Саша знала, что в темноте, в ее кошмарах живут жуткие обгоревшие мумии. И потому в темноте искала хотя бы компанию, если не могла найти покой.

Никитин голос, мягкий, будто уговаривающий, снова раздался рядом:

– Озерская. Гипотетическая ситуация. Скажем, моя сестра видит фей. Что делать?

Матвей Иванович говорил о чем-то с Грином вполголоса. Саша знала, что про них говорит Никитин начальник – ему приятнее всего было работать с Истоминым, он надежный. Мятежный стабилен только в том, что стихийное бедствие случается ровно там, где он находится. Озерская среди них случай клинический, потому что непредсказуемая. Сегодня обнимет, а завтра укусит.

И ради бога, не суйся ни к кому из них. Самого затянет. Так вы думаете?

Но ведь никто не спрашивает, как именно затянуло нас? Был ли у нас выбор?

В Саше все было мягким, каким-то кукольным: поворот головы и то, как волосы чуть закрывали глаза, очаровательные руки, похожие на кошачьи лапки. И железное, несокрушимое, горящее желание жить. Просто не так. Не здесь. Не в этих декорациях. И именно по этой причине Саша Озерская была способна абсолютно на все. На деликатную улыбку и на тихий голос. Или вцепиться в волосы. Когда Саша заговорила, она все еще улыбалась:

– Молиться, Никитушка.

Брови юного полицейского удивленно взлетели, Саша же продолжала с неотвратимостью удава, сворачивающегося вокруг жертвы:

– Потому что позволь рассказать тебе, что будет. Если твоя сестричка зрячая, вам придется отдать ее в Центр. Она либо научится, либо без должной подготовки сойдет с ума, потому что из каждого угла к ней будут лезть малые бесы. Будут шептаться с ней. И она совсем не будет знать, что с этим делать. А в Центре… О, вообрази только, чему она может научиться в Центре, твоя сестричка. Если ее наставницей буду я? Или, скажем, Марк? Ну, чему мы можем научить. – Саша издала легкий мелодичный смешок, похожий на звон ее браслета. – И ей там придется работать. Ты хочешь, чтобы упырь, реальный совершенно упырь, мертвый и холодный, тянул руки к твоей сестренке? Так что молись, милый, чтобы феи остались только в ее детстве. И вряд ли это феи, кстати. Но это лекция для следующего вечера. Ты не хочешь, чтобы твоя малышка была солдатом Центра. Мы там выращиваем из девочек монстров не хуже тех, о которых тебе читали в детстве.

«Но ты не монстр, – хотелось сказать ему. – Ты ведь не монстр. Ты-то красивая. Будто золотая».

Он взглянул на нее всего дважды. Саша все еще улыбалась, но улыбка не достигала ее глаз. Не задевала даже по касательной. И, наконец, пропала совсем.

Мятежный, похожий на монстра больше – так, во всяком случае, казалось Никите, – возник рядом будто из ниоткуда. Со своим огромным ростом, очаровательный красотой кладбищенского ангела, что-то среднее между мраморной статуей и трупом. С глазами чернее этой бестолковой ночи, будто забывшими, что они должны хотя бы попытаться отражать свет. Мятежный юному полицейскому не нравился, его фамилия шла впереди него.

– Озерская. Ты закончила играть с едой? Работать.

Саша скривилась, приготовившись, очевидно, сражаться. Их разница в размерах Никите показалась на секунду комичной. Ну что может сделать муха слону?

Вот только по степени плохо контролируемой ярости Мятежный и Саша совпадали на сто процентов из ста.

– Нашли что-нибудь? – Грин не улыбался и в отличие от большинства даже не пытался отводить глаза от фигуры под одеялом. Матвей Иванович уважал его за это, за тихий голос, за то, как ловко он мог управляться одновременно с разрушительным Мятежным и ядовитой до кончиков пальцев Озерской. Эти дети – Матвею Ивановичу они казались детьми все равно – вызывали у него жалость пополам с иррациональным страхом перед неизвестным. Ему было смешно и жутко, когда он всерьез ловил себя на том, что иногда по-настоящему опасался вчерашних подростков. Они не были людьми. Им в этом было будто изначально отказано.

