– Я уже давно каждый день хожу в город. Город вымирает. В городе банды охотятся за людьми. Мы еще месяц назад могли взять город и его окрестности под контроль и спасти десятки тысяч человеческих жизней. Мы могли это сделать. Вместо этого мы сидели в обороне и разлагались, радуясь тому, что у нас спокойно. Понимаете, пока мы трескали тут запасы со складов ПФС, Владивосток превратился в смесь бандитского притона с кладбищем и сумасшедшим домом. Я не знаю, будет ли дальше улучшение или станет только хуже… – Краем глаза Романов отметил, как пошевелился профессор – словно хотел что-то сказать… но промолчал. Только смотреть стал еще пристальней, жестко, словно упирался двумя стальными холодными прутьями… – Но я знаю точно – я намереваюсь не допустить дальнейшей вакханалии. Здесь. В городе. И… и везде. Понимаете? Вез-де. Как? Я не знаю. Какими силами? Я не знаю. Что я намерен делать? Я не знаю, черт побери! – Романов чуть наклонился вперед (кулакам, косточкам сделалось больно, эта боль немного успокоила, и он говорил уже размеренней). – Я знаю только то, что мы – организованная вооруженная сила. Не худшая часть кадровой российс… РУССКОЙ армии. И если еще хоть кто-нибудь попробует завести разговор о субординации и чинопочитании ранее, чем я закончу говорить… а, заведя такой разговор, не будет знать, что сказать, кроме этого… я застрелю такого уже сам. Сейчас буду говорить я. Когда я замолчу и кто-то сможет предложить что-то лучшее и будет готов этим заняться, я сяду в зале и буду слушать его. Даже если это лейтенант-комвзвода. Но никакого пустопорожнего трепа и никакого меряния погонами и звездами я не потерплю.

– Вы застрелили человека, – сказал упрямо один из офицеров, старший лейтенант Белюков.

– Пока он рассказывал нам о субординации, в городе убили, наверное, еще нескольких людей. Может, детей. Стариков. – Романов не повернул голову в сторону возразившего, и тот промолчал. – Ваше молчание я расцениваю как готовность выслушать меня… Нет. Не подчиняться мне. А именно просто выслушать. Пока выслушать. Просто потому, что если мы немедленно не начнем действовать, то нам конец. Рано или поздно – конец. Послушайте меня. Просто послушайте.

Он глубоко вдохнул и начал говорить…

– …В нашем распоряжении морская пехота – 165-й полк пехоты, 84-й отдельный танковый батальон, 1484-й отдельный батальон связи. – Романов ощущал, как, словно в дикую жару, по спине катится пот. Он почти не помнил, что говорил в предыдущие четверть часа. Но его слушали. Слушали не перебивая. И в молчании зала не было ни страха, ни возмущения, ни насмешки. Только внимание. – Вдобавок в поселке Славянка расквартирован 59-й отдельный батальон морской пехоты. Я вижу здесь представителей флота, частей береговой обороны, войск ПВО и городской комендатуры… Думаю, что и в их распоряжении находятся значительные силы. Жаль, что никого нет от ВВС и сил космической обороны…

– Разрешите? – поднялся плечистый капитан первого ранга. В парадной форме, с кортиком на золотом рубчатом поясе. – Каперанг Юрзин, откомандирован сюда… да никем не откомандирован, представляю самого себя и свой корабль. Но у меня есть точная справка.

– Мы вас слушаем, – кивнул Романов. Юрзин кашлянул, заложил руки за спину, качнулся с пятки на носок…

– С Камчатской флотилией связи нет и не предвидится. По данным разведки флота, которые успел передать отдел, на территории полуострова разорвалось семь боеголовок… так что едва ли мы оттуда получим что-то утешительное. Все уцелевшие корабли после столкновений и атаки баз Фокино, Малый Улисс и Советская Гавань сейчас находятся в гражданском порту Владивостока. – Капитан первого ранга начал четко перечислять: – Это ракетный крейсер, два больших противолодочных корабля, два малых противолодочных и два малых ракетных корабля, девять ракетных катеров, пять базовых тральщиков, большой десантный корабль, ракетный подводный крейсер, одна атомная торпедная и одна дизельная подводная лодки, двадцать три вспомогательных судна. Горючего мало, экипажи неукомплектованы, в лучшем случае – на 50–60 %, в среднем – на 25. Мой корабль боеготов полностью. Кроме того, во Владивостокском порту скопилось множество самых разных гражданских судов нескольких государств. Их охраняют сами команды, на большей части порта хозяйничают мародеры. Обидно будет все это потерять. Сейчас во всей этой технике по ее прямому назначению смысла, похоже, нет… но в будущем, я хочу надеяться, она вновь пригодится. Да и, кроме того, это просто приборы, боеприпасы, мощное вооружение… металл, наконец. Просто металл, если уж на то пошло. Поэтому, несмотря на то что Владивосток властью практически не контролируется, я считаю нужным сохранить порт. Любой ценой. Практически уверен, что людям, которые остались на кораблях, не хватает только прямого и твердого руководства. Весь балласт уже сплыл. Я закончил.

