– Охренеть, какие люди! – воскликнула черноволосая, пышногрудая и точено-фигурная Настя, играющая в трио на виолончели, а Юлий, грузный и розовощекий пианист, сидящий рядом, ткнул ее в бок локтем.

– Ты чего? – обиженно шикнула Настя на Юлия, на что тот только вытаращил глаза, а затем посмотрел на Еву и улыбнулся:

– Ева, здравствуй. Майкл нас не предупредил, что ты тоже будешь к нам пробоваться. Впрочем, ничего удивительного, – и он выразительно посмотрел на Майкла.

– Да я и сам не знал! – развел руками Майкл.

– Ой всё, начались в деревне пляски, – хохотнула Настя.

А Ева не могла пошевелиться. В сторону Ивана Ильича она вообще не решалась посмотреть. И произнести ничего не могла, потому что не понимала, что именно. Ответить Насте про пляски… Или про то, что и она рада? Ева промолчала – и так же молча достала скрипку.

Пора начинать. Хотя бы попробовать. Авось все-таки выдюжит?

Вот только не выдюжила. Все получилось плохо. А вернее, ужасно.

«Интродукция и Рондо каприччиозо» не задалось с самого начала. Уже во вступлении она допустила две досадных интонационных ошибки. Ладони вспотели, и в момент, когда она чуть повернулась влево, ей показалось, что скрипка сейчас выскользнет, упадет и разобьется, а вместе с ней разобьются и ее надежды, и она сама и больше уже никогда не воскреснет. И тут на Еву накатила липкая муть, и сердце быстро заухало в горле, а ведь казалось, что эти панические атаки давно канули в небытие. Главное – не грохнуться в обморок, потому что тогда она точно упустит этот шанс, и второго у нее не будет. И от этого понимания ей показалось, что скрипка вдруг еще сильнее словно бы скользнула вниз… Держать! Держаться! Но… Не смогла. Лажанула при выполнении тремоло. Всё, теперь точно конец. Как она там говорила журналистке? «Я в любой момент могу всё бросить»? И вот он – тот самый момент.

Смычок устало соскользнул по струнам. Ева опустила скрипку и просипела:

– Извините…

Она очень хотела уйти, но почему-то не могла двинуться с места, и все-таки решилась наконец посмотреть перед собой… Настя сидела, собрав губы куриной гузкой и опустив глаза в какую-то бумажку. Юлий скрестил пальцы на животе и смотрел на свой левый ботинок. Майкл почесал переносицу и доброжелательно кивнул Еве, старательно делая вид, что все нормально. Иван Ильич… Ева сглотнула и все-таки взглянула на него. Иван Ильич улыбался торжествующе – так, как улыбаются предсказатели и медиумы, когда их пророчества сбываются. А потом он вдруг перестал улыбаться, цыкнул краем рта и разочарованно покачал головой. Черт бы его побрал! Черт бы их всех побрал. Вместе с ней самой.

Ева сглотнула соленый вязкий ком, и тут ее словно прорвало, словно снесло плотину, словно лавина дождалась своего часа:

– Я тоже разочарована. – Ева взяла скрипку и смычок в правую руку и освободившейся левой рукой провела сзади по шее. Рука стала очень мокрой, и Ева вытерла ее прямо о джинсы.

– У меня в последнее время в жизни одни разочарования. – Ева старалась не смотреть на Ивана Ильича, будто его не существовало. – Нет, я не давлю на жалость, не думайте. Просто это логично… что я сегодня не смогла… Я думала, у меня будет когда-нибудь свой коллектив… Команда. Чтобы вместе. Видимо, не судьба. Видимо, я такая – одиночка, кочевник, без своего прибежища. У меня… даже шляпа, – и Ева стянула с головы шляпку, посмотрела на нее, сморщилась и бросила на пол, – даже шляпа – с чужого плеча!

Тыльной стороной ладони Ева утерла слезу. Почему все молчат? Смотрят и ничего не говорят.

