риме мастера, услуги которого она предпочитала остальным. Она долго обсуждала с ним прическу, беспокоясь не только о впечатлении, но и о надежности, затем позвала массажистку, рабыню из Сирии, молчаливую темнокожую девушку с маленькими, крепкими, не знающими усталости руками. Предупредила, чтоб массаж был сделан особенно тщательно. И на этот раз, без особых причин, она использовала вместе с обычными ароматическими маслами, редкий состав, называемый «эликсиром любви», масло со странным, почти неприятным запахом, которое потом, при взаимодействии с кожей создавало неуловимый аромат то ли ветра, то ли моря, а может, даже звездного неба, если бы у неба был запах.…
Закончив с растираниями, она некоторое время походила совершенно нагой по комнате своей роскошной виллы, комфортной, сверхсовременной, величественной, и вместе с тем простой на первый взгляд. Она впитывала в себя всем телом нежный ветер, сквозняками льющийся из цветущего сада. И странное предчувствие чего-то нового, наполняло ее радостью, тревогой и каким-то необычным возбуждением.
Сегодня она выбрала самый шокирующий наряд из узорных прозрачных сирийских тканей, который не столько одевал, сколько овевал ее стройное цветущее тело, сияющее здоровьем и силой. Она провела несколько линий вдоль век, подчеркнула глаза и брови специальным египетским составом, и больше ничего не стала добавлять к макияжу. Сандалии она выбрала самые легкие и самые скромные, отделанные узкими узорными лентами. Обулась. Выпив маленькую чашку особого напитка, придающего бодрость, она ограничила этим свой завтрак, и приказала слугам готовиться к выходу. Здесь взгляд Клодии скользнул на хрустальный шар, она вгляделась в него пристальней, и там будто бы пробежало что-то внутри – тень или ветер, вспыхнуло, зажглось звездами, завибрировало и растаяло. Впрочем, это могло быть просто ее отражение. Она не стала особенно задумываться над этой игрой света, взяла этот прохладный шар в ладони, и вышла из своей комнаты.
В этом сезоне появилась новая деталь в дамской моде Рима – шар из горного хрусталя, который, как верили сами дамы, особенно хорошо охлаждает руки и душу. Этот шар был доставлен Клодии всего несколько дней назад, но она сразу почувствовала особое поле, окружавшее его. От лектики она отказалась, и хотя это было не в обычае знатных дам, решила на этот раз совершить прогулку пешком.
Вот так, в сопровождении своей обычной свиты, держа в руках хрустальный шар, в вызывающе прозрачных одеждах, подчеркивающих ее ослепительное тело, она вышла за ворота виллы, где уже собралась толпа зевак и поклонников, ожидавшая ее выхода, как особенного события. Что было, впрочем, привычным.
Клодия шла по Святой Дороге, Via Sacra, главной улице Рима, сегодня у нее не было никакой особенной цели, но, словно невидимая яркая нить странной силы вела ее, и это было приятно и захватывающе.
Сопровождающая ее толпа гудела о чем-то, одобрительно и восхищенно. Голоса размывались в воздухе. Возможно, все дело было утреннем напитке, когда Клодия внезапно остановилась и подошла к невзрачному молодому человеку, почти застывшему на ее пути и странно, по-домашнему глядящему на нее. Между ними был хрустальный шар, который стал вдруг почти горячим. Странная сила остановилась. Возникло почти ощутимое поле между Клодией и этим мальчиком, словно бы вечность ждущего ее здесь. Ситуация была почти комичная: она, патрицианка, уверенная в себе и знающая толк в любви, вдруг смутилась перед этим мальчиком, ей захотелось укрыться, спрятаться от его спокойных глаз, да он словно бы и не смотрел на нее, почти не смотрел, и ей сделалось необходимым поговорить с ним.
– Тебе нравится мой шар?
Он смотрел на нее:
– Мне нравишься ты.
Она вложила шар в его руку.
– Подарок.
Он подержал шар в руках, закрыл глаза, открыл.
– Ты хочешь поговорить?
– Да, – просто сказала Клодия, – пойдем со мной. Я хочу поговорить. Тебя зовут…
– Катулл. Гай Валерий Катулл.
Клодия улыбнулась. Катулл. Щенок. Кутенок… Забавно.
