Глава 3
Голодная стая

Центр заботился о своих подопечных, заключал с ними договоры, предлагал убежища. Центр обучал, давал лучшее образование, Центр берег и Центр выплачивал компенсации семьям в том случае, если что-то шло радикально не так. Последнее, к слову, происходило довольно часто, потому что выжить в условиях стремительно разрушающейся Сказки было сложно. Малые бесы дичали и становились все опаснее, Сказочный лес разросся и грозил проглотить любого неосторожного прохожего, а Тридевятое царство, некогда полное золотого великолепия, проржавело до основания. «Это гнилая работа», – говорили шепотом. «Это почетно», – заявляли вслух. Взамен Центр просил немного: годы службы. Подаренные годы жизни.

Центру в городе над Волгой не было проще. У детей в городе случился тотальный кризис веры. В результате каждый зрячий Центра был приезжим, отправленным из разных концов страны. И каждый был сиротой. Или отчаянно хотел ею казаться. Валли в свои на тот момент двадцать с небольшим вовсе не готова была воспитывать троих сирот, ей пришлось научиться.

Саша была поздним ребенком Центра. Попав сюда накануне собственного пятнадцатого дня рождения, она слишком хорошо помнила, как пахнет дом, и готова была продать душу и все Ржавое царство, лишь бы туда вернуться. Слишком хорошо помнила слова зрячего папы, который говорил, что люди в Центрах глубоко больны и что работа в Центрах грязная. Не для его дочери. Он с этой работой порвал давно. И это было хорошо, это была богатая и сытая жизнь в большом доме с ласковым папой и внимательной мамой. Пока в их красивом доме, где по выходным часто звучала музыка, не случился большой пожар. Огонь погнался за папой и догнал, огонь погнался за мамой и догнал тоже. Догнал даже уборщицу, которая имела неосторожность в тот день остаться на ночь. Не тронул только Сашу, не опалил даже волос. И когда ее нашли, бродящую на пепелище, перепачканную сажей и абсолютно невредимую, то… Никто из бывших родственников и друзей, никто в ближайшем Центре – никто ее не принял. Саше не хотелось в Центр, Саше не хотелось к родственникам, Саше хотелось домой. Дома не было. Сашин красивый папа заработал соответствующую репутацию – ты не уходишь из Центра просто так. Незамеченным. Саша ненавидела людей в Центре, считала их бездушными. Однажды в ее жизни появилась Валли и странный Центр в городе над Волгой – далеко от дома, далеко от всего, что Саша считала своим (вот только ничего своего у нее не осталось). С его шумными мальчишками и беспокойными домовыми, которые почему-то решили, что она им родная. У Саши были все причины ненавидеть Центр, она была этому обучена с рождения – Саша старалась. У Саши были все причины бояться большого огня – она так и не научилась. Но по ночам к ней приходили жуткие жженые мумии, пахли горелой плотью и тянули к ней руки. Пойдем домой, девочка. А дом – это где? Теперь и дома нет.

Мятежный и Грин бесшумно шли по самой границе Сказочного леса, что со стороны того же Мятежного, обладающего, по ощущениям, костями динозавра, было величайшим достижением. И не требовало от него ровным счетом никаких усилий.

– Валли будто помешалась, – недовольно пробормотал он. – Отлавливать и допрашивать всю когорту малых бесов на территории – не совсем то, как я представлял себе лето.

Грин хмурился, пытаясь прислушаться к тишине: то, что внешне напоминало Ботанический сад недалеко от места событий, давно перестало им быть, черта смазалась, но Грин был уверен, что они давно ее миновали. Пахло иначе, дышалось иначе, воздух был упругий, будто старался их вытолкнуть. Грин особенно четко ощущал свою чуждость здесь. И еще четче ощущал свою причастность.

Вернулся, Змееныш?

– Валли пытается найти хоть какие-то зацепки. Или подтверждения того, что колдуны не были плодом Сашиного воображения. Видения субъективны. И их нужно проверить.

Они шли по краю затянутого ряской озера, медленно, но верно превращающегося в болото. Мятежный, как всегда подчеркнуто небрежный, больше походил на собаку, готовую к прыжку. Вода, совершенно неподвижная, не подавала никаких признаков жизни. Ни уток, ни рыбы. Если прислушаться, вдалеке можно было разобрать голоса гуляющих. Доносились они будто через стенку и этому миру уже не принадлежали.