– Нет, только само тело. Ни следов, ничего, она будто из ниоткуда материализовалась в этом дурацком углу за киоском с шаурмой и ждала, пока ее найдет случайный собачник. – Матвей Иванович внимательно наблюдал за лицом мальчишки. В корнях Грина Истомина ему виделось что-то древнее, напоминавшее о картинках из книги «Сказки мира», хотя с детьми из Центра, конечно, не разберешь. И фамилия его не выдавала никоим образом. Мальчишка был тонким, очаровательным и окруженным целым набором легенд, одна невероятнее другой. Матвей Иванович не слушал, про себя даже удивлялся: раньше такие очаровательные мальчики с нежными, как у девушек, лицами, ничего, кроме вежливой брезгливости, в нем не вызывали. Но что было действительно важным, так это то, что Грин был здесь, чтобы работать.

Сейчас он склонил голову в каком-то птичьем жесте и выглядел, как всегда, крайне сосредоточенным и смертельно усталым:

– А причина смерти?

– Установить пока не удалось, нужно вскрытие. Но на первый взгляд она будто… Замерзла в снегу в зимнюю ночь? Вот только сейчас не зима. Ты за столько лет привыкаешь узнавать всякий криминал и внезапные трагедии типа сердечных приступов. И это не тот случай. Ваш профиль?

Грин куснул нижнюю губу, задумчиво прижал пальцы к переносице.

– Профиль точно наш, просто… – Он чуть качнул головой, явно уплывая куда-то в своих мыслях. Они успели отойти от тела, предоставив работу Мятежному. Говорят, он чувствовал волшебное присутствие. Говорят, мог бежать всю ночь и не устать. Говорили еще много чего, но сходились в одном: Марк Мятежный лучше всех. И хуже всех тоже.

– Почему Климова не приехала сама?

Грин вздохнул, выражение лица у него было неуловимо виноватым.

– Валли не поехала, потому что видение с убийством было у Саши. – Он замолчал так, будто это было достаточным объяснением, но встретился с вопросительным взглядом Матвея Ивановича и продолжил: – Саша и так упиралась изо всех сил. А если бы это выглядело как приказ, да еще под наблюдением Валли, мы бы здесь пробыли до утра, пытаясь заставить ее работать. Мы бы и не заставляли. Но девушку сегодня действительно может опознать только она.

Видения, мертвые девушки, глава Центра – Валентина Климова – и голоса, звенящие от напряжения в воздухе. Боковым зрением Матвей Иванович заметил Мятежного и Озерскую, готовность к бою в их позах: Саша выглядела так, будто еще секунда – и она на него бросится, зашипев предварительно, как кошка. На лице Никиты замер почти суеверный ужас. Матвей Иванович же обернулся к Грину:

– Как вы это выносите? В Центре?

Грин усмехнулся, будто услышал старую, давно заезженную шутку. Будто эта пластинка из приглушенных злых голосов для него играла не впервые.

– Мы стараемся не вмешиваться в личные отношения обитателей Центра. Тем более что невозможно запретить ругаться людям, если им очень и очень сильно этого хочется.

Что он знал по-настоящему хорошо, так это то, что с их огромной ненавистью, с их огромной яростью, совершенно одинаковой в таких разных оболочках, проще было позволить им… быть. Просто быть. Иначе ярость пролезла бы им в кости и кровь, а вскоре полезла бы изо рта и глаз. Так Мятежному и Озерской, во всяком случае, было кого ненавидеть.

Над улицей прозвенел крик, чудовищный по сути своей, разорвал тишину легко, и тем страшнее он звучал, чем выше поднимался. Грин увидел, как глаза Матвея Ивановича раскрываются чуть шире.

– …И до сих пор?

Грин обернулся как раз вовремя, для того чтобы увидеть Мятежного, который тащил упирающуюся Сашу к телу за волосы. Голоса звенели, напряжение в воздухе росло, хотелось зажать руками уши.

– Озерская, у тебя здесь была одна работа: посмотреть на гребаный труп и сказать, эту ли ты девчонку видела в своем видении. ВСЕ. Это буквально все, что от тебя требовалось, твою мать! И здесь все вынуждены танцевать вокруг тебя. Охренеть, какой сюрприз.

