На земном календаре было 23 марта 1942 года, когда воин Александр Башкин начал глумливо-траурное шествие по проверке в лагере НКВД под Тамбовом. Пытки шли месяц! И все горькие, скорбные! Он все земные мгновения жил, как у вскопанной могилы, и совсем не ожидал по милосердию пощады и всепрощения! И после каждого допроса недоумевал, чем провинился? За какие муки вяжут и вяжут к пыточному колесу, списывают в изменники Отечества, и никак не защитить себя, не отстоять правду и честь.
Стало сдавать здоровье. Первым ослабло зрение. И нервы совсем развеселились. Стало страшно оставаться одному. С самим собою. Стоило прикрыть в покое глаза, ─ и мигом являлась камера смертника в Вяземской тюрьме. И тут же с неумолимою тоскою раздавались выстрелы, лютые, обреченные стоны, крики о пощаде и милосердии, и во все эти могильные крики и стоны, где угасала жизнь, где слышался хор плакальщиц, совсем неожиданно врывалось ликующее песнопение гармоники, как на веселом пиру жизни. Все перемешивалось, и могильные стоны, и ликующая игра гармоники, и он видел себя, на берегу реки, среди березок, где россиянки водят хороводы, видел, как он в удаль танцует краковяк с милою девочкою Капитолиною, кружит ее в вальсе ветра, теперь уже один, без толпы, желает обнять, поцеловать ─ и раздается выстрел!
Он падает на Плахе Земли, обливается кровью. Рыдающая песня гармоники заливает всю землю, достигает звезд, он, опираясь на звезду, встает над землею, снова желает увидеть свою юную россиянку, но снова звучит выстрел! И он снова падет горьким распятьем на земную плаху, обливается кровью.
И снова звучат выстрелы, выстрелы! И все никак не убьют! Не казнят! И он никак он не отмучается.
Не надо идти к пророчице Кассандре, воин заболел! Не страхом смерти, а сумасшествием! Воля Илья Муромца была утрачена! И любовь к жизни была утрачена! И чем бы все закончилось, неизвестно, но ангелы-хранители были еще сильны у Александра Башкина, да и боги Руси не желали отпускать храброго воина на гибель.
23 апреля воин-страдалец был вызван на последний допрос. Майор государственной безопасности Лоренцо повел себя необычно; открыл пачку «Казбека». Вежливо предложил:
─ Кури, солдат.
─ Я не курю, ─ тоже вежливо принял отречение Башкин; его измучивало желание, скорее, скорее узнать, куда по воле Пилата-мученика вынесут вороные кони: на Соловки, на плаху, на Куликово поле?
Следователь продолжал удивлять:
─ Тогда выпьем, ─ он достал плитку шоколада, бутылку французского коньяка. Разлил в рюмку. ─ Фронтовую, солдат!
─ Извините, я не грешен, ─ произнес виновато воин.
─ Ну, смотрите. Не настаиваю, ─ проявил великодушие Лоренцо. ─ Я хочу выпить за вас, за русского воины! Вы располагаете к себе, вызываете уважение. И вы, и остальные целовальники креста! Мы все понимаем, битва с врагом держится не на генерале, а на штыке и отваге русского воина. Чего его гнать по кругу лжи, сомнения и смерти? Но работа есть работа! Попадаются еще Каины!
Вам сообщаю, Александр Иванович, вы с честью выдержали экзамен воина Руси! Военная контрразведка, чекисты к вам претензий не имеет. Воюйте и дальше так же храбро.
Лоренцо поднял рюмку:
─ За вас!
Выпив, отломив долю от шоколада, он внимательно посмотрел:
─ Скажите, в самом деле, 10 октября 1941 год под Медынью именно вы сдерживали танковую армию Гудериана, какая рвалась к Москве? Я бы мог пространно отписать о вашем подвиге генералу армии Жукову, востребовать награду Героя или орден Ленина. Вы ее заслужили! Встретились бы оба: солдат и генерал. Порадовались бы, выпили чарку за победу. Для вас общение с генералом не стало бы лишним. Как считаете?