– С каких пор у Озерской вообще есть видения? – Мятежный недовольно дернул плечом и осекся, резко нырнув вниз. Бледная рука попыталась схватить его за лодыжку, и он успел перехватить эту руку раньше, выдергивая из воды невысокую черноволосую женщину. Грин про себя успел отметить, что ему бы это стоило больших усилий, а Мятежный даже не успел напрячься.

Женщина походила на бледную змею в теле человека, извивалась так, что человеческий позвоночник бы не выдержал. Кожа скользкая, бледная, отливающая зеленым, глаза черные-черные, ни одного просвета. Чернее даже, чем были у самого Мятежного. Она билась, она вырывалась, она все стремилась до него добраться, метя в глаза.

У Мятежного было две способности: он был сильнее любой твари, и заживало на нем как на собаке. В остальном он был потрясающе, вопиюще немагичен.

Грин не вмешивался, но наблюдал за бьющейся женщиной цепко, неотрывно. Наконец, она повернула к нему лицо – нечеловеческое, перекошенное. Она могла бы быть красива, и Грин понимал, почему смертные шли к ней, следуя за болотными огоньками. Тощая, одичавшая, забывшая собственное имя, иссохшаяся без подношений – люди так далеко забраться не могли. Он знал это состояние: они испытывали только голод, когда Сказка превращала их из личностей в инструменты. Это было вопросом выживания, и они выживали. Вот только никогда больше не были прежними.

Взгляд болотницы сфокусировался, она усмехалась, криво, некрасиво. Грин видел черную кровь, сочащуюся из прикушенной губы, бледный, вялый какой-то язык и набор острых зубов. А еще он видел Ее, кем она могла бы быть и кем она, безусловно, уже не будет. Грозную повелительницу болота. Она улыбалась ему как старому знакомому, изломанная, уставшая, но не растерявшая запал. Их таких было двое, Мятежный тоже уставшим не выглядел.

– Вернулся, Змееныш? Вы всегда возвращаетесь. И складываете, складываете здесь свои глупые головы. Приходи, маленький Змееныш, приходи, мы тебе рады.

Секундная заминка стоила ей победы, Мятежному не нужны были вторые шансы: жадный, неутомимый, он всегда справлялся с первого. Пистолет уперся ей в подбородок, но болотница хохотала, будто не замечая его, длинные ногти тщетно царапали кожаную поверхность куртки.

– Ты ведь знаешь, что человеческое оружие мне не страшно, мальчик?

Мальчик знал, улыбнулся широко и залился смехом, будто лаем. Она дернулась в последний раз, почти попала по глазам, Грин подался им навстречу: защищать Мятежного – это то, что стало привычным настолько, что укоренилось где-то на уровне рефлексов. Всего лишь что-то, за что не жалко умереть. Мятежный предупреждающе округлил глаза – немой приказ оставаться на месте. Он никогда не рассчитывал степень опасности, все считал себя неуязвимым или, напротив, искал смерти, всегда ввязывался в те истории, что убьют его вернее.

Грин мысленно поежился. Спятившая болотница не была принципиально новой частью их работы, но он был бы искренне благодарен, будь Мятежный хоть немного внимательнее. Это безрассудное пренебрежение собственной безопасностью Грина почти пугало. Мятежный больше рисовался, чем следил за когтями и острыми рядами зубов. Все то, что с ним могло случиться, Марка Мятежного будто волновало в последнюю очередь.

Сейчас он ограничился одним выстрелом, не в голову, рядом, чтобы деревянная пуля задела ухо, чтобы она почувствовала, чтобы зашипела, затихла на секунду.

– Видишь ли, мы не совсем люди. И оружие у нас не человеческое.

Мятежный скалился, лицо его было перепачкано безобразно черной кровью, будто нефтью. В такие моменты Грину казалось, что его другу действительно все равно, жить или умирать. Их взгляды встретились, и лицо Мятежного преобразилось, животный оскал сменила ангельская улыбка. Он на секунду был ровно тем, кем являлся по сути своей: мальчишка, восторженный, страшно довольный собой, победитель.

– Ну как? Круто же получилось! Скажи, круто?

Мятежный, по-юношески тщеславный, любил, когда на него смотрели, любил невероятные задания и любил покорять новые высоты. Лишь бы за всем этим ярким набором к нему не лезли в душу. Все берите. Смотрите. А в душу не лезьте.

Грин не собирался ему отвечать, не сейчас, он знал только, что улыбка Мятежного делала этот день и это болото чуточку светлее. И что Марк Мятежный, наверное, сам забыл, в какой момент разучился улыбаться. И как редко у него это получается.

Грин обернулся к бывшему озеру, он все еще улыбался, охотно разделяя с Мятежным эту маленькую победу. Только голос его звучал неожиданно сухо и гулко. И страшно. Голос не юноши, но сына Змея.

– Теперь Хозяин Болота будет с нами говорить? У нас его жена. И подношения, если он пожелает.

Болотница не унималась: больно – это хорошо. Кроваво – еще лучше. Бесы хотели одного: веселья, первобытного и страшного. Бесы хотели, чтобы их помнили. Чтобы им не было скучно. О, как она скучала. Всего пару лет назад – или пару веков – она бы ничего им не сказала. Но безумие и сказочная одержимость вытеснили ее личность давно, заменив жутким голодом и беспощадностью, подарив блаженное забвение – она не знала, что ее перестали бояться. Не знала, что ее забыли. Не знала, что в Сказку больше никто не верит. И она, ожесточенная, скребется во все двери, силясь выдрать собственный кусок, больше похожая на умирающее животное, но продолжающая бороться все равно.

– Я готов с вами говорить, – раздался голос будто из-под воды. – Верните мне ее, она давно себя не помнит.

Невысокий старик не сводил с Мятежного и Истомина лишенных век глаз. Не издавал больше ни звука. Он помнил. Другое время, помнил свою жену могущественной Хозяйкой Болота и дрожь случайных прохожих, помнил все. И это мучило его. Его жена, все еще истекая черной, будто бы грязной, кровью, продолжала хохотать.

В конце концов, он не сказал им ничего нового, но, если вслушаться, все же дал намек. Болотник смотрел на них мрачно, Грину на секунду показалось, что скоро всякий разум потеряет и Хозяин Болота. Безумие так и не научились предсказывать, если его вообще можно предсказать. Что гораздо страшнее, безумие Сказки не научились лечить. Убивать существ не хотелось, это претило Грину и претило Валли, но все малые бесы, однажды шагнув за черту, назад уже не возвращались.

Грин думал, а голос болотника все скрипел у него в голове: «Мы не говорим с колдунами и не приближаемся к ним. Им все равно – вы, люди. Или мы, бесы. Колдуны вообще не из нашего мира. А потому они не жалеют никого».

Но кто-то же дал им эту силу? Откуда-то же она взялась?

Мятежный бодро шагал рядом, сияя расцарапанным лицом – оскорбленная болотница все же наградила его памятным подарком. Царапины, глубокие и сочащиеся кровью, украшали левую щеку и шею, исчезали даже под футболкой. Мятежного это интересовало в последнюю очередь, он довольно жмурился, подставляя лицо заходящему солнцу. Тут Грин был готов отдать ему должное – хочешь скорее прогнать малых бесов и последствия встреч с ними, иди на солнце. Благородное дерево, огонь, солнце, острые предметы и собственные таланты. Малые бесы боялись ритуалов, но обезумевшие перестали бояться чего-либо вообще. Мятежный мягко подтолкнул его локтем, вырвав наконец из мрачных мыслей.

– Если скажешь, что это было не впечатляюще, то ты начисто лишен вкуса.

Грин не заметил, что довольно ухмылялся все это время, подобные вылазки были в равной мере жуткими и подогревающими кровь.

– Тебе расцарапали все лицо, Марк. Это действительно впечатляет.

Говорить было легко, еще легче было на секунду забыть о колдунах, хотя все присутствующие прекрасно понимали, что о них забывать нельзя. Или Мятежный делал вид, что понимал.