– Настя, почему ты молчишь? – Ева взглянула на Настю. – Неужели у тебя не было никогда ощущения, что ты не способна стать королевой музыки? Что у тебя нет будущего, а, Насть? А оно вообще у тебя есть? Юлик, а ты? – И Ева перевела взгляд на Юлия. – О, сколько ходит слухов о том, что ты боишься сцены, как черт ладана! Как ты вообще играешь перед аудиторией? И какие у тебя перспективы? И есть ли они?.. И сколько разочарований у вас еще может быть?..

Настя поджала губы, а Юлий засопел, отвернувшись и посмотрев куда-то вбок.

– Что ты несешь? – вполголоса проговорил Майкл, и от этого Ева очнулась, словно вынырнула из морока, оцепенение спало с нее, и Ева выскочила из зала, даже не закрыв за собой дверь. Она уже почти добежала до середины коридора, как вдруг остановилась и тихонько на цыпочках вновь подкралась к двери. Иван Ильич о чем-то тихим голосом говорил Майклу, Юлию и Насте, а те лишь молча согласно кивали. А что ты еще хотела, Ева? Все правильно. Все логично.

Три года назад…

– Я не умею играть в дартс, и хватит меня тягать за рукав, как щенок за поводок. – Настя хохотала и отмахивалась от Майкла одной рукой, а во второй цепко держала бокал с красным вином.

– Ты скучная, Настя, – заявил Майкл и, повернув стул спинкой к столу, оседлал его.

– Я не скучная! – поводила длинным указательным пальцем перед носом Майкла Настя, откинулась на спинку и легким движением головы откинула волосы. – Просто я хочу прибухнуть спокойно и безо всяких туды-сюды. Имею право, между прочим. Правда, Марусь?

Маруся, короткостриженая темноволосая скрипачка из «Камертона», подмигнула Насте, чокнулась с ней бокалом:

– И то верно, дорогая.

Юлий, сидевший неподалеку в сплющенном под его весом кресле-груше, обмахивался каким-то журналом и громко ворчал:

– Как же я не люблю все эти выездные мероприятия…

– Но-но, Юлик, между прочим, музыкальные междусобойчики укрепляют струны и закаляют клавиши, – хохотнул Майкл. – Тем более отыграли мы так, что заткнули за пояс всех, кого надо.

Ева стояла неподалеку, облокотившись о барную стойку, установленную посередине огромного патио загородного отеля, тянула кисловатый брют и наблюдала за музыкантами из «Камертона». Она была знакома с ними уже чертову прорву лет, но даже приятельством это назвать было сложно. Сегодня после их фееричного, впрочем, как всегда, выступления, Ева сбежала из зябкого от постоянно работающих кондиционеров зала в звенящую летнюю теплынь патио, где пахло солнцем, жимолостью и свежесваренным кофе. Сбежала, потому что должна была выступать после них, но не увидела в этом смысла. Что бы она ни выдала, ни выжала из себя, после «Камертона» все будет блекло, тускло, мелко.

Если бы она могла хотя бы на миг представить себя на месте этой Маруси!.. И прочувствовать от макушки до кончиков пальцев, как этот счастливый момент наполнен радостью, свободой и пониманием, что ты не одна.

Ева поставила бокал на каменную стойку, и он хрустко звякнул. А что, если… Ева открыла футляр, достала скрипку. Вальс «Радость любви» Крейслера… Его она должна была играть сегодня.

Ева закрыла глаза и заиграла негромко. Она старалась стать незаметной и неуслышанной, скользила смычком по струнам, впитывая музыку в себя и словно бы не позволяя ей распространяться во внешний мир. Так курильщик втягивает дым сигареты и тайком выдыхает его тонкой струйкой прямо в воздуховод ванной комнаты, чтобы семья не услышала запах…

Она играла лишь для себя одной – на этой счастливой волне, на бесконечном мажоре, на стремительной радости. Как если бы в каждом движении и в каждом звуке рождалась сама жизнь.

Ева закончила, опустила смычок и открыла глаза. От удивления и восторга она прикрыла рот рукой и негромко охнула. Вокруг нее собрались люди. Зрители. Слушатели. Если бы она играла в небольшом зале, то можно было бы с уверенностью сказать, что она собрала аншлаг. И в первые мгновения в воцарившейся тишине было слышно только, как звякнула чашка о блюдечко в чьих-то руках. А затем Еву оглушили аплодисменты, словно после долгой духоты пошел свежий и уверенный в своей своевременности ливень. И Ева ожила в нем, и дышать стало легче и свободнее. Музыканты из «Камертона» стояли в первом ряду и восхищенно кивали и улыбались, а Настя сунула в рот два пальца и залихватски засвистела:

– Ева, ты офигенная! Надо как-нибудь сыграть вместе!

…Видимо, не сыграют. Не суждено, не сбудется. И аплодировать они ей никогда уже не будут, и свистеть восхищенно, и говорить, что она офигенная. Ева все прошляпила! Да, вот оно – то самое слово. Про-шля-пи-ла! Дура… Какая же дура…

– Таким образом, у нас три кандидата, – подытожил Майкл, обращаясь к Насте, Юлию и Ивану Ильичу, собравшимся кружком.

– Ой ли? Прям вот три? И кто же это? – хмыкнула Настя.

– Арсений, Виолетта и Ева, – спокойно ответил Майкл.

– Мы же вроде решили уже насчет Евы? Или нет? – недоуменно пожал плечами и скривился Иван Ильич.

– Или нет, – твердо ответил Майкл. – Я думаю, будем голосовать. Вот прям в этой шляпе… С чужого плеча. – И Майкл поднял с пола оставленную сбежавшей Евой шляпу.

– Прям сюда кладите бумажки с именами выбранного вами кандидата.

– Выборы? – улыбнулся Юлий и повел бровью.

– И как всегда, свободные и неподкупные! – хохотнула Настя.

Настя отсела в сторонку, повернулась спиной к остальным, чтобы думать не мешали. Господи, как же хочется кофе! И лета, и моря, и чтобы уже поскорее закончилась вся эта бодяга с поисками скрипача. Да, надо ускориться. Настя начала выводить имя на белой бумаге, но ручка отказывалась писать. Как всегда, очень вовремя. «Очень вовремя…» – Настя грустно усмехнулась…

…Маленький актовый зал детского дома. Насте семь. Уже четыре года она живет тут с тех пор, как мать лишили родительских прав, а отец… Отец канул в небытие еще до Настиного рождения. В зале – битком народу: дети, воспитатели и «высокая комиссия» из отдела культуры. Гости «из культуры» навезли конфет, печенья, яблок… А еще три необъятных арбуза – редкость, деликатес, который многие дети тогда попробовали впервые. И сразу – до отвала.

Настя, стараясь удержать в себе этот самый арбуз, вышла на сцену, поклонилась, взяла в руки виолончель, заиграла. Главное – не опозориться, иначе директор ее заживо сожрет. От волнения потели руки, стало трудно дышать. В какой-то момент Настя допустила какую-то нелепую ошибку и зажмурилась, продолжая водить смычком, и вдруг ощутила, как по ее ногам потекла горячая жидкость, и она ничего не могла с этим поделать…

Так, стоп! Им же сказали: «Никакой жалости». Вот и не надо! Ручка наконец выдавила из себя чернила, и Настя написала имя. Да, вот так правильно.

Юлий жевал кончик карандаша и смотрел на чистый лист, как на врага народа. Принимать решения – это так трудно. Впрочем, в своем выборе он был почти уверен. Это «почти» вечно его сопровождало. Почти умный, почти талантливый, почти женатый…

Вот и в тот вечер он был почти… трезв. А на самом деле – вдрабадан пьян. А так хотелось перед Элей покрасоваться. Но она потащила его в караоке, да еще и по пути в такси откупорила бутылку виски. И это поверх шампанского.

Он, покачиваясь, вышел на сцену и затянул про «Зацелована, околдована…», но где-то в середине третьего куплета после «и слезами, и стихотвореньями» Юлия повело, и он рухнул, будто громоздкий и несуразный шкаф, прямо на синтезатор, увлекая за собой микрофонную стойку и сам микрофон.