─ Не знаю, ─ честно признался Александр Башкин. ─ Одно скажу, в лесу под Медынью есть обгоревший дуб, ему сто лет, мы заложили в дупло гильзу с посмертным посланием тем, кто будет жить в свободной России! Там есть и моя подпись, Александр Башкин, 10 октября 1941 года, Медынь.
Он помолчал:
─ Писать, не писать, это вам решать! Напишите, если желаете. Я же горд тем, что мы, руссы-мученики, сдержали врага! Не пустили в Москву! Не сдали Россию!
Майор госбезопасности дружелюбно произнес:
─ Вы очень на сына моего похожи. Право, право! Он тоже воевал, попал в окружение. Где теперь? Не ведаю, убит, не убит, в плену не в плену. И бессребреник. Как вы! Не знаю, как сын, но вам быть героем!
Лоренцо подвинул ему рюмку:
─ Возьмите коньяк, пригубите! За сына моего! За вашу матерь Человеческую! И за Россию!
Офицер-чекист и воин Руси вместе выпили коньяк за бессмертие русского Отечества!
I
Шел 1942 год.
Великий канцлер Германии Адольф Гитлер пребывал в грустном раздумье. Военные планы «Барбаросса» разбились о славянскую цитадель. Россия устояла! Выстроить там, где величает себя чужедальняя, благословенная Земля Руссов, бессмертное государство Господ и Рабов не удалось. Его воины-крестоносцы, как жалкие бродяги, были повелительно разгромлены на дуэльном побоище под Москвою и трусливо бежали по зимнему безмолвию поля, оставляя кладбище за кладбищем с березовыми крестами.
Странная нация! Он им ковал железные кресты,
переполненные солнцем любви к жизни! Они выбрали деревянные кресты, переполненные могильною тьмою!
Неужели напевы белых вьюг, дождливых осенних ветров, хор плакальщиц чужих берез им приятнее слушать в братской могиле, на славянской Руси, чем благословенно-воинственную музыку в своем святилище, в родной Германии?
Нет, легли в землю.
Где холодно и сумрачно.
Уснули на все времена. Уснули вместе с колокольным благовестом во славу жизни и победы!
Оставили фюрера. Скорбь человеческая! Скорбь! Не так жалко воина-крестоносца, сколько жалко себя! Поставил на корону властелина мира! И проиграл, попал в омут тоски и траура! Подняли, как Калигулу, на мечи! И это его, гения из гениев! Такого самодержца еще не было на земном пространстве! И уж своим умом, умом гения, он всесилен был осмыслить: Россия не так проста, Россия ─ не Гаснущее Солнце! И получилось то, что получилось. Он проиграл! Слишком сильным оказался Илья Муромец. Разметал мечом его соловьев-разбойников!
Он верил в свою победу! Безоглядно верил. Теперь пришло самое страшное ─ сомнение. И распад надежды принесла Москва! Первою скорбною ласточкою! Конечно, перед генералами и солдатами он будет, как и прежде, гордо восседать владыкою мира на белом коне, как острый меч, воздев руку в сторону Востока. Они должны еще верить в свое господское знамение; и уж если ему, царю-держателю Светлыни на земле выпало еще и Царствие тьмы, раствориться в могильном безмолвии, то пусть воинство и народ, обреченно и жертвенно, исчезнут, в венце траура, следом! И исчезнут ─ наказанием, возмездием, раз проиграли битву миров! Подвели его, фюрера! Где подвели, предали!
Один раз за тысячелетия, за всю земную жизнь, за всю вечность во Вселенной пришел он как Бог на благословенную землю, чтобы возвысить Германию, сделать ее владыкою мира, а немцев господами мира! И народ не смог оценить единственную возможность! Будет еще такой фюрер у народа?
Не будет!
Значит, пусть гибнет!
