2001

Однако…

14 декабря 2001 года Президент Джордж Буш заявил об одностороннем выходе США из ПРО – договора по противоракетной обороне. «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал». И гимны во славу российско-американских отношений замолкли мгновенно. Путин назвал этот шаг своего американского коллеги ошибочным.

Условия соглашения позволяли одной из сторон выйти из него, уведомив о своем решении за шесть месяцев. Российское руководство, якобы, отнеслось к происшедшему спокойно. Никакой парламентской истерии не случилось.

Кто-то даже поговаривает о нашей выгоде от случившегося. Ее, разумеется, нет, но очень хорошо, что не было торга, и мы не ввязались в переговоры по этому поводу. И теперь вся ответственность за демонтаж договора лежит на Америке. Более того, случившееся во взаимодействиях РФ и КНР по вопросам стратегических вооружений позволяет России не оглядываться на Америку, а это бесспорный плюс.

Как заявил В.Путин, отказ от договора по ПРО не должен ухудшить двусторонних отношений между РФ и США. Возникшая ситуация малоприятна, но не катастрофична. Хорошая мина при плохой игре. Потому что развеялся иллюзорный миф, что после 11 сентября в отношениях России и Америки наступила новая эра. С удивительной синхронностью прекратились всевозможные мечтания о взаимодействии НАТО и России. Как-то сразу потускнела инициатива и Тони Блэра о российском членстве в НАТО. Америка «дала задний ход».

Два оракула республиканской внешнеполитической концепции Збигнев Бжезинский и Генри Киссинджер это подтвердили.

Предчувствие мрака

Я не хотел писать эту вот главу своей книги, но обстоятельства изменились. Я оказался во главе телекомпании ТВ Центр. По вине тех же самых обстоятельств она находилась в оппозиции к преобладающим на тот момент политическим силам, олицетворяющим и власть, и предвластие. Образно говоря, обостренную оппозиционность телеканала я получил в наследство. Она была, скорее, вынужденная, ситуационная, нежели сущностная. И мне казалось, что виной всему радикальная смена власти в государстве, а вся конфликтность того времени приходится именно на президентские выборы в России после досрочного и добровольного отказа Ельцина от руководства страной. Он назвал своим преемником Владимира Путина. И Путин, никому доселе практически не известный, победил. Он, нет, не перехитрил всех. Да и такой задачи не ставилось, и навыка подобного не было. Он оказался совершенно естественным. Он начал с продолжения самого себя.

В мою комсомольскую бытность, а ВЛКСМ считался не только резервом КПСС, но и КГБ, всюду и везде, работа в «органах» воспринималась одной из вероятных ступеней на должностных лестницах. Многих в КГБ приглашали, другие шли сами, добиваясь там места, иные ждали, когда позовут. Это считалось и престижным, и рангово весомым. И хотя лично у меня с этим ведомством исторически сложились непростые отношения, знакомых в той среде было достаточно. Так вот, в одном из жестких разговоров, когда КГБ никак не рассчитывало, что политическая история повернется к нему спиной, один чин, сверхвысокий в этом ведомстве, мне назидательно сказал: «Мы в этом мире для того, чтобы выстраивать порядок. Вы – писатели, чтобы разрушать и раскачивать, а мы, чтобы выстраивать». Интересно, я никогда не думал об этой вот особенности сказанного глагола «выстраивать». Не строить, не устанавливать, не созидать, а выстраивать. Это у них, у чекистов, в крови, что ли? Не строить, а ставить в строй, в линию. «На первый-второй рассчитайсь!» По локоть чистые руки и холодная с одной мыслью о порядке голова. Генерал, кстати, был достаточно образованным, пробовал сочинять стихи и «хорошую прозу», консультировал фильмы, а посему был вхож в киношные и литературные сферы. Каждый из нас – продолжение себя и только себя.

Странно, мне никогда не приходил на память этот случай. И вдруг… Казалось бы, триумфальное избрание нового президента в первом туре голосования с превосходным результатом 51%. Человека, ранее не известного, рекомендованного предшественником, популярность которого на излете не превышала 7% и которого народ в добровольную отставку проводил, практически молча, без сожаления. И вдруг – Путин Владимир Владимирович, подполковник КГБ. Из тех, кто выстраивает порядок. И, не исключено, что порядок новый.

Губернаторы, на марше сменившие симпатии, поспешили немедленно отрапортовать о своей верности и, очевидно, имели расчет на безусловную ответную благодарность нового президента. Будем справедливы, именно губернаторы сделали победу Путина на выборах бесспорной. И перелом настроений губернаторов в пользу Путина Березовский считал своим главным достижением.