Саша боролась так, как боролась бы за свою жизнь. По асфальту ее буквально везли, пока она все пыталась пнуть Мятежного в колено или хотя бы расцарапать руку так, чтобы ее выпустили.

– ОТПУСТИ. Я НЕ ХОЧУ. НА НЕЕ. СМОТРЕТЬ. ОТПУСТИ МЕНЯ. Я НЕ ХОЧУ.

Вся нежность слетела с нее ровно в ту же секунду, как Саша оказалась у него в руках. Она рвала ногти, пыталась выдрать куски кожи из Мятежного. Лицо самого Мятежного превратилось в жуткую перекошенную маску.

«Они друг друга стоят, – подумалось Матвею Ивановичу. – Они на сто процентов друг друга стоят».

– МАРК, ПУСТИ МЕНЯ.

– Сначала ты посмотришь. Прекрати орать.

Вся сцена была отвратительной ровно настолько, насколько она казалась привычной. Это случается не в первый раз и случится еще множество.

Саша ненавидела мертвецов. Пустые глаза. Тела деревянные и ледяные. Жуткие. Жуткие. Жуткие.

Саша ненавидела эту работу. Ведь что такое Сказка? Сказка – это история о мертвецах из другого мира. Грин наблюдал несколько секунд молча: намотанные на кулак золотые волосы, перекошенные лица, что он помнил особенно хорошо – кричащую Озерскую на полу в гостиной Центра всего пару часов назад, хватающую ртом воздух, бестолково и бесполезно. Когда она открыла глаза, им показалось, что они были сделаны из жидкого золота, а человеческого в ней осталось чуть. Сейчас ее глаза вернулись к привычному теплому, чайному цвету, если заварка очень крепкая. Все случилось быстро. Мятежный наконец содрал покрывало с трупа, едва не ткнув Сашу в него носом. Она замерла на секунду, выдохнула, прижала руки к лицу. Что именно она шептала, было не слышно. Но когда Саша повысила голос, то звучала она полумертво:

– Это она. Выпусти меня.

Повторять дважды Мятежному было не нужно.

Дальше было неловко и путано: Озерская, которая показательно истерила в руках у Никиты, Мятежный, обшаривший все кусты в поисках хоть малейшего намека на малого беса, который мог это сделать. Истомин, который чувствовал себя смутно виноватым. Одну из первых летних ночей хотелось забыть как страшный сон.

Она и была страшным сном.

Саша хмуро молчала, дожидаясь мальчиков. Грин подошел к ней первым, и в мерцании фонаря ей показалось, что изнутри он светится. Прозрачный. Полный внутреннего огня. Он бы мог. Этот мальчишка смог бы что угодно, будь у него больше времени. Грин проговорил негромко, сдавленно:

– Я поверить не могу, что вы всерьез сцепились над трупом.

Саше нравилось на него смотреть и именно поэтому не нравилось вовсе, сейчас она чувствовала только запах горелой резины – горели, вероятно, ее предохранители.

– Если бы ты вовремя отозвал своего пса, Гриша, ничего бы не случилось, потому что склоку начала не я, – сказала как выплюнула. Гришей она его звала очень редко, но сейчас дело было даже не в этом. Саша нырнула на заднее сиденье, швырнув в Мятежного ключами. – Если это был твой план, чтобы снова сесть за руль, то подавись. Псина.

Мятежный единственный из всех не выглядел сколько-то помятым. То же небрежное выражение на лице, те же спутанные темные волосы. Сколько-то впечатленным он не выглядел тоже, выработав иммунитет к Сашиным спектаклям еще в раннем подростковом возрасте. Он только скривился, бесконечно насмешливый, и терпеливо поднял ключи с пола. Ему все было будто смешно, он улыбался сыто, как безумный. Темнота расползалась дальше, касалась его светлой кожи.

– Ну, окей. Значит, гав.

Грин перевел взгляд с одной на другого и устроился на переднем сиденье.

– Поехали домой.

Он сделал вид, что не услышал презрительный смешок со стороны Саши. Саша честно постаралась никому не показать, насколько опасно близко к порогу королевства рыданий она стояла. Это не дом. Саша сама не знала, что мучило ее больше: события ночи или то, что они закончились. Ведь это значило возвращение в Центр.