Я поднялась на ноги и словно видела страшный сон, но не могла проснуться, смотрела, как женщины, сотни женщин, падали, сраженные невидимой силой, а те, которые сидели в повозках, заваливались на бок и соединяли свой последний вздох с криком тоски и боли. Прощались с еще живыми и возвещали своих погибших мужей, ушедших с поля битвы к темным пределам, что спешат к ним на встречу. Дети выли от страха и непонимания того, что творится вокруг, а мужчины… Оставшиеся в живых мужчины с каждым новым предсмертным женским криком все больше мрачнели и сутулились под тяжелой ношей бытия, в полной мере осознавая, что они теперь за все в ответе, проводив близких, родных, боевых друзей. За еще живых и уже мертвых, за осиротевших детей, за их светлое будущее. А это будущее тонкой, призрачной дымкой таяло на глазах, истончаясь и сверкая прорехами неопределенности.

Страх, ужас и дикая боль терзали мою осиротевшую душу и слабеющее от горя тело. Я бы не смогла справиться со всем этим, если бы не спасительное свойство сознания, благодаря которому отстранилась от беснующейся вокруг реальности. Хотя в памяти все четко откладывалось, каждая смерть, каждый стон, не пропуская ни единой мелочи, чтобы потом годами не давать забыть, а ночами – спокойно спать. Чтобы исполнить данное матери обещание сохранить свой народ, чувство долга и ответственность отгородили меня от надвигающегося безумия.

Оставшимся в живых я, наверное, казалась каменным изваянием, но саму себя ощущала несчастной маленькой девочкой, глубоко внутри у которой бьется в ужасе мой дух и скулит от страха моя животная половина. Словно в клетке, без надежды обрести свободу. Боль, терзавшая меня, вскоре закончилась, хотя мне показалось, в тот момент, когда она утихла, оставив после себя выжженную пустошь, – прошла вечность. Я смогла прийти в себя еще через пару мгновений, когда сознание, наконец, решилось вернуться назад и осмыслить то, что творилось вокруг меня.

Оглушающая тишина и редкие всхлипы, доносящиеся с повозок. И глаза, наполненные болью от чудовищных потерь и страхом перед неизвестностью. Множество глаз, обращенных на меня и ждущих хоть какого-нибудь решения. Меня к этому готовили, я должна, но оказалась абсолютно не готовой к тому, что мне пришлось дальше делать. Принять ответственность за столькие жизни.

Мужчины, рассредоточенные вокруг обоза, женщины, пытавшиеся собрать теперь уже сирот вокруг себя, и множество трупов, ждущих моего решения. Эти мертвые женщины, в числе которых моя мать, имеют право на покой и свою прощальную песню. К сожалению, мы не сможем сделать того же для своих отцов, друзей и братьев. Их тела останутся там, где их настигла смерть от руки предателей и безжалостных убийц-кровососов.

Риол стоял ближе всех ко мне, к его широкой груди испуганно жалась моя подруга и его жена Райана. Свой большой живот, в котором рос их сын, она придерживала двумя руками, инстинктивно защищала. Ее мужчина смотрел на меня с тревогой, в его глазах я видела понимание моих страхов и неуверенности. Прижав к себе Райану и глубоко вдохнув ее запах, он твердо посмотрел на меня и, спрятав от остальных эмоции, коротко спросил:

– Хранительница Сирила, могу ли я приказать… оставшимся в живых почтить память ушедших к пределам?

Он сбился, невольно выдав, что его терзает не меньшая боль, чем меня. Ведь теперь, пока я не обрету нового князя, он стоит во главе целой расы. Но именно в этот момент я поняла, что он справится и поможет мне обрести уверенность и силу. Мама не зря оставила его главным, хотя бы в этом мне не придется делать выбор. Я с огромным трудом взяла себя в руки. Скорбь, страх и неуверенность придется оставить на потом, сейчас для нас главное – выживание. Выживание всей расы стерхов, а точнее, оставшихся.

– Тар Риол^[1], Вы теперь верховный, если какие-то решения не устроят меня как хранительницу, а не как обычную стерху, я сообщу вам, а пока ваши решения – закон для всех и для меня в том числе.

Склонив перед ним голову, заметила, что остальные мужчины и сам новоиспеченный тар выдохнули с облегчением. Меня немного покоробил тот факт, что они даже на миг могли подумать о моем желании взять всю власть в свои руки и именно сейчас. Я молода, но не глупа. Риол заметил горечь в моих глазах и грустно улыбнулся в попытке ободрить меня хоть немного.

Резко повернувшись к стерхам, Риол начал отдавать четкие, уверенные указания. Требовалось найти подходящее место для упокоения слишком большого количества умерших, перераспределить народ по повозкам и как можно быстрее уносить ноги в Рассван.

Многие женщины хотели остаться на поминальную песню, но Риол приказал отправить детей и почти всех женщин дальше – задерживаться смерти подобно. Как только с повозок собрали мертвых, караван двинулся дальше в путь под надежной охраной половины мужчин. Оставшиеся начали свое скорбное дело, в том числе и я.

Место проведения обряда нашли практически сразу – большую промоину, куда мужчины начали сносить тела погибших женщин. Их было слишком много, так много, что приходилось складывать их друг на друга. У многих от скорби и боли лились слезы и тряслись руки, закаленные охотники, прожившие не один век на этой земле, падали на колени и выли от безысходности и огромной потери, от того, что мы сейчас должны, а главное, обязаны сделать. Нет отдельных могил – одна общая на всех и множество тел наших потрясающих женщин. Так не должно было случиться, но это наша сегодняшняя действительность и с ней нужно смириться, чтобы выжить. Чтобы могли жить другие стерхи, те, которые придут после нас.

Несколько женщин магией выращивали цветы и клали их между телами. Я помогала и забирала боль у тех, кто уже не мог без меня с ней справиться. Она мне еще пригодится, если я смогу удержать ее и не сойти с ума. Но это мой долг и моя обязанность!

Когда были уложены все, кто больше не сможет покинуть этот лес, и на покрывало из листьев было уложено тело моей матери, я сама накрыла его осенними цветами, фиолетовыми с черными прожилками, ставшими символом моей скорби.

Все отошли от края, и лес огласился тоскливой поминальной песнью: Тирьяна, подняв голову к звездам, отдавала им свою боль. К ней присоединялись все новые и новые голоса. Казалось, даже птицы и звери поддерживали нас в скорби. Я стояла на краю ямы и собирала силы для обряда. Горевшее в груди пламя добралось до кончиков пальцев и, наконец, вырвалось с глухим ревом – накинулось на ушедших за грань. Как только последнее тело стало пеплом, земля сама начала погребение. И когда закрылась последняя трещина, я выплеснула всю накопленную боль. Теперь это место никто не сможет осквернить своим присутствием, слишком много боли разлито вокруг, каждый прочувствует ее на себе.

К концу ритуала мой резерв истощился, я обессиленно упала на колени с последним словом поминальной песни, резко оборванной с восходом солнца. Меня подхватил Риол и, подняв на руки, направился к лошадям, привязанным поодаль. Они нервно прядали ушами, косили глазами, фыркали. Им тоже страшно. Усадив меня на лошадь, Риол печально посмотрел и, тронув мою косу, прошептал:

– Прости маленькая, мне жаль, что на тебя свалилось слишком много. Никто не ждал беды, хотя твоя мать предупреждала совет. Я клянусь тебе, Хранительница, что впредь твои слова всегда будут услышаны и никогда не останутся без внимания.

О, Великая Богиня, мои волосы, мои золотистые волосы стали белее снежных шапок горных вершин, нависающих над Рассваном! Я потерянно взяла свою косу в руку и даже потеребила пальцами. Бездумно, рассеянно, просто пытаясь вернуть ясность мыслям, заглушить эхо поминальной песни, все еще звучавшее у меня в голове. Риол, тяжело вздохнув, единым движением взлетел в седло и сказал:

– Надо ехать, я чувствую напряжение леса, он шепчет, что убийцы наших братьев уже слишком близко.

Пустив лошадь в галоп, Риол направился в сторону гор. Надеюсь, обоз и его беременная жена благополучно добрались до заветной границы. Мы тоже стремились под защиту гор. Каждый из нашего похоронного отряда чувствовал приближение погони. В воздухе и груди нарастало напряжение, скручивавшее внутренности в тугой узел и заставлявшее отчаянно пришпоривать лошадь. Мы не успели совсем немного – за спиной раздался дикий вой, издаваемый вампирскими глотками, их боевой клич, а затем и нестройный, но не менее азартный рев человеческой рати. Они лавиной неслись за нами, загоняя словно лакомую добычу.

Именно сейчас я поняла, что чувствует дичь, на которую я также раньше охотилась. Прильнув к лошадиной шее, я неслась в последних рядах вместе с Риолом, проверяя, чтобы все мчавшиеся впереди стерхи добрались до границы. Но оглядываясь назад, я отчетливо понимала – нам не успеть. Скоро нас нагонят, а ведь мы так близко к спасительной черте! Что будет с Райаной, если с Риолом что-то случится? А с остальными? Я не выдержу новой боли…

Я судорожно искала выход из положения. И вот одна идея, наконец, с трудом, но отыскалась в этом хаосе, что творился в моей голове и вокруг меня. Как только мысль оформилась, тревога отступила, ей на смену пришел холодный расчет. Оглянувшись назад и снова оценив расстояние до преследователей, я приняла решение. Сорвав с шеи один из самых старых артефактов, направила лошадь ближе к Риолу и на его вопросительный взгляд громко прокричала:

– Ты поклялся слушать хранительницу. Пришло время выполнить клятву. Забери артефакт, как только пересечете границу, активируй его. Любой стерх сможет пройти ее, а враги и чужие – никогда. Запомни, ждите меня через две недели. Если буду жива, приду; если не вернусь, вам придется ждать появления новой хранительницы. Две недели – и я вернусь, что бы не случилось! Думай о Райане, Риол, и о сыне.

Сунув опешившему мужчине артефакт, я резко развернула лошадь навстречу врагу. Соскочив с нее и хлопнув по крупу, чтобы отогнать от себя, оглянулась назад, обратив прощальный взор на горные вершины, скрывающие наш приют от врагов. Заметила как Риол, сделав прощальный круг, бросился догонять отряд. Выживание нашего народа – превыше всего и он об этом вспомнил, слава Великой Богине Жизни!

Я ненавидящим взглядом следила за живой, голодной до нашей крови лавиной, грозящей смять меня словно травинку. Проверив второй амулет и просканировав свой резерв, упрямо ухмыльнулась. Твердо упершись в землю ногами и исподлобья наблюдая за приближающимися падальщиками, выпустила стихию на свободу – создала огненный заслон! Я смогу продержаться, правда, недолго, но хотя бы несколько минут выторгую моему народу, несколько ценных жизней.

За стеной огня топтались лошади, люди, шипели, обнажив клыки вампиры – наши исконные территориальные враги. Они слишком хотели наших женщин и ненавидели мужчин, чтобы оставить в покое и оказались более искусными и беспринципными воинами, чем наши мужчины, которые воспитывались охотниками и защитниками. Теперь мы исправим ошибку, если еще не поздно.

Перед моими глазами кружились черные мушки, живот прилип к позвоночнику от дикого голода, ноги дрожали от неимоверного напряжения. Силы на исходе. Еще мгновение – и стена огня, распадаясь на мелкие очаги, медленно истаяла. Но именно в этот момент я почувствовала волну энергии, прошившую меня насквозь и подарившую капельку силы, чтобы сделать заключительный бросок в задуманном деле. Граница активирована, значит все уже в безопасности, пора подумать о себе. Глядя на злобные лица людей и вампиров, окружающих меня, торжествующе ухмыльнулась и – активировала амулет перемещения, обратившись к Богине: «Спаси и сохрани меня и мой народ, Великая!» Вслед мне, исчезающей в сгущающейся тьме, донесся разочарованный вой несостоявшихся убийц…

* * *

Сознание возвращалось медленно и нехотя, упрямо цепляясь за остатки темноты и покоя. Легкий ветерок, принесший запах дыма и жилья, коснулся лица и, немного поиграв с волосами, лежащими на щеках, полетел искать новую забаву. Открыв глаза, я уставилась в голубое небо, по которому лениво и безмятежно скользили пушистые белоснежные облака. Судя по всему, ранее утро.

Тишину нарушил собачий лай, донесшийся справа. Повернув голову, я увидела высокие деревья с длинными голыми стволами и непривычными глазу разлапистыми ветвями с листочками-иголочками. Хм-м, необычно, но красиво. Между деревьями виднелось несколько приземистых домишек с печными трубами над крышами которых вьется печной дым.

Я с трудом села, вернее, попыталась, потому что как только голова оказалась над землей, все вокруг завертелось, а к горлу подступила тошнота. Пришлось, пережидать приступ, прижав голову к коленям. Заодно проверила свой внутренний резерв. Результат был неутешительный: я пуста. И хуже всего, что до меня дошло, куда я попала из перехода. Плохо, хуже некуда. Потому что меня выбросило в Голодный мир, или, как его описывали в хрониках, Опустошенный. Пустой близнец моего мира.

Как говорится все в тех же хрониках, при создании миров происходят иногда вот такие случайности, когда рождаются два мира, одному из которых достается все, а другому – ничего, ну или почти ничего. Я чувствовала, как по капельке уходят остатки моих сил, а мир препятствует их накоплению, присосавшись ко мне пиявкой. Да, тяжеловато будет продержаться здесь целых две недели до полнолуния без магической защиты. Придется использовать магию в строго ограниченном количестве и только при прямой угрозе жизни. Лишь тогда, я пообещала себе и миру, обращусь к резерву.

Поставив внутренний блок, чтобы отгородиться от голодного пространства, я сразу почувствовала облегчение, даже головокружение, вызванное переходом, прошло. Медленно поднялась на ноги и привычно прислушалась, присмотрелась, принюхалась. Живот до боли крутит от голода, поэтому первым делом надо подкрепиться. Жаль, что не могу пока принять второй облик, не хватит сил на полный оборот, да и бросать вещи на произвол судьбы тоже не хотелось бы. Придется потерпеть, пока резерв не пополнится, чтобы обернуться в одежде, надежно спрятав ее в укромный магический карман на своем теле. Выбрав основным ориентиром виднеющуюся между деревьями деревню, я направилась к ней, с трудом передвигая измученные усталостью и голодом ноги.

Последний дом на краю деревни я приметила сразу и, стараясь не светиться на открытых участках местности, пробралась к нему. Перемахнув через шаткий забор, еще раз удивленно огляделась вокруг. Никого, только собаки брешут. Наверное, почувствовали хищника в моем лице или чужака, пытаются предупредить хозяев. Но хозяева, странным образом, либо крепко спят, либо внезапно исчезли. Хотя меня бы это устроило. Лучше не причинять зла.

Еще раз тревожно оглянувшись вокруг и не заметив никого, направилась к дому, окруженному невысокими деревьями с круглыми краснобокими плодами. Заглянув в окна и не увидев хозяев, проникла в дом через незапертую дверь. Внутри оказалось тепло и чисто, множество ярких разноцветных половичков на полу и даже на табуретах, стоящих возле длинного стола, на котором прикрытый большим серым полотенцем с вышивкой красовался свежие хлебный каравай.

Оторвала кусок хлеба и чуть ли не жмурилась от его божественного аромата и вкуса. Ум-м-м, какая прелесть! Сунулась в тяжелый горшок с тоже вкусно пахнущими… ным-ням, плодами, наверное. Напоследок решила попробовать те самые краснобокие плоды, что видела на деревьях, окружающих дом. Вряд ли несъедобные, обычно у нас с людьми вкусы и стол схожи. Вот и здесь все оказалось, не просто съедобным, а очень вкусным и сытным. Особенно плоды с деревьев, сочные, сладкие, хрустящие.

Сунув свой уже не очень голодный нос в кувшин, увидела там белую жидкостью и, осторожно пригубив, чуть не замурлыкала от удовольствия. Очень похоже на молоко, которым наши кобылы кормят жеребят, только у нас оно с голубоватым оттенком. В общем все, что я нашла поесть, вполне съедобное, хорошо пахнет и живот радует. От голода не помру.

Наевшись, я засунула в мешок остатки каравая и, грустно обведя взглядом уютную комнату, вышла во двор и направилась в дальний сарай. Спать хотелось нестерпимо, поэтому, забравшись наверх и закопавшись поглубже в сено, я спокойно заснула, поджав колени к груди, чтобы сохранить тепло.

Проснулась от пронзительного детского крика и мужских голосов, раздававшихся снизу. По свету, пробивающемуся сквозь щели сарая, поняла, что время за полдень. Осторожно выбравшись из сена, я бесшумно подобралась к краю второго яруса и заглянула вниз. От того кошмара, что творился внизу, у меня дрожь пробежалась вдоль позвоночника, заставив волосы встать дыбом. Я стиснула зубы, чтобы не зарычать.

«Уроды! Ненавижу! Убью!» – мысленно кричала я, глядя, как двое мужчин в серых одеждах и высоких черных сапогах с сальными пьяными ухмылками рвали на худенькой девочке лет двенадцати-четырнадцати одежду и швыряли ее друг другу. На руке одного из мерзавцев повис мальчик, наверное, девочкин братишка, не старше семи лет, пытавшийся остановить его и, судорожно всхлипывая, что-то кричал. Мужчина резким движением руки отбросил мальчишку от себя, от чего тот ударился головой о столб, поддерживающий верхний ярус, и тут же затих.

Девочка взвыла раненым зверем и попыталась броситься к брату, но была остановлена вторым гадом – он схватил ее за косу и, резко притянув к себе, принялся лапать за еще не сформировавшуюся грудь. Под ее вопли и тоскливый вой я незамеченной спустилась вниз и подобралась ко второму паскуднику, который, глядя на своего приятеля-распутника, мерзко гоготал. Пока не захлебнулся в тот момент, когда мой кинжал мягко вошел ему в спину, проникая в его черное сердце, прекращая такую никчемную жизнь. Меня не мучила совесть, мне не было его жалко, я часто слышала и видела последствия подобных разгульных игрищ. Слишком часто в последнее время жертвами таких вот тварей становились женщины стерхи, на красоту которых заглядывались мужчины самых разных жителей Цессы. Особенно вампиры, наши исконные соседи и враги, а отныне – убийцы моего народа.