Резкий отрыв в общественных симпатиях, который продемонстрировал Путин, насторожил губернаторов. Складывалась ситуация, при которой Путин мог одержать победу и без их помощи. Возможно, не такую внушительную, но выигрыш был реальный. И губернаторы решили не рисковать, не распылять свои симпатии.

Я часто теряюсь, услышав очередной вопрос, как следует относиться к новому президенту. Уважительно, как требуют того конституционные нормы, когда ты воспринимаешь персону через призму ее функциональных отношений? Все-таки, без спору – всенародно избранный президент.

А может быть, с состраданием? Попал в передрягу, какая ему и не снилась в страшном сне. Вроде как и не стремился, не хотел – почти заставили, втолкнули в круг и сказали: властвуй!

Стоп! Здесь явный пережим. Что значит «не хотел»? Что значит «заставили»? Сострадание – удел слабых. А наш Путин с первых минут своей яви поставил на сильную карту. Дал понять, что его роль – роль сильного и решительного человека.

7 августа 2000 года. Исполнился год путинскому «Я».

7 августа он сменил Сергея Степашина на посту премьер-министра России. В этот год вписалось очень многое: и премьерство мало кому известного выходца из ФСБ и кремлевской Администрации; и предвыборный президентский марафон; и сто дней Президента Путина.

Дагестанская операция, а затем и возобновление военных действий в Чечне, начало второй чеченской войны – все это премьер Путин. А вот новые тысячи жертв нашей армии, войск МВД, возобновление серых конвертов с похоронками в почтовых ящиках матерей и невест, стук о дерево и жесть вскрываемых «грузов 200» по утрам во дворах жилых домов и в селах страны, оказались уже исчислением нового Президента России Владимира Путина.

Я уже писал здесь: мы становимся суеверными, и во всякий очередной август живем, предчувствуя беду. Действительно, для России август обретает черты рокового, окаянного месяца. В 1991 году – путч; 1998 год – дефолт; в 2000-м взрыв в подземном переходе на Пушкинской площади, а спустя две недели – трагедия с АПЛ0141 в Баренцевом море. Если в 1991 году был приговорен социализм, в 1998-м та же участь постигла экономические надежды реформаторов, а в 2000 году – державные атомные амбиции ВМФ. Гибель подводного атомного крейсера «Курск» – кратно больше, чем крушение военного корабля. Странно, что президент, давая оценку трагедии, заметил, что генералы делают все возможное, и у него нет претензий к генералам.

А тогда, кто виноват? Увы, подобная реакция президента вне всякой критики. Не проявив должного внимания к человеческой драме, а на атомной подводной лодке погибла элита военно-морского флота, президент нанес удар по собственному авторитету в армии, каковая исчислялась солдатами, матросами, старшинами, младшим и средним офицерским составом. Путин не может этого не понять. И тогда он делает «ход конем» – он берет под защиту генералитет, тем самым определив свой опорный фундамент в армии. Объясняя свое отсутствие в Мурманске, Путин так и сказал, он не хотел мешать руководству ВМФ. Видимо, оглядываясь на президента, командующий ВМФ адмирал Владимир Куроедов тоже не хотел мешать подчиненным. А подчиненные – другим нижним чинам. Таким образом, никто не помешал гибели «Курска».

В те дни имиджмейкеры Президента упрямо повторяли, что Путин не совершил какой-либо ошибки, не прервав своего отпуска в связи с трагедией АПЛ – 141 «Курск». Однако здравость мышления исключала такое неадекватное поведение высшей власти в минуты трагедии.

Путин это понимает. И вынужденно избирает самый тяжкий в такой ситуации крест – сразу после возвращения из отпуска вылетает в Мурманск и встречается с родственниками и семьями погибших.

Журналистский мир, уже настроенный двухнедельным определением поступков высшей власти, пишет о случившемся неохотно: «С большим опозданием Президент…»

А по сути, все справедливо, и про большое опоздание, и про «неохоту» простить Путина его нелепой сочинской паузы, тем более что прощения-то он, как истинный чекист, ни у кого и не попросил. Политтехнолог Глеб Павловский ожесточенно клеймил столичную интеллигенцию за ее предрасположенность к истерии, противопоставлял Москве остальную страну, которая, по Павловскому, якобы считала поведение Президента, его не прерванный отпуск выверенным и спокойным, как поведение человека, не предрасположенного к панике, что в полной мере достойно для высшего лица в государстве, именуемом Россией. Впрочем, в сентябре 2000 года, отвечая в прямом эфире CNN на вопрос Ларри Кинга: «Что случилось с российской атомной подