– А потом мы разожжем камин, и тогда ты сразу увидишь, как у нас здорово. У нас такой камин! Сан Денисыч сам сложил! Ну, печника, конечно, тоже звал, но тот только показывал, а так Денисыч все сам, своими руками: и камин, и трубу, и кафель сверху. Решетку вот только не сам варил, врать не стану. Решетку Сан Денисыч заказывал. Такая решетка – закачаешься! На ней история любви Леды и лебедя. Знаешь, миф такой есть, древнегреческий.

Марина молча кивнула. Миф, значит. Ей, грешным делом, начинало уже казаться, что и вся эта дача – с кучей комнат и с, вот, камином, – просто какой-то миф. Ну не бывает же такого в жизни, во всяком случае, в ее, Марининой жизни, не бывает, и все. И ведь вот они уже сколько идут и идут по снегу, темно уже совсем, а они все никак не придут никуда.

И вдруг Марина увидела свет, да не из одного окна, а явно из многих и многих окон, и откуда-то с той стороны донеслись до Марины какие-то знакомые звуки – музыка? Да, точно. "Полонез Огинского".

Они еще немного прошли и уткнулись в высокий, полностью скрывающий нижнюю половину светящихся окон забор. Музыка же, однако, звучала все громче, все навязчивее.

– Пришли, – сказал Валерьян и зашарил по карманам.

"Интересно, кто там у них играет?" – подумала Марина.

Валерьян отпер вделанный в литые ворота замок, и они вошли. К ним навстречу с лаем бросился громадный лохматый пес.

– Ох! – Валерьян перехватил его на лету за ошейник. – Потише ты, Русый, с ног собьешь! – и, уже Марине: – Извини, наверное, надо было тебя предупредить?

– Ничего, – сказала Марина, с нежностью лаская громадную голову, с наслаждением запуская в пушистый мех озябшие за дорогу пальцы. – Я не боюсь собак. Его как зовут?

– Руслан. Это московская сторожевая.

– Да? А я думала – сенбернар. Очень уж у него будка громадная.

И снова Валерьян посмотрел на нее с уважением. Надо же – будка. Слова-то какие профессиональные. М-да. Похоже, крепко недооценивал он Марину.

И снова раздались звуки музыки.

– Кто это играет? – спросила Марина.

– Не знаю, – ответил Валерьян, – наверное, Оля. Сейчас посмотрим.

За массивными дубовыми дверьми оказалась небольшая квадратненькая прихожая с прям-таки необъятных размеров вешалкой. Прямо из нее вырастала и уходила куда-то высоко вверх винтовая лестница. От лестницы шел коридор, все дальше, и конца его было не видно.

Валерьян помог Марине снять шубу, повесил ее на один крючок со своей, переобулся и, нагнувшись, не без труда отыскал в длинном разношерстном строю подходящие на Марину тапочки.

Раздевшись и переобувшись, они пошли прямо на звуки музыки и довольно скоро оказались в огромной, обшитой деревянными панелями комнате. В центре ее стоял стол, в середине противоположной от двери стены высился камин, а у самого окна стоял небольшой белый кабинетный рояль.

За роялем сидела высокая рыжеволосая девушка с толстой серой крысой на плече. Хвост крысы раскачивался в такт звукам, льющимся из-под девушкиных пальцев. На сей раз это была "Аппассионата". Волосы девушки были перехвачены красивым фиолетово-черным хайратником, хвостик которого то и дело хлопал крысу по носу, поскольку девушка то низко склонялась к клавишам, то резко, неожиданно выпрямлялась.

– Привет сестренке Олюшке! – весело сказал Валерьян, и девушка, не переставая играть, повернула голову.

– О, Валька! А мы вас к обеду ждали! Я тебе кабачков напекла, как ты любишь, а ты…

– А мы вот только добрались, – без тени раскаяния отвечал Валерьян, – а где все?

– Детей пошли укладывать.

– А твои, конечно, как всегда, уже спят?

– Надеюсь. Но если что, уж Алена им не даст спуску. Присаживайтесь, сейчас, как все сбредутся, будем чай пить. А как там Москва?