Элю он больше не видел. И не потому, что она от него скрывалась. Наоборот – названивала, написывала. Но Юлий решил – значит, не судьба. Именно поэтому и – почти женат. Да…

Юлий написал на листочке имя, подумал, снова пожевывая карандаш… «Нет, не надо почти, надо чтоб уже точно – скрипач с большой буквы!» Перечеркнул написанное и вывел совсем другое имя.

– Ну что, вскрываемся, как говорится, – пробурчал Майкл, когда четыре бумажки с именами, скрученные и скукоженные, наконец оказались в шляпе.

– Тад-да-дам, – протрубил Юлий и утер мокрый лоб крупным гладким кулаком.

Майкл развернул, распрямил и аккуратно, словно утюгом, прогладил ладонью каждую бумажку. Настя, стоявшая позади Майкла, заглянула ему через плечо и присвистнула:

– Реально – как результаты самых демократичных выборов в самой демократичной стране.

– Единогласно, – крякнул Юлий.

– Да, единогласно, – криво и самодовольно улыбнулся Иван Ильич и поправил съехавший на бок синий галстук.

– Кстати, в любом случае шляпку-то Еве надо как-то вернуть, – пожал плечами Майкл, рассматривая сияющий скрипичный ключ на черном боку шляпы. – Свою роль она уже отыграла.

– Давайте я передам, – пробубнила Настя. – Только, Майкл, ты уж сам ей сначала позвони, ладно, а то я как-то всегда не очень уютно себя чувствую, когда что-то там сообщать приходится. – И Настя поморщилась и поёжилась.

– Где? Где эта наша скрипка? – суетился Майкл и наворачивал круги вокруг коричневого с серебристыми стрекозами по бокам саквояжа.

– А вот когда у нас будут запланированные вылеты, а не срочные «на следующий день», тогда и нервов и суеты будет гораздо меньше, Майкл, – съязвила Настя. – И скрипка будет, и все, что угодно.

– Настя, а я ведь серьезно, я реально волнуюсь. Добрый день, Иван Ильич, – и Майкл пожал руку бесшумно подошедшему к ним Ивану Ильичу, который держал в другой руке бумажный пакет.

– Пришли проводить нас? – спросил Майкл.

– Скорее, проконтролировать. Убедиться, что вы с собой берете настоящего музыканта, а не бездарность какую-нибудь, – фыркнул Иван Ильич. – Я ваши деньги хочу честно отработать, а не как попало. А это ваша программка, что ль?

И Иван Ильич одним цепким движением выхватил из рук Майкла глянцевый буклет:

– Н-да… Этого и следовало ожидать. Как я и думал, даже здесь скрипача кинули.

– Но мы… – начал было отвечать Майкл, но не успел, потому что в этот самый момент, скользя по полу аэропорта «Пулково», к ним подлетела Ева и почти впечаталась в Юлия, но вовремя затормозила и остановила свой чемодан, стремившийся продолжить движение уже без Евы.

– Ребятааа, простите, я спешила, как могла, – улыбнулась Ева и вдруг осеклась, увидев Ивана Ильича.

– Здравствуйте, Иван Ильич, – прошелестела Ева.

– Здрасте, Белобородова. И пока вы не начали ликовать и снова совать мне под нос всякие бумажки, я сам это сделаю, – и Иван Ильич сунул в руку Евы буклет. – Я не знаю, почему это с вами происходит, но вот вы собираетесь на гастроли, а в программке вас нет. Отчего-то.

Ева сглотнула пульсирующую в горле и груди тошноту, смяла глянцевую бумагу, даже не взглянув на нее, и сипло прошипела, сделав в сторону Ивана Ильича такое яростное змеиное движение всем телом, что Настя инстинктивно схватила ее за рукав, опасаясь, что та сейчас бросится на Ивана Ильича:

– Можете ли вы мне наконец объяснить, за что вы меня так ненавидите? Я все-таки имею право это знать!

