За окном слышалась неумолчная песнь дрозда. И трели эти, а следом за ними и голос муэдзина, который ворвался в покои вместе с певучим азаном, разбудили Гаухаршад. Девушка потянулась в своей постели, обвела недоумённым взглядом комнату. За многие дни путешествия ей пришлось ночевать в караван-сараях, домах аульных баев, а несколько раз прямо в кибитке. Когда их путь лежал по рекам, ханбика засыпала в походном шатре, раскиданном на большом струге. И она до сих пор помнила, как в разыгравшийся шторм страшно хлопали над головой туго натянутые полотнища. А сейчас её взор скользил по сводчатому потолку, расписанному голубыми и зелёными узорами, по прозрачному муслину, спадающему красивыми складками вокруг её ложа. Она откинула стёганое шёлковое покрывало и опустила ноги на пол. Вездесущая Жиханара мгновенно появилась перед ней, видимо, дожидалась пробуждения своей госпожи неподалёку. Рыхлое, блестевшее от пота лицо няньки и её бесконечные поучения опротивели ханбике, и она уже не могла видеть перед собой старую прислужницу.
Пробудившись окончательно, Гаухаршад вспомнила всё. Вчера вечером она прибыла в Казань и сейчас находилась в дворцовых покоях повелителя. Эти комнаты отныне принадлежали ей как единственной сестре хана Абдул-Латыфа. Здесь она была хозяйкой и ещё вчера, засыпая, поклялась, что поменяет всех слуг, напоминавших ей о ненавистном Крыме. В первую очередь ей не терпелось отправить в отставку Жиханару. Гаухаршад давно уже перестала нуждаться в няньке, а старуха всё пыталась поучать её – высокородную ханбику.
– Час молитвы настал, госпожа, – возвестила Жиханара. Она величественным жестом подозвала невольниц, принёсших чеканный кумган, серебряный тазик и расшитое полотенце.
Гаухаршад выпятила нижнюю губку, приготовилась поперечить няньке, но не осмелилась отказаться от молитвы. Ханбика благополучно достигла цели своего долгого путешествия и не могла не возблагодарить за это Всевышнего. Ритуальное омовение и молитва заняли не более получаса.
Ханская дочь подошла к овальному зеркалу, но плеск воды, раздавшийся сквозь неплотно прикрытые створки дверей, привлёк её внимание. Она толкнула резное дерево и восхищённо ахнула, сразу за её покоями располагался небольшой, но восхитительный садик. Его украшал маленький фонтан, облицованный чёрным мрамором, в прозрачных струях плавали рыбки, лениво шевелили золотыми плавниками и хвостами, напоминавшими роскошное павлинье оперение. Прекрасные лилии раскинули на поверхности воды свои крупные белоснежные лепестки, а в центре фонтана каменный цветок выбрасывал вверх кристальные струи, которые сверкали в робких лучах солнца. Воздух был необычайно свеж и наполнен благоуханием. В этом маленьком садике она насчитала несколько видов роз, лилий, анемонов, жасминов. Как маленький ребёнок, Гаухаршад захлопала в ладоши. «Это будет моим Пристанищем Любви, – тут же решила она. – И ничто не помешает мне! Остались позади нравоучения няньки, осуждающие взгляды крымских ханш! Здесь я сама себе хозяйка!»
Девушка рассмеялась, окинула победным взглядом сгрудившихся в дверях прислужниц. Среди них наверняка есть наушницы матери, те, кто будет докладывать в Крым великой валиде о каждом шаге её дочери. Но она прогонит их всех и попросит у брата новых рабынь. Женская половина дворца пустовала. Молодой хан ещё не был женат, а его наложницы не осмеливались показываться на верхнем этаже гарема, и теперь здесь будет царить она.
– Вам нечем заняться, бездельницы? – строго прикрикнула ханбика. – Разложите мои одежды, в этих сундуках всё пропахло сыростью!
Гаухаршад вернулась назад, в покои, опустилась в широкое кресло. Она сидела, сурово сдвинув брови, хотя душа и пела от восторга, но прислужницам, преданным её матери, своей радости показывать не хотела. Невольницы облачили её в ярко-зелёный кулмэк из тонкого муслина, а поверх надели тёмно-шафрановый казакин, расшитый серебряным шитьём. Жиханара с благоговением открывала ларцы с драгоценностями, предлагала то одно, то другое. Гаухаршад едва поводила насурьмлёнными глазами, казалось, ей было всё равно, какие драгоценности украсят нынче казанскую ханбику. Она всё же выбрала самые дорогие и роскошные серьги, подвески, а ещё украшения для кос и яркий калфак. Гаухаршад порадовалась тому, что строгая чадра осталась для неё в прошлом. В Казанском ханстве женщинам было достаточно покрывала, прикрывавшего нижнюю часть лица. Сестре повелителя приглянулось самое тонкое и прозрачное, почти не скрывавшее её черт. Полюбовавшись на себя в зеркало, госпожа обернулась к прислужницам. Под руководством Жиханары они уже накрывали столик для лёгкого завтрака.
– Оставьте это, – нетерпеливо промолвила Гаухаршад. – Пригласите ко мне начальника охраны. Я должна дать ему особые распоряжения.
Служанки во главе с Жиханарой с поклонами удалились из покоев, а Гаухаршад устроилась на низком диване, обитом золотой парчой. Она нетерпеливо постукивала по пёстрому ковру мягкой туфлёй, ждала, когда распахнётся дверь и перед её взором предстанет Турыиш.
Никому, даже самой себе, она не могла признаться, какие отношения связывали её с молчаливым военачальником, от которого так и веяло силой и мужественностью. Юной ханбике не забылась та волшебная ночь, когда она наслаждалась страстными объятиями и поцелуями юзбаши. Он умел быть совсем другим, не суровым воином, а нежным возлюбленным с пылкими речами на устах и горящим взором. Гаухаршад откинулась на резную спинку, сладкая истома разливалась по телу, словно она предчувствовала ожидавшее её наслаждение. Улыбка застыла на разомкнутых губах. С этой улыбкой она и встретила начальника охраны, который склонился перед ней, ожидая приказов.
– Мы одни, Турыиш, – тихо сказала она. – Не трать убегающие мгновения на изъявления уважения и покорности. Лучше поспеши сказать, как ты любишь свою ханбику. Иди же сюда!
Она откинула прочь муслиновое покрывало, открывая горевшее любовной негой лицо, и поднялась ему навстречу:
– Я не могу принимать пищи, не в силах пригубить живительной влаги. Не могу ни спать, ни видеть чужие мне лица, пока не услышу слова любви от тебя. Хочу любоваться губами, произносящими признание, хочу испить твои слова…
– Госпожа, – сдавленный глухой голос юзбаши остановил её горячий порыв. Гаухаршад с недоумением заглянула в глаза мужчины, стоявшего перед ней. В них не было равнодушия и презрения, которые однажды она прочла во взгляде солтана Мухаммад-Гирея, в этих глазах металась отчаянная мольба.
– Это безумие, госпожа моя. Я молю Аллаха, дабы дал он нам твёрдости и мудрости! То, что случилось когда-то, не должно повториться. Забудьте о моих словах, забудьте всё недостойное, что связывало нас!
– Забыть?! – Гаухаршад едва перевела дух. Невыносимая боль унижения, муки которой она уже стала забывать, с новой силой обрушилась на неё. «Как это могло случиться? – раненой птицей метались в голове разрозненные мысли. – Отчего все мужчины отвергают меня, почему бегут прочь, как от прокажённой? Я знала женщин старых и уродливых, но познавших в своей жизни любовь и ласки мужчин. Тысячи людей в этом мире смотрят с вожделением друг на друга! Но стоит мне выбрать мужчину для себя, как он отвергает меня! Моими чувствами пренебрёг самый красивый, первейший вельможа Крыма, и я пережила этот позор. Но сейчас! Быть отвергнутой своим подданным? Никогда! Да он – ничтожество, недостойное лобзать пыль у моих ног! Как мне пережить это унижение, как забыть этот позор?!»
А разочарование уже сменялось гневом. Ярость чёрной волной подымалась в душе, готовая обрушиться со всей своей ужасающей силой на дерзкого сотника. Она больше не желала слушать его объяснений. Что ей почтительные слова, которые он облачил в одежды оправданий и извинений! Он не был так прям, как калга-солтан Мухаммад, но лишь потому, что она его госпожа, повелительница, от которой зависит его жизнь и благополучие.
Гаухаршад отступила на шаг от мужчины, застывшего, словно каменное изваяние, резко вскинула голову:
– Охрана!
Ледяным взором она следила за побледневшим Турыишем. В голове её зрели мстительные мысли: «Я добьюсь для него казни! О! Нет! Он не умрёт так просто! Прежде я велю предать его пыткам в зиндане, поставлю его к столбу наказаний!»
Вбежавшие на её зов мангыты остановились в ожидании приказа.
– Юзбаши оскорбил вашу госпожу! Повелеваю бросить его в зиндан до моих особых указаний!
Стражи с удивлением воззрились на своего начальника. Видя их нерешительность, ханбика возвысила голос:
– Я приказываю вам!
– Внимание и повиновение! – отозвался старший из воинов.
Турыиш медленно повернулся к ним. Пока телохранители скручивали ему руки и связывали их кожаной верёвкой, он оставался безучастным, и лишь когда его толкнули к выходу, оглянулся на госпожу. Гаухаршад в оцепенении глядела на захлопнувшиеся створки дверей. Она достойно отомстила Турыишу, который дерзнул презреть её чувства, но отчего сердце снова переполнилось болью? Отчего всё ещё виделся его печальный взгляд? Что было в этих миндалевидных глазах? Она знала точно: не ненависть и даже не страх, а нечто иное, что мучило и терзало её все последующие дни.
Молодой повелитель третий день проводил в пирах и развлечениях. Он спешил познакомить свою высокородную сестру с казанским двором, первыми вельможами. Хотел показать ей силу братской любви, доброжелательности и благосклонности. В этом ханстве, которым он правил около полугода, Абдул-Латыф чувствовал себя чужеродным осколком, закинутым судьбой в непривычную для него среду. Его правление более напоминало лицедейство тряпичной куклы в руках ловких царедворцев, и ощущение бессилия и неудовлетворённости нынешним положением не покидало хана. Воспитанный при дворе крымского калга-солтана, он перенял от своего старшего покровителя вспыльчивый и нетерпимый нрав, стремление к власти и неуёмную тягу к битвам. В Казани Абдул-Латыф ощутил себя безмолвным челном на мутной тихой воде, челном, управляемым опытной и властной рукой улу-карачи Кель-Ахмеда. Подозрительный от природы, хан имел мало друзей и с болью ощущал своё одиночество в уделе, некогда управляемым могущественным отцом.
Приезд сестры заметно оживил деятельность повелителя. Вместе с Гаухаршад они провели детство в Крыму, и она показалась той ниточкой, что соединяла Абдул-Латыфа с прежней жизнью. Хан был счастлив оттого, что сестра восседала рядом с ним на троне, и уже не чувствовал такого острого одиночества.
Абдул-Латыф склонился к ханбике, которая с восторженным интересом следила за представлением индийского факира:
– Обрати внимание, Гаухаршад, по правую руку от нас, рядом с ширинским эмиром, восседает юноша в парчовом тюрбане.
– О, я вижу, – с лукавой улыбкой отвечала ханбика. – В его тюрбане сияет великолепный смарагд[31]. Я затрудняюсь даже приблизительно назвать его цену. Я всегда любила смарагды, ведь эти камни великолепны! Они не меняются ни на солнце, ни в тени, ни при свете светильников. Взгляните, мой царственный брат, как он превосходен, как блестящ!
Молодой хан невольно рассмеялся:
– Не знай я твою истинную любовь к камням, моя маленькая Гаухаршад, решил бы, что все сказанные слова по праву относятся к счастливому обладателю этой драгоценности.
– Вы говорите об этом юнце? – Ханская дочь презрительно изогнула брови. – Не вижу в нём ничего замечательного!
– А ты лукавишь! – Абдул-Латыф вновь добродушно рассмеялся. – Мурза Булат очень красив, а возраст – не помеха его силе. Я видел мурзу в состязаниях лучников и на конном ристалище. Поверь, мало кто сравнится с ним. К тому же он из рода Ширинов, старший внук нашего уважаемого улу-карачи.
– Избавьте мой слух от рассказов о вашем ширинском мурзе, – строптиво промолвила Гаухаршад. – К чему ваши речи?
– К тому, моя дорогая сестра, что когда-нибудь благосклонная судьба возведёт Булат-Ширина на пост улу-карачи. Он станет первым среди вельмож этих земель. И мне известно, что юный мурза ещё не изведал супружеских узд. Ты могла бы стать его женой, высокородная ханбика.
– Избавь меня Аллах от такой участи! – с неподдельным страхом воскликнула девушка.
– Гаухаршад! – Молодой хан с недоумением наблюдал за переменившейся в лице сестрой. – Ты словно змею перед собой увидела! В твоём возрасте не стоит так относиться к браку. Для мусульманской девушки неприлично не иметь мужа. Я выбрал тебе Булат-Ширина, и он – лучший, кто достоин быть мужем моей сестры.
– Вы выбрали мне его? – Гаухаршад рассерженной рысью подскочила с места. Не обращая внимания на поворачивающиеся в их сторону лица, жёстко бросила: – Я не желаю, чтобы моей жизнью управлял мужчина. Не пойду замуж, даже если сам Пророк выберет мне супруга. Оставьте меня со своими глупостями, Абдул-Латыф!
В Пиршественной зале воцарилась внезапная тишина. Молодой хан густо покраснел. Придворные отводили глаза. Кто-то попытался разрядить обстановку, дав знак музыкантам, но те с перепугу заиграли что-то несуразное, каждый на свой лад, и стихли, опустив свои инструменты.
Старый эмир Кель-Ахмед Ширинский с интересом наблюдал за насупившейся ханбикой.
– В жизни своей не видел столь своенравной девчонки. Поистине, укрощать эту дикую кобылицу одно удовольствие, – прошептал он на ухо любимому внуку Булат-Ширину.
Юноша склонил голову, но глаза его, с неприязнью глядевшие на сестру повелителя, сверкнули несогласием. Взгляд этот поймала и ханбика. Она вспыхнула как порох, прикусила губу. Юноша и в самом деле был красив и знатен. Но что за брак ждал её с этим красавцем, Гаухаршад предвидела так ясно, словно глядела в прозрачное зеркало жизни. Ширинский мурза будет посещать её ложе время от времени, когда ему захочется заиметь наследника, а все остальные ночи проведёт в объятьях соблазнительных наложниц. Возможно, она сможет добиться права быть единственной женой из-за принадлежности к высокому роду, но какие преимущества получит? Супруг будет дарить ей моменты близости по обязанности, которая будет тяготить его. Вот что её ожидает: участь забытой женщины, которую будут выставлять напоказ знатным гостям, как очень дорогой, но неудобный кубок, из которого никому не придёт в голову испить вина. Что бы ни делал её брат, она не сдастся и не позволит соединить себя узами брака с этим вельможным красавцем!