– Это более походило на доклад, – заметил Романов.

Уже начавший садиться Юрзин выпрямился снова и пожал плечами совершенно не по-военному:

– Это и есть доклад. Вы были правы – вы начали первым, до вас никто на это не осмелился, посему я считаю вас своим командиром. – Он перевел дыхание и жестко продолжил: – Можете носить и дальше свои звездочки, можете пришить маршальские или вовсе спороть погоны – для меня уже ничего не изменится.

Он сел.

– Я могу прямо сейчас представить такую же справку… – Майор-пэвэошник начал подниматься, но Романов остановил его поднятой рукой:

– Секунду. Пожалуйста, секунду. Я очень прошу сейчас кого-нибудь подняться сюда и заменить меня, – Романов обвел всех на самом деле просящим взглядом. – Потому что вот это, вот сейчас, вот здесь – рубеж. За ним я поволоку воз и впрягу вас всех. И отказ впрячься я буду расценивать… – Он не договорил. – В общем, я очень прошу кого-то из вас заменить меня. Не по званию. По желанию ДЕЛАТЬ и уверенности в том, что он СДЕЛАЕТ…

Стало тихо. Щелкали высокие напольные часы в углу помещения. Романов подождал, пока вычурная секундная стрелка не произведет тридцать скачков, и кивнул майору:

– Извините. Я вас слушаю…

Комната для совещаний начала пустеть еще в процессе разговора. Люди выходили, получив задания – конкретные и четкие, спасительные для офицера. Романов, мысленно прикидывая, что и как, с облегчением подумал, что, похоже, людей на первое время хватит. А что делать потом… Эту мысль он оборвал, потому что продолжать ее было просто-напросто страшно. Он не знал, что делать потом. В голове толокся, бился, вопил и метался клубок перепутанных мыслей, над которым царствовала одна и наиболее громкая: надо немедленно начать печатать собственные деньги, и обязательно с портретом Хабарова. Отделаться от мысли не получалось, оставшиеся люди уже разговаривали между собой – очень по-деловому, – и Романов ощутил себя настольным бюстиком. Ощущение было тоскливым, и неизвестно, во что бы вылилось, если бы не подошедший (он куда-то выходил, Романов даже не понял куда) Муромцев.

– С тобой мэр хочет увидеться, – сообщил капитан. – Настаивает на встрече. Чем скорей, тем лучше.

– А у нас есть мэр? – искренне удивился Романов, радуясь уже тому, что удалось отпихаться от суматошных воплей в голове.

– Представь себе – есть. Маркевич Илья Данилович. И он просто жаждет с тобой поговорить… – Муромцев чуть нагнулся, магазин автомата царапнул стол. – Возьми с собой людей. Я не знаю, кто ему донес о твоей инициативе, но я тебе скажу – мэр человечишко дерьмовый. Подогнать «уазик»?

– С водителем, – решительно сказал Романов, вставая. Кажется, Муромцев хотел что-то сказать про сопровождение (видно было по лицу), но Романов опередил его: – И я еще тебя прошу. Зайди ко мне, там мальчишка… Женька. Скажи, чтобы не беспокоился и отдыхал. Сделаешь?

– О чем разговор? – Муромцев кивнул. – «Уазик» сейчас будет.

Выйти сразу за капитаном, как намеревался Романов, не получилось – перехватили сразу двое: один вопрос касался семьи Миронюка, другой – караульной службы на территории части. Когда Романов все-таки добрался до двери, его остановил профессор Лютовой:

– Понимаю, что сейчас у вас нет времени, – у профессора был хриплый, прокуренный баритон тем не менее приятного тембра, – но все-таки я настоятельно прошу вас уделить мне время вечером. – Лютовой смотрел в упор – как целился. В его глазах и самом взгляде не было ничего старческого. – Поверьте, что это очень важно. Иначе я бы остался спокойно сидеть на своей даче и ждать финала. Любого. У вас найдется время вечером.

Это был не вопрос. Утверждение. Романов взглянул на профессора и неожиданно предложил:

– Хотите подождать у меня дома? На квартире? Вас проводят. Там, правда, мальчик, и он… немой. В смысле, не говорит, – поправился офицер. – Но, может быть, вы поговорите с ним за двоих?

– Я подожду. – Губы профессора неожиданно тронула улыбка. – До встречи. Я рад, что не ошибся.