Колдуны не из нашего мира…

Они подошли к машине. Пока Грин шарил в багажнике в поисках аптечки, Мятежный продолжал довольно ворчать что-то на предмет недавней победы, хотя это нельзя было назвать победой в полном смысле слова. Если уж на то пошло, им нельзя было даже отпускать взбесившуюся болотницу, но был уговор. Про Валли часто говорили, что она слишком много прощала своим воспитанникам или что она слишком мягка по отношению к бесам. Валли же говорила, что это мы пришли в их мир, а не они в наш. И мы должны относиться к ним с уважением.

Мятежный не был сентиментален по отношению к бесам или кому-либо еще, Грин смутно подозревал, что он бы с радостью ввязался и в драку с болотником, одержимый единым суицидальным порывом, и что единственная причина, по которой он этого не сделал, – это Грин. Потому что Грин кинулся бы его спасать. Потому что он терпеть не мог насилия. Потому что. Причин было множество, Мятежный, в свою очередь, предпочитал прикидываться нерешаемым пазлом и выкручивал каждую свою эмоцию до предела.

– Поворачивайся, приведем тебя в порядок.

Мятежный обернулся тут же, в голове у Грина прозвучали Сашины слова: как всегда, в десяточку, как всегда, выбивающие из колеи. Он только с тобой бывает послушен. Ты скажешь: прыгай. И он прыгнет. Валли подобное мастерство обращения с Мятежным и не снилось. Саша, которая наотрез отказалась ехать с ними (не в первый раз) и, скорее всего, сейчас с умным видом читала книжку, скроллила соцсети или просто гуляла по городу, лето же. Саша, которая, даже отсутствуя, умудрялась видеть их насквозь и быть правой на сто процентов.

Пока Грин обрабатывал ему лицо, Мятежный не двигался с места, стоял как влитой и даже дышал будто бы через раз. Видеть его настолько неподвижным было как минимум непривычно, как максимум обезоруживающе.

– Тебя это убьет однажды, знаешь? Пусть не болотница, но найдется противник, которого ты точно так же нелепо недооценишь. И он достанет тебя. Если не перестанешь быть настолько безрассудным. – Мятежный не дернулся, только улыбнулся шире. Ты смешным это находишь? В самом деле? Смешным? Это для Грина было почти обидно, если бы он мог тратить оставшееся ему время на пустые обиды. То, как небрежно Мятежный распоряжался своей жизнью, бросаясь в любую передрягу, когда рядом стоял он, Грин, который яростно хотел жить. Это не казалось ему честным. И потому он молчал, в этот раз и множество других. Мятежный отозвался негромко:

– В таком случае я сыграю на опережение, без тебя здесь будет невероятно скучно.

– Попробуй не убить себя хотя бы для меня, хорошо, Марк?

Мятежный, среди всего прочего списка достоинств, ненавидел останавливаться. Ты пытаешься удержать его на месте секунду, он упоенно срывается с цепи и уходит в отрыв на несколько дней. Грин его держать не пытался. Никогда. Уберечь? Помочь? Возможно. Марк Мятежный был его первым другом, не в Центре даже – в жизни. И ближе Марка у него никого не было. За что Грин ему был безмерно благодарен – Мятежный никогда не отводил глаз, даже если ему в некоторые моменты очень этого хотелось. Например, сейчас.

– Я попробую. Но ничего не обещаю.

Может быть, Валли действительно сходила с ума. Мучительно тяжело переносила убийство на вверенной ей территории. Валли до этого справлялась хорошо. Прецеденты были и раньше, но совершенно объяснимые, виновники были пойманы и наказаны. Последняя же июньская история с колдунами и мертвой девушкой висела камнем на шее Центра и его обитателей. Лето – обычно самый спокойный и самый счастливый сезон, только и нужно было, что следить за излишне рьяными купальщиками и туристами. Чтобы не взбесили леших и домовых, не спровоцировали русалок.

Лето – удивительное, самое светлое время года. И по мере того, как становилось теплее, как ночи становились короче, в области устанавливалось подобие гармонии.

Может быть, Валли и сходила с ума. Но потрясающее чутье ее никогда еще не подводило.

Область была тревожна, волновались бесы и волновались люди, все будто сжалось в ожидании чего-то большого и жуткого. Никто не говорил об этом, никто не пытался даже упоминать вслух. Но все это чувствовали.