Пусть становятся русскою пылью в земной гробнице.
Пусть разносятся ветром в пространстве.
Скорбными птицами в поднебесье.
Вечным эхом прощания с жизнью.
И безмолвием. Безмолвием!
И все будет по совести, справедливости! Немцы обманули его надежды, его веру в величие гуннов Аттилы! Оказались не высшею расою! Мужчины утратили гордость, воинственность! Не истребили славян! Не превратили в рабов, илотов! Борьба рас не состоялась! Новая германская элита не возникла.
Чего же им ждать от фюрера? Только благословения на
смерть!
Неужели прав был великий прорицатель и чародей-мистик Альфред Науйокс, кто предсказал ему, как сыну дьявола, смерть на очистительном костре? И правда ли то, что в его Замок Светлыни и Тьмы огниво принесет славянин-русс?
Как же не прав?
Нет, битва за себя, за Германию, за корону властелина мира еще не окончена! По земле еще прокатятся жестокие битвы и гибельные побоища! Дранг нах Остен ─ поход на Восток, не завершен! Если ему суждено погибнуть, он возьмет с собою в могилу всю землю! Или превратит ее в саркофаг! Только хор плакальщиц и хор горевестниц будет могильным рыданием витать в осиротевшем земном пространстве!
Раздумывая так, Гитлер не кривил душою. Он был еще силен! К маю 1942 года он собрал на Восточном фронте армию в шесть миллионов человек, три тысячи танков и три тысячи самолетов. В Третьем рейхе начальник штаба вермахта фельдмаршал Вильгельм Кейтель вывел доктрину: разгромить русские армии на юге, овладеть Кавказом, выйти к Волге, завоевать Сталинград. Фюрер понимал: если это удастся, он получит господство на Восточном фронте, овладеет кавказскою нефтью, оставит Сталину горючего только на розжиг керосиновой лампы. И смело, победоносно поведет воинство на Москву и Ленинград.
В мае началось наступление. И очень успешно! Крестоносцы-викинги в мгновение разгромили Крымский фронт, где воинством командовали генералы-бездари Лев Мехлис, Дмитрий Козлов, маршал Григорий Кулик. И взяли Керчь, Севастополь, весь Крым. В то время Черное море стало Красным; русская, славянская кровь текла половодьем. Вскоре пал и Южный фронт генерала Родиона Малиновского.
Путь на Сталинград был открыт! Оставалось сломить сопротивление Брянского фронта под командованием генерала Федора Голикова, прорвать оборону у Воронежа. После чего гитлеровское воинство полководца Вильгельма Паулюса могло под гордую, воинственную музыку приблизиться к Волге. И взять штурмом город Сталина.
II
На защиту города Сталина и встал Александр Башкин с товарищами по оружию. Он был причислен в полевую артиллерию, прислугою. Вошел в расчет командира орудия Михаила Ершова. Это был человек-весельчак, с добрым лицом, с живыми глазами, где жила светлынь, и, казалось, никогда не могла размеситься угнетающая угрюмость. Он звал, располагал к себе.
При первом знакомстве, бреясь финским ножом, приспособив зеркальце на снарядном ящике, Ершов поинтересовался:
─ Воевал?
─ На Смоленщине.
─ И с танками?
─ Приходилось.
─ Страшно было?
─ Конечно, страшно! Такое чудище на тебя катит! Но привыкаешь, втягиваешься! Или ты? Или он?
─ Ценю. За правду, ─ похвалил его командир. ─ Я сам сибиряк, из Тюмени. От столицы фашиста гоню! Насмотрелся на храбрецов! Идут в атаку, как на свидание с любимою! Трубно кричат: «Вперед, славяне! За Сталина!» Битва окончена, смотришь, а он лежит распятьем, пуля рассекла лоб, и дождь смывает кровь. Не кричал бы, как юродивый на всю Русь: я немца приговорил, буду ему кланяться ─ и жил бы! Зачем умирать? Даже за Сталина? Не лучше выжить?