Гаухаршад низко склонилась перед ханом, стараясь перед лицом казанских вельмож оказать брату как можно больше почтения:
– Простите, повелитель, мою вспыльчивость, должно быть, я ещё не пришла в себя от тягот дороги. Умоляю вас, позвольте покинуть этот прекрасный пир и удалиться в свои покои.
Слова девушки были полны смирения и раскаяния, но в глазах, которые она подняла на брата, мелькнула воинственная искорка. Внешне она будет покорна, но не покорится никогда! Вызов брошен! И Абдул-Латыф увидел этот вызов и принял его, хотя ответные слова его были доброжелательны:
– Ступай, сестра, пусть Аллах пребудет с тобой.
Он повернулся к главному распорядителю праздника, приказал:
– Музыку и танцовщиц!
В зале все зашевелились, громко заговорили. Заиграла музыка, и гурии в развевающихся одеждах цветным вихрем ворвались в очерченный роскошным ковром круг.
С утра Гаухаршад отправилась на прогулку на красивейший, простёршийся до самого Итиля луг, который в народе прозвали Ханским. Поехала не в роскошной кибитке, не со свитой щебечущих служанок и не в окружении тучных нянек с постными лицами. Она пожелала вскочить на горячего скакуна, а тот уже перебирал точёными ногами и косил на новую хозяйку лиловым глазом. Ханбика промчалась через весь город, погоняя аргамака и не замечая простолюдинов, с криками и воплями разбегавшихся по сторонам. За ней промчался и её ногайский отряд – охрана, прибывшая с сиятельной госпожой из Крыма. Охрану нынче возглавлял Хыяли-баши, и он кичился новым высоким положением. Мангыт сменил овчины на новый, тёмно-вишнёвого бархата казакин, а на голове вместо неизменного лисьего малахая красовался невысокий тюрбан с дорогим пером белоснежной цапли. Рядом с новым начальником охраны мчался Геворг. Лицо сына Турыиша было мрачным, а взгляд пронзительно-чёрных глаз – полон печали. Все знали, как горюет сын об участи отца, и потому не приставали к нему с расспросами.
На лугу ханбика пожелала устроить скачки. Она сняла со своего нарядного пояса кошель с монетами и объявила громко:
– Дарую победителю!
Воины за честь показать свою удаль боролись с ожесточением. Гаухаршад с восторгом хлопала в ладоши, радовалась увлекательной забаве. В битву на ристалище не вступил лишь Хыяли, он зорко оглядывал открытое пространство луга. Геворг тоже не принял участие в состязании, сошёл со своего жеребца и с равнодушием взирал на соратников по оружию. Ханбика, хоть и следила с азартом за устроенными для неё скачками, всё же бросала неприметно взгляд на черноглазого юношу. Сын Турыиша ничем не напоминал отца, и красив он был иной, нездешней красотой. Глаза большие, иссиня-чёрные в пушистом обрамлении длинных, как у девушки, ресниц. Черты лица тонкие, не широкие, как у кочевников. И волосы не обриты, а свободно падают на плечи чёрными, шелковистыми локонами. Юноша ей нравился, и Гаухаршад внезапно решилась приблизить к себе телохранителя, чьего отца ещё вчера обрекла на заточение в зиндане.
Вскоре на ристалище обнаружился победитель. Ханская дочь вручила мангыту кошель с монетами и снисходительно улыбнулась восторженным, диким крикам воинов. Пока телохранители, спешившись, собрались в круг и принялись наблюдать за счастливцем, пересчитывающим монеты, Гаухаршад жестом подозвала Хыяли. Приказ госпожи был произнесён голосом, не терпящим возражения:
– Желаю беседовать с вашим племянником, юзбаши. Мы отъедем к реке, не хочу, чтобы наши слова касались уха того, кому они не предназначены.
– Как прикажете, светлейшая госпожа. – Хыяли поклонился и бросил на Геворга встревоженный взгляд.
О проекте
О подписке