– Тогда слушай последний приказ. В случае угрозы захвата противником пакет необходимо уничтожить. Любой ценой, даже ценой собственной жизни или жизней пилотов! Взорвать, сжечь – не важно, главное уничтожить. Если самолет начнет падать и ты не будешь твердо уверен, что уцелеешь при аварийной посадке, немедленно уничтожь пакет! Или убедись, что он наверняка уничтожен при разрушении самолета! Понятно?

– Так точно, понятно, – решительно кивнул осназовец. – Не беспокойтесь, тарщ капитан, сделаю.

Поколебавшись, Шохин все-таки добавил:

– Хочу, чтобы ты понял: если эти документы попадут к врагу, мы можем проиграть войну. Вот так, не меньше и не больше. Ну, осознал?

– О…осознал, – хрипло выдавил боец. – Вот так ни… себе…

– Ну, так а я о чем? – невесело хмыкнул контрразведчик. – Такие уж игры пошли. Рад, что ты меня понял. Все, держи пакет и дуй к самолету, а то товарищ пилот уже рукой машет. Удачи!

Глядя, как захлопнулась за осназовцем овальная бортовая дверка и самолет, покачивая плоскостями, покатил, постепенно ускоряясь, по утрамбованной силами бойцов БАО до каменной твердости взлетке, Сергей с какой-то особенной остротой осознал, что вот теперь – все. Вообще – все. Если лейтенант благополучно доберется до Москвы (и пусть только попробует не добраться!), обратной дороги уже не будет. Ни у самого Шохина, ни у Алексеева.

Но и поступить иначе он тоже не мог.

Просто права такого не имел иначе поступить…

А дальше? Тут уж как в той старой, дореволюционной еще, поговорке: «или грудь в крестах, или голова в кустах». В том смысле, что или поверят, или нет. Если поверят – хорошо, если же нет? Ну, плохо, понятно. Хотя поставленное задание он, как ни крути, выполнил: все связанные со старлеем странности разъяснил, и отнюдь не его вина, что ответ оказался абсолютно не таким, какой предполагался. Накажут? Как, собственно говоря? Понизят в звании, на передовую отправят? Так до той передовой всего несколько часов на катере, да и бывал он там уже, даже по немецким тылам пробежался. Морпеха же подобное и вовсе «не колышет», как он сам выражается, только и думает, как бы поскорее обратно на фронт сдернуть. Поскольку, когда пачку исписанных листов Сергею передавал, так прямо и заявил, что в тылу, мол, отсиживаться не намерен, а должен дальше воевать. Выглядел старлей при этом… плохо, короче, выглядел. Краше в гроб кладут, одним словом. Больше десяти часов кряду бумагу марать – тяжкий труд, кто б спорил. Глаза совсем дурные стали, осоловевшие аж до самой последней крайности. Потому и отправил его Шохин спать, заставив перед тем высосать полнехонький стакан водки из той самой бутылки – для снятия стресса и ради крепкого сна…

* * *

Проснувшись, Алексеев еще несколько минут повалялся в блаженном ничегонеделанье на скрипучей пружинной кровати, после чего решил, что хорошего, как говорится, понемногу. Хотя вставать и не хотелось совершенно, да и холодно, если честно: лишившееся доброй трети окон здание успело порядком выстыть. Подозрительно прислушавшись к организму, старлей признал, что чувствует себя не столь уж и плохо. По крайней мере, куда лучше, нежели можно ожидать после почти десяти часов бесконечной писанины. И не просто писанины, поскольку не лекцию в училище конспектировал, а можно сказать, делился с предками тем самым хрестоматийным «послезнанием». Потому буквально каждую строчку приходилось обдумывать перед тем, как перенести на бумагу. Это ж не компьютер, блин, одним нажатием пальца неудачную фразу не сотрешь, не перепишешь! Хорошо еще, особист печатную машинку не притащил – с этим чудом местной технической мысли он бы, пожалуй, еще дольше провозился. Однозначно дурацкая идея была, что уж тут говорить. И расход бумаги больше – быстросохнущих корректоров в этом времени еще не изобрели, угу. Так что пришлось бы или от руки править, или заново текст набивать…