– Капитолийская волчица? Ромул, Рем и Катулл?
– Может быть.
Они уже шли назад, к дому Клодии, толпа постепенно редела, и когда они вошли за черную литую ограду особняка, их сопровождали уже одни слуги. Она отпустила слуг, распорядилась никого не принимать, провела Гая Валерия Катулла в свою особую комнату, в дальнем крыле виллы, с потайной дверцей, ведущей в сад и особым, скрытым в саду же выходом.
Это была строгая квадратная комната для отдыха и размышлений с небольшим прямоугольным окном наверху, в которой и не было почти ничего, кроме небольшого столика, невысокого кресла и скромного ложа, на котором иногда отдыхала Клодия.
– Устраивайся. Здесь не очень уютно?
– Уютно везде, где ты, – ответил мальчик.
Его искренность или любезность казались чудовищными.
– Что-нибудь прохладительное?
– Как хочешь сама.
– Тогда немного вина. Ты вино пьешь? Разбавляешь?
Он улыбнулся.
– Я не разбавляю, думаю, это все портит.
– И я, – рассмеялась Клодия.
И от этого смеха, серебристого, легкого, щекочущего, словно разлетелось множество колокольчиков и стало легко и свободно. Ушла даже и тень скованности.
Она поставила на столик бокалы, темную запотевшую бутылку, высыпала на белоснежную пузырчатую тарелку горсть орешков.
– Угощайся. А вино разливать придется тебе, не так ли?
– Да, госпожа.
И он уже держал в своих далеко не аристократических руках темное стекло, и вино уже лилось в бокалы, безупречной линией, и она уже поднимала свой бокал:
– За встречу!
Что-то было здесь еще. Что-то совсем новое, о чем просто не хотелось думать…
– Ты не представилась.
Клодия помрачнела. Встала, вышла из-за стола. Подошла к окну. Все верно. Случайная встреча, простое любопытство. Теперь она вынуждена отвечать на вопросы, рассказывать о себе, о своей жизни. Кроме того, достаточно, в общем, одного имени, чтобы он мог всегда узнавать о ней… да. А с другой стороны, зачем ей помнить сейчас, как ее звать, кто она, что происходило вчера? Прошлого – нет. Настоящее…
В комнату влетела ее птичка. Закружилась. Клодия подошла к небольшому, скрытому в стене шкафчику, взяла оттуда горсть зерен, протянула ладонь. Птичка, снижаясь и поднимаясь, клевала золотистые крупинки. Сквозь просветы задрапированного окна в золотом луче солнца вибрировала жизнь.
Клодия вернулась к столику, села на прежнее место. Напротив нее на ложе полулежал мальчик. И все также спокойно смотрел на нее.
– Не знаю, сможешь ли ты это принять, – сказала Клодия, – может, сегодня у меня не будет имени?
– Я бы хотел тебя все же как-то называть.
– Называй.
– Ипсифилла. Та, кто любит себя. Хорошо?
– Не обижайся.
– Ты хотела поговорить.
– Но точно не о том, кто я.
– Может, ты хотела поговорить о том, кто я?
– Я хотела поговорить. Мне казалось, это важно.
– Я понял. Все, что ты могла бы рассказать о себе, это – не ты?
– Наверное. Да. Точно..
Он посмотрел на хрустальный шар, лежащий на столе.
– Подарок?
– Да.
– Тогда пусть его место будет здесь, в твоем доме. Я так хочу.
Он поднялся:
– На самом деле, мне бы очень хотелось тебя поцеловать. Мне бы хотелось целовать тебя. Долго. Много. Всегда. Поэтому я пойду. Проводи меня.
Она встала. Он был прав. Разговор был невозможен.
У них не было языка, на котором можно было говорить о самом важном, большем, чем все слова…
Она взглянула ему в лицо, его выразительные, почти пухлые губы, были точно созданы для поцелуя. Он улыбнулся, обнажив в улыбке белоснежные мелкие неправильные зубы. При всей неправильности черт, он был прекрасен. От него шло невероятное тепло. Хотелось к нему в руки. На грудь.
Он взял ее руку и поцеловал. Другую.
Она вспомнила об этом странном луче, который привел ее к нему, и вдруг доверилась этой силе.
Ей стало легко и свободно.
Она обняла его, и мир закружился.
О проекте
О подписке