Иван Ильич вдруг распрямился и словно бы даже стал выше, его щеки зарделись, а ноздри раздулись:

– Белобородова, да! Я вас ненавижу! От всей души. Потому что вы, черт бы вас побрал, самая моя любимая, не побоюсь этого слова, и самая талантливая ученица, а между тем, постоянно… постоянно сопли жуете и боитесь всего, как самая последняя бездарность! Сколько уже можно! И кстати, это вам. Летите уже и поразите… что вы там хотите поразить… мир…

И Иван Ильич достал из бумажного пакета букет ярких ирисов и всучил его обомлевшей и остолбеневшей Еве.

– Всем счастливого полета и мягкой посадки, – отчеканил Иван Ильич, развернулся и быстро пошел к выходу из терминала.

Ева почти беззвучно всхлипнула и уткнулась в цветы:

– Я ничего не понимаю…

– А что тут понимать? – изумленно спросил Майкл.

– Почему? Почему вы выбрали меня? – просипела Ева, унимая всхлипы. Ее наконец прорвало – впервые со дня прослушивания – и слезы предательски и безостановочно полились по щекам. И Еве от этого становилось легче.

– Потому что ты крутая. И потому что ты – наша. Потому что вместе мы зажжем, – и Майкл покрутил над головой правой рукой, словно размахивал лассо. – И нам, то есть вам, будет очень круто играть вместе. Как бы пафосно это ни звучало, – засмеялся Майкл и слегка приобнял Еву.

– Кстати, я тебе принесла твою потеряшку. Ту самую, что с чужого плеча. Хотела тебе ее раньше завезти, но, как всегда, забегалась, – и Настя достала шляпку из сумочки.

– Хм, неожиданное возвращение, – протянула Ева. – Спасибо тебе, дорогая, – сказала Ева и надела шляпку на голову. «Дорогая…» Боже мой, надо же ляпнуть такое.

– И еще вот что… Твой сумасшедший препод вообще-то старый вариант нашей программки тебе пытался предъявить, – сообщил Майкл и протянул буклет из новой партии, которую за большие деньги перепечатал минувшей ночью, чтобы на ней оказалась фотография их новой скрипачки. – Мы рады, что ты теперь с нами. Добро пожаловать, Ева.

– Откройте, пожалуйста, вашу сумку, – потребовал на досмотре молодой высокий брюнет с раскосыми глазами и четким шрамом вдоль правого виска.

Ева послушно открыла свою небольшую коричневую сумочку, не вынимая ее из пластикового ящика, где находились и другие ее вещи, и букет ирисов.

– Какая у вас шляпа красивая, – сказал брюнет, кивнул на лежащую в ящике шляпку и посмотрел на Еву с нескрываемым интересом, приподняв бровь.

– А хотите, я вам ее подарю? – неожиданно для себя предложила Ева. Да что же с ней сегодня такое, в самом деле!

– Хочу, – ответил мужчина и хитро улыбнулся. – В аренду. Я вам верну ее при нашей следующей встрече. Так что мне нужен ваш номер телефона.

Когда Ева нашла Настю в зоне вылета, та уплетала бутерброд и запивала кофе из бумажного стаканчика.

– О, дорогая, ты чего так долго? Ты там чё, контрабанду пыталась провезти, что ль? А? – хохотнула Настя и аккуратно ткнула локтем Еву в бок.

– Не-е-е-е.

– Значит, тебе просто понравился тот гарный хлопец на досмотре? – и Настя подмигнула.

– Ну-у-у…

И тут телефон Евы завибрировал, и она открыла мессенджер с сообщением: «Я уже по тебе скучаю. Твоя шляпа». По позвоночнику Евы пробежали мелкие мурашки, словно пузырьки в шампанском.

Настя без тени смущения заглянула в телефон Евы и присвистнула:

– Так вот, значит, как ты знакомишься. Старыми дедовскими способами?

– А ты знаешь другие? – хмыкнула Ева. – А вообще, если честно, я не очень в этом во всем секу…

Настя округлила глаза и покачала головой:

– Значит, будешь сечь. Я возьму над тобой шефство! У тебя же целый мир впереди!

– Да, знаешь, я и сама не против – стать твоей подшефной, – и Ева счастливо захохотала.

Мир действительно ждал Еву. И, казалось, вторил вслед за Майклом: «Добро пожаловать, Ева».