Короче, пока приноровился – ну, не писатель он, не писатель! – кучу этой самой бумаги почем зря извел. Контрразведчика от столь варварского расхода дефицитного ресурса, поди, едва кондратий не хватил. Но ближе к полуночи дело пошло лучше, даже фразы вроде бы стали выходить не столь дубово-канцелярскими, как поначалу. Так что сорок пятый и все послевоенные события описывал уже вполне литературно… ну, хотелось бы на это надеяться. А событий тех хватало – один только атомный проект чего стоил! Да и про баллистические ракеты стоило максимально подробно написать, с фамилиями и датами, как говорится. Иначе снова пиндосы большую часть фрицевской ракетной программы себе присвоят, вместе с Вернером фон Брауном. И про мирный космос не позабыть, понятно, тема нужная. Глядишь, и на Луне первыми будем… ну, если оно нам, конечно, вообще нужно. Пока еще не открытые месторождения нефти, алмазов, урановых руд. Хрущев с его сомнительными «реформами», в особенности военной и политической, – ну, как попаданцу без упоминания Никиты свет Сергеича-то обойтись? Корейская война, едва не приведший к ядерному апокалипсису Карибский кризис, Вьетнам, прочие «горячие точки», в которых СССР так или иначе поучаствовал. Афганистан опять же. Про Калашникова особенно подробно расписывать не стал: Михаил Тимофеевич и без его помощи уж как-нибудь справится, поскольку гений. Да и на календаре уже сорок третий год, так что нет никакого смысла вмешиваться в естественный ход событий. Упомянул только, что его автомат – однозначно лучший и самый распространенный за всю историю существования стрелкового оружия. Умному – достаточно, как говорится…

Когда дошел до восьмидесятых годов, пальцев правой руки уже практически не чувствовал, да и глаза подводили, словно в лицо перцовым баллончиком брызнули. А уж сколько крепчайшего чаю выдул, так и вовсе не сосчитать – ничуть бы не удивился, узнав, что и за целый год прежней жизни столько не пил. Так-то он больше кофе уважал, но с этим делом, как пояснил Шохин, сейчас напряженка. А пить трофейную эрзац-бурду из желудей особого желания не имелось, да и особист отсоветовал («на вкус, может, и похоже, особенно ежели покрепче заварить да сахару побольше кинуть, но эффект так себе – больше в туалет бегать станешь, чем того эффекта»).

Короче говоря, когда закончил (еще и с картами почти час работал, нанося цветными карандашами диспозиции войск перед тем или иным сражением и с тоской вспоминая будущанские маркеры-фломастеры), только и мог, что покрасневшими глазами хлопать, пытаясь понять, где он вообще находится. Пришедший забирать документы контрразведчик, понимающе вздохнув, молча кивнул в сторону койки. Но перед этим заставил махнуть полнехонький стакан водки, который собственноручно же и налил. Степан, собственно, и не спорил, хоть алкоголя не хотелось абсолютно. Выпил, словно воду, улегся – и очнулся только утром, вот прямо сейчас и очнулся. Интересно, кстати, сколько он продрых? Нужно будет хоть наручные часы у Шохина стребовать взамен тех, что фрицы прихватизировали, а то даже времени не узнаешь…

Решительно откинув шерстяное армейское одеяло, старший лейтенант торопливо натянул поверх гимнастерки ватную куртку – в помещении и на самом деле было достаточно прохладно. Уже почти привычно накрутив портянки, зашнуровался, заправив галифе в ботинки – «стремена» у них, к счастью имелись, так что получилось достаточно удобно и привычно. Оглядев себя, Степан прикинул, что «нижним этажом» он теперь чем-то даже напоминает батю в афганской «песочке» со старых фоток. Не так чтобы вот прямо сильно, но ассоциация отчего-то возникла именно такая. Еще бы разгрузку-«лифчик» с панамой да семьдесят четвертый «калаш» поперек груди – так и вовсе похоже. Ватничек, понятно, не особо соответствует, зато реально удобно и тепло. Да и движений не стесняет. Нет, знали все ж таки наши героические предки толк в военной форме, чтоб там ни писали в интернетиках всезнающие диванные «аналитеги», ни дня не прослужившие в реальной армии!