Сержант поскреб щеку ножом, философски заметил:
─ Ты смотри, Александр, какая хринотень получается! Его Отечество выбрало в воины Руси, а он взял и по-хитрому перебежал в вечность! И бестревожно полеживает на перине в святом покое на лежбище у Бога, а я, Мишка Ершов, за мудрого красавца бьюсь, бегаю по кострам земли! Как тебе такое мнение?
Разделяешь?
Воин пожал плечами:
─ Разделяю.
─ Если разделяешь, держись за свою жизнь! Крепко держись! Умеешь крепко держаться?
─ Я в пять лет уже крепко держался, ─ скромно заверил Александр Башкин. ─ Взрослые в деревне в шутку, в довольство, посадили на коня, он был необъезжен, и кнутом стеганули! Он меня до полоумия носил по полю, как конек-горбунок Иванушку! Не удержался бы, всего поломал! Не сбросил, за гриву удержался! Мать потом коромыслом гоняла окаянных шутников!
─ Зря гоняла! Для закалки, самая знать!
Он ополоснул лицо теплою водою, смыл мыльную пену:
─ В любовь веришь?
─ Верую, ─ серьезно отозвался юноша.
─ Познакомить с врачом? Имя милое, Наденька! Глаза, две зари у рассветной земли! Груди крутые, порочные. Так и зовет прокатиться на солнечной колеснице.
─ Сами чего?
─ И я бы малинку съел, да не смел. Дикая она! С надломом в душе. Служила у танкистов в роте, капитан ее востребовал, а дева не далась. Мужчина озлился, изнасиловал ее! Оскорбленная красавица застрелила его! На батарее два месяца. Все артиллеристы влюблены, но все мимо! Неприступная крепость! Из глаз одни похоронки! Видишь ли, деве не та любовь требуется, а любовь от чистоты, от целомудрия, какая бы спасла ее. Как замерзшую яблоньку. Ты юн и чист. Вдруг получится? И немца бы лучше бил! За тобою была бы не только Россия, но еще и замерзшая девочка-яблонька в подвенечном платье! Познакомить?
Башкин не успел ответить. Наблюдавший за небом наводчик Павел Куликов громко крикнул:
─ Воздух! Воздух! «Юнкерсы» пошли бомбить Воронеж! Всем в укрытие. Живо, живо!
Вскоре Александр увидел, как в небе красиво и грозно летели немецкие бомбардировщики. Гул нарастал, страшил гневом, но люди не торопились бежать в укрытие; крестоносцы летели бомбить Воронеж, к гостям пообвыкли. Но в этот раз совсем неожиданно гибельною россыпью стали падать бомбы. В стоне вздыбилась земля. Воспылала кострами! Взрывною волною далеко откинуло в сторону командира орудия. Беспомощно полежав, Михаил Ершов с трудом поднялся:
─ Ничего на яхте укачало! Так и убить могут. Ну, фрицево отродье.
─ Укрываться надо. Не геройствовать! ─ осудил его Башкин, выскакивая из укрытия, помогая сержанту добраться до снарядного ящика; у воина бурно текла из ноги кровь.
─ Верно, говоришь, солдат, ─ не стал возражать Ершов, зажимая рану. ─ Обхитрил немчура! Они же, сволочи, летят бомбить Воронеж, а сбрасывают бомбы у реки Девицы! Скорее отбомбится, скорее вернется на аэродром, к патефону, к шнапсу! Чего ему под зенитки лететь! Не поняли мы друг друга, ─ он с грустью посмотрел вдаль; там, где был Воронеж, все небо уже кипело белыми всполохами от зенитных снарядов.
Из командирской землянки выбежала военврач Надежда Сурикова, на ходу поправляя сумку с красным крестом. Тревожно спросила у сержанта Ершова:
─ Ваше орудие бомбили? Вы ранены?
─ В самое сердце.
─ Чем? ─ встревожилась женщина. ─ Осколком? Пулею?
─ Стрелою бога любви Амура! Спасите, Наденька, ягодка сладенька, ─ рассыпался в балагурстве артиллерист.
─ Как же я вас исцелю, если вы убиты наповал? Разве я кудесница-воскресница? Вашу руку, живо!
─ Желаете предсказать мою судьбу, мою любовь, мою смерть?
Посчитав пульс, врач строго повелела:
─ Сидите смирно! Вы ранены! ─ и стала разрезать ножницами галифе, с особою ласковостью смазывать рану, бинтовать ногу.
Башкин искоса наблюдал за влюбленными. Он видел, как присмирел, притих суровый воин, полностью отдавшись во власть женской воли, женскому милосердию, испытывая бесконечную радость и сладость от нежного, легкого, родственного прикосновения ее пальцев, ее взгляда, близости ее дыхания.
Сама Надежда Сурикова мила и красива. И, безусловно, избалована мужским вниманием. Все в чаровнице было от красоты: и русые, коротко подстриженные волосы, изящно прибранные под пилотку, и нежный овал лица, и длинные ресницы, и ореховые глаза, где жили застенчивость и певучесть, и чувственные груди, откуда по греховности шел зов любви и чарующая ласковость! Ремень туго стягивал ее гимнастерку, тонкую талию. Она звала, волновала! И что было приятнее всего, не несла горделивую надменность. Странно было видеть такую чуткую красивость на огненном разломе жизни! Надежде бы кружиться в вальсе на княжеском балу, мчать в удалые разгоны по Руси на свадебной тройке, слушать гармонь, ловить, играя и смеясь, сладостные поцелуи, жить, как царице Руси, любовью и светлынью. Каждый бы отдал жизнь за ее любовь! Ее красота была от солнца, от таинства.
Остановив кровь на ноге Михаила, врач и дальше бинтовала рану с особою нежностью, замирала, если видела его боль, и, переждав ее, еще осторожнее вершила милосердие. Видно было, что любят друг друга. Но еще не дошли до смелости на все времена отдать себя! Жили чистотою целомудрием. И еще только-только постигали правду любви, ее мудрость, ее музыку, ее загадку.
И Башкин невольно подумал, зачем командир орудия подбивал его на любовь к писаной красавице? Засомневался в ее любви? Решил выверить свои чувства? И ее? Хитрец-мудрец этот сибирский богатырь, с распадом русых волос, синими глазами, как у скифа. Зря беспокоился! Жили два солнца рядом!
Красавица не взволновала его. Только сильно, до исступления, растревожила память, где он, по сладостному чувству, увидел свою крестьянскую родину, Пряхино, увидел юную девочку-россиянку с двумя косичками, с огненными, живыми и любопытными глазами, какую любил до боли, слез и ненасытности.
И еще он подумал, наверное, тяжело любить на войне.
Где во всю землю пожарища, где пули и бомбы.
Где могут убить.
III
Сто шестьдесят первая стрелковая дивизия Брянского фронта находился в резерве. Александр Башкин каждое утро чистил пушку, изучал полевую артиллерию; помогал ездовым водить по вечерам на реку Девицу закрепленных лошадей, по любви купал, старательно скреб и мыл. Приходилось выезжать на разбомбленные железнодорожные станции у станиц Кочетовка, Стрелица, Гремячее, спасать людей из горящего вагона, рыть братские могилы, по печали, по трауру хоронить страдальцев, тушить пожары, какие зловеще отражались в полноводном Доне. Спасали от огня вагоны с хлебом, с танками.
Такая работа тяготила, угнетала. Но жизнь не звала к битве. И не звала смерти! Вокруг была весна, пробуждалась земля, привыкшая в благости, по милости одаривать человека радостью, светлынью! Она звала пахаря к пашне, птицу в поднебесье, зверя к любви. Густо зеленели леса, ожили цветами крутояры, цвели яблони в саду, привольно пели соловьи. Жизнь звала любить солнце.
О проекте
О подписке