Он никак не объяснил эти слова – просто странным жестом тронул висок кулаком и вышел. А Романов гадал над ними до того самого момента, пока около стоящего возле крыльца «уазика» с нахохленным за рулем сержантом (на коленях его лежала «ксюха»^[4] с длиннющим пулеметным магазином) не увидел второго гражданского – как его… а, Вячеслав Борисович Жарко! Кстати, оказалось, что на модном поясе – широком, кожаном, с тяжелыми металлическим пистонами и пряжками – у методиста-байкера висит в украшенной бахромой кобуре обрез двустволки. Скрестив руки на груди, Жарко дождался, пока Романов подойдет ближе, и кивнул на машину:

– Я знаю, что вы хотите ехать один. Но у меня просьба – может быть, вы все-таки не откажетесь от попутчика-цивила?

Он склонил голову чуть набок, молча рассматривая офицера. Волосы у Жарко были длинные, русые, на концах – чуть завивающиеся, ногти на пальцах скрещенных на груди рук ухоженные, кажется, даже отполированные. Но взгляд учителя-мотоциклиста оказался пристальным, оценивающим… И Романов неожиданно для самого себя кивнул:

– Едемте.

– Отлично. – Жарко ловко уселся на переднее сиденье. – Кстати, не обессудьте – за воротами ждет моя братия… я им махну, чтобы ехали тоже, или пока отпустить?

«Уазик» уже выруливал через открывшийся шлагбаум, и Романов увидел «братию». Неподалеку сидели на мотоциклах – изваяниями из черной кожи – человек десять байкеров. На виду у всех было оружие, серьезные охотничьи полуавтоматы, опять же, незаконные обрезы двустволок… Бензобаки мотоциклов украшал черно-желто-белый с белой окантовкой круг с бегущим над ним красным волком.

– Нет. Вы можете ехать со мной… – Романов вовремя осекся, не начав говорить «потому что» – он и сам не знал «почему». – Но только вы.

– Хорошо, – неожиданно покладисто ответил Жарко и, быстро приопустив стекло, сделал какой-то знак ладонью. Разом взревели мотоциклы и, мгновенно выстроившись в занявший всю дорогу клин, унеслись в противоположном направлении.

– Вообще-то это чистая трата бензина. – Жарко снова повернул ручку, возвращая стекло на место, сел вполоборота к Романову. – Но от старых привычек трудно отвыкать. Хотя, наверное, придется.

– Странный вы человек. – Романов тоже устроился удобней. Ему стало на самом деле интересно. Кроме того, разговор позволял отвлечься от назойливых мыслей на тему «о черт, что же дальше дела-а-ать?!». – Старший методист ГорОНО. Байкер. Да еще и знакомый этого профессора. Не думаю, что вы интересуете его как педагог или мотоциклист…

– Ну, тут нет ничего странного. – Жарко, кажется, тоже настроен был поболтать. – Пару веков назад никого не удивляло, что один и тот же человек пишет стихи «про баб», служит дипломатом и шпионом при чужеземном дворе, лихо машет саблей и сочиняет трактат по физике. Потом это, к сожалению, почему-то стало считаться невозможным.

– Сложная специализация… – глубокомысленно начал Романов и удивленно дернулся, когда Жарко его непринужденно перебил:

– Простая леность мозга. Взять, к примеру, вас. Ваша бригада несколько недель сидит неподвижно посреди разброда и разгула всякой дряни, парализованная внушенной вам нелепой мыслью, что в «нормальном обществе» военные не лезут в гражданскую жизнь. В результате бригаду берет под командование решительный летеха, и под его руководством все бодро бросаются спасать мир.

– Похоже на Ксенофонта^[5], не находите? – спросил Романов, которому только сейчас пришла в голову эта позабавившая и смутившая его мысль. Брови Жарко высоко прыгнули под волосы, он непонятно сказал:

– Извините… – И продолжал уже о другом: – У нас в клубе было сорок семь человек. Когда началась вся эта заваруха, мы долго не думали, оккупировали здание школы, где я когда-то начинал преподавать. Перевезли туда семьи, кстати – захватили бензоколонку рядом… А сейчас там у нас больше тысячи народу, две трети – женщины и дети. Что-то вроде коммуны. Кстати, я с мэром-то разговаривал. Но не хватило, так сказать, сил для морального давления… Учтите, он дерьмо. Но злобное и хитрое. И вы ему нужны…

– Ему нужен не я, а бригада, – задумчиво сказал Романов. – Я не виделся с ним ни разу, поверите? Поэтому подождите – я сам составлю о нем мнение. Поверьте, я вовсе не хочу того, что начал делать. Не хочу, – с силой, хотя и негромко, повторил Романов, и Жарко кивнул. И молчал до самого поворота к мэрии, разглядывая залитые резким солнечным светом улицы, мелькавшие за окном. Свет только оттенял отчаяние и разорение, царившие там. Яркие вывески и рекламы казались издевательством над людьми. Собственно, – подумал Романов, глядя, как в конце проспекта вырастает высокое прямоугольное девятиэтажное здание, больше похожее на старинную крепостную башню, – это и было издевательством. Всегда…