До хруста потянувшись и дотопав до стола, Алексеев побулькал практически пустым чайником, на дне которого еще оставалось немного чая. Стоило бы немного разогреть мышцы, проведя привычный гимнастический комплекс, но заниматься зарядкой было откровенно лень, и старлей решил забить – заслужил, в конце-то концов, поскольку ночью вовсе не балду пинал, а работал! Если и не в поте лица, ибо холодно, то уж во благо Родины и прочего будущего – точно. Глотнул прямо из горлышка – пить хотелось не на шутку. Чай оказался перестоявшим и оттого горьким, еще и поднятые резким движением чаинки лезли в рот целыми диверсионными отрядами, однако Степан выхлебал все что было. Немедленно ощутив, что помимо утоленной жажды испытывает и еще одно желание, так сказать, прямо противоположного свойства. Тоже не проблема, где тут санузел, он отлично помнил, накануне не раз и не два туда наведывался. Вот только дверь, как ни дергал морпех ручку, отчего-то оказалась запертой со стороны коридора. Старший лейтенант вяло удивился: что еще за хрень? Вроде бы вчера – ну, то бишь уже сегодня, понятно, – его не арестовывали? Может, постучать, привлекая внимание?

Стучать не пришлось – в замке скрежетнул ключ, и в кабинет заглянул незнакомый боец. С местными знаками различия Степан пока еще окончательно не разобрался, но вроде бы сержант госбезопасности. Ну, сержант так сержант, ему-то что? Главное, чтобы и туалет на замке не оказался. Кстати, сержант ГБ вроде бы соответствует армейскому лейтенанту? Или он ошибается?

– С добрым утром, товарищ старший лейтенант! Выспались? – вполне доброжелательно осведомился тот. Вот только клапан кобуры отчего-то оказался отстегнутым, что Степана слегка напрягло. Еще и кабинет за спиной окинул быстрым, профессиональным взглядом, убеждаясь, что больше в помещении никого не имеется. Что еще за непонятные игры такие? И где, собственно, Шохин, обещал ведь утром зайти?

– Выспался, – согласился морпех. – Выйти-то можно? Мне бы в туалет да умыться. И кстати, товарищ сержант, у вас кобура расстегнута, непорядок. Не ровен час личное оружие выпадет, а враг подберет. Враг – он такой, коварный…

– Можно, – раздраженно дернул щекой тот, оценив сказанное. – Виноват, не заметил. Проходите.

Дотопав до знакомой двери, морпех хотел было осведомиться, в одиночку ли ему выполнять гигиенические мероприятия или кто поможет, однако благоразумно решил дальше ситуацию не нагнетать. В конце концов, этот сержант-лейтенант всего лишь выполняет приказ, наверняка отданный Шохиным (ну, а кем еще, блин?). Так что парень ни в чем не виноват, потому незачем и стебаться.

Пополнив местную канализацию и кое-как умывшись (обмылок нашелся на краю жестяного умывальника, а вот с полотенцем вышел полный облом, вытираться пришлось рукавом), Алексеев вернулся в коридор. Где и столкнулся с вернувшимся – интересно, откуда? – контрразведчиком, о чем-то негромко переговаривающимся с сержантом.

Смерив морпеха оценивающим взглядом, особист усмехнулся:

– Ну, не подрались, уже хорошо. А то я уж переживал, даже, вон, товарища сержанта предупредил, что ты у нас человек непростой, можешь и того…

– Здравия желаю, тарщ капитан, – как ни в чем не бывало отрапортовал Степан. – Никак нет, не подрались, даже мысли такой не имелось. Да и человек я мирный, вы ж знаете. Даже мухи зря не обижу. Ну, если она, понятно, у фрица на службе не состоит.

– Вот и хорошо, – не стал развивать тему особист. – Пошли в кабинет, разговор имеется. Важный. Заодно и позавтракаем, я тут принес кое-чего. Сержант, не в службу, а в дружбу, сгоняй за кипяточком?