– Да, представляешь – стоит. Высотки только вчера все пообвалились – шуму было! А прочие дома ничего.

– Твой в том числе?

– Мой дом тут, – тихо сказал Валерьян, и Марина заметила, что, стоило им войти, как с лица его напрочь исчезло обычное угрюмое выражение, лоб разгладился, лохматые брови приподнялись, даже глаза как будто больше не косили, ноги не хромали, а на толстых губах воцарилась и никуда больше не девалась расслабленная такая полуулыбка. Марина в упор разглядывала это изменившееся лицо, дивясь всем этим превращениям. Валерьян, заметив ее взгляд, ласково подмигнул. Кончики его губ окончательно отползли к ушам.

Тем временем Оля снова склонилась над роялем. Лично Марине она не сказала ни слова, но Марина была ей за это даже благодарна. Марина была так ошеломлена окружающим ее великолепием, так напугана предстоящим знакомством с таким множеством людей, причем эти люди должны были, по-видимому, играть теперь в ее, Марининой жизни какую-то очень важную роль. Из-за всего этого Марине казалось, что, чем медленнее и постепеннее будут происходить все эти знакомства, тем легче и безболезненней они пройдут.

А сейчас она молча, издали рассматривала эту Олю, с которой Валерьян вел себя, как с близким человеком, причем куда более близким, чем когда-либо была ему близка Марина.

Ревности, однако, не было, а только острое, диковатое любопытство.

В коридоре послышались шаги, и Ольга вышла из-за фортепиано. Только теперь Марина разглядела ее всю. Ольга действительно была очень высокой – на голову выше Валерьяна, в то время как Марина едва доставала ему до плеча. На Ольге была длинная, свободная серо-зеленая юбка и мужской серый грубой вязки свитер – размера на два больше, чем нужно. На шее у нее были длинные – в два ряда и почти до пояса – бусы из яблочных косточек. Марина в который уже в этой жизни раз отметила для себя, как это потрясно – бусы из яблочных косточек.

Ольга поймала на себе Маринин взгляд и, улыбнувшись, вернула его обратно. Улыбка была теплая, подбадривающая, и Марине сразу полегчало.

Что ж, если все они такие, как эта Оля, тогда, может, все еще и ничего. Однако не может быть, чтобы у нее было пятеро детей! Марине не верилось, ну нисколечко (а как бы, интересно, выглядела Марина, роди она пятерых? Жуткая мысль!)

И тут эта безумно долгая минута кончилась, дверь, наконец, распахнулась, и Марина увидела Алену. Она сразу поняла, что это Алена. Волна ревности, поднявшаяся было в Марининой душе, когда они ехали в электричке, немедленно улеглась. В Алену Марина сама была готова влюбиться, причем с первого взгляда.

Внешне Алена была настоящей Аленушкой из сказки – с толстой золотистой косой и прозрачными, как вода в реке в ясный день, серо-голубыми глазами. На гордо поднятой голове она несла высокий сифон с газировкой, который слегка придерживала рукой. Другую руку она сразу же, от дверей, протянула Марине, но Валерьян стоял к дверям ближе, поэтому по пути Алена приостановилась и легким, нежным, бесконечно естественным движением потянулась к нему и поцеловала его в губы.

Непосредственно после этого Алена в упор посмотрела на Марину, словно желая проверить ее реакцию. Но реакции никакой не было, кроме, разве что, восхищения. И, хотя к восхищению Алена давно уже привыкла, ей все же было приятно читать его время от времени в новых глазах.

Поцеловав Валерьяна, Алена продолжила путь к Марине, по-прежнему протягивая ей руку, будто бы для пожатия, но, подойдя, неожиданно обвила этой рукой Марину за талию, притянула к себе и тоже поцеловала, не в губы, правда, а в щеку, но, тем не менее, вложив в этот поцелуй столько чувства, что Марина невольно зарделась. Ей почему-то было приятно и как-то даже забавно, хотя никогда до этого она с девочками не целовалась. Но Алена и в самом деле была удивительная девочка.

– Ну, привет, – сказала Алена, обращаясь уже к ним обоим. – И где же это вас носило?

– Так получилось, – на сей раз голос Валерьяна прозвучал слегка виновато. – На пятнадцать сорок пять мы опоздали, а к шестнадцати семнадцати, ты же знаешь, автобусов нет.

– Ну, ясно, счастливые часов не наблюдают. Голодные, небось?

– Как волки, – вырвалось неожиданно у Марины, и все засмеялись.

За дверью послышался плач младенца. Оля, скорчив недовольную гримаску, – ну вот, с добрым утром, дорогие товарищи, – двинулась было на выход, но Алена удержала ее за руку.

– Постой, кажется, Женька несет ее сюда.

– И зачем? – по-прежнему не скрывая недовольства, произнесла Ольга, но плач в самом деле приблизился, дверь отворилась, и в комнату вошла тоненькая до прозрачности девушка с обесцвеченными пергидролем абсолютно белыми, коротко остриженными волосами. На руках у нее был младенец, при виде которого Валерьян весь расцвел.

– Ой, Ничка! Какая стала! И всего-то неделю не видел, а, кажется, вдвое больше. – Он протянул было руки, но его опередила подоспевшая Ольга, на ходу задирающая свитер. Крысу она небрежным жестом перебросила на крышку рояля, где та теперь и сидела, невозмутимо умываясь сухими голыми лапками.

– Давай сюда, общий папаша! Она же голодная! Иди ко мне, Ничка-синичка, серенькая птичка!

Молча, затаив дыхание, наблюдала Марина, как Ольга кормит ребенка. Она же этого никогда не видела!

Грудь у Ольги была большая, полная и белая-белая, сквозь кожу просвечивали синеватые жилки. А младенец был такой крохотный, что Ольгина грудь была, пожалуй, в два раза больше этой, прильнувшей к ней головенки. Но сосала малышка просто как электронасос. Ольга даже слегка морщилась время от времени, было похоже, что эти крохотные губенки как-то умудряются причинять ей боль.

– Ой, какая деточка! – выдохнула наконец Марина.

– Нравится? – переспросила Ольга, заканчивая кормить и пряча грудь под свитер. – Ну, бери. – И неожиданно сунула младенца в руки совершенно оторопевшей Марине.

Все так и уставились на нее, интересуясь, что она теперь будет делать. Неловко ухватив ребенка, Марина буквально застыла столбом, мучительно сознавая всю нелепость своего положения. Они, конечно, все сразу заметили, что она впервые держит – да что там держит – видит! – такого маленького! Младенец захныкал, и положение сделалось еще нелепее. Марине было так стыдно, что покраснели не только мочки ее ушей и щеки, но и шея, и спина, и даже руки, в которых она держала малышку, вспотели и покраснели, а на лбу выступили бисеринки пота, в висках застучала кровь. За что они с нею так?! И в то же время, даже сквозь мучительный стыд Марине удалось заметить и отложить в глубину себя – на потом, на завтра – как это приятно, держать такое маленькое и теплое на руках. Если бы только они не смотрели сейчас на нее – экая чертова прорва глаз, чужих, незнакомых, испытующих, если бы только Марина могла побыть сейчас с этим крохотным, копошащимся чудом хоть минутку наедине! Младенец меж тем, словно ощутив всю суматошность ее состояния, захныкал сильнее, потом завопил, и так бы и вопил, если бы Алена наконец не сжалилась и не забрала его у Марины.

– Ничего, научишься еще. Тем более, этого добра у нас много. Чересчур даже. Да вот, например. Откуда ты, прелестное дитя?

Все, как по команде, посмотрели на дверь. На пороге стояла маленькая, безумно похожая на Алену девочка с сонными, проказливыми глазами.

– Явление второе. Те же и Соня. Тебе что тут надо? – Алена изо всех сил старалась говорить сурово, но у нее ничего не получалось.

– Валя приехал! – не отвечая, выкрикнула малышка и, легко перелетев через всю комнату, повисла на шее у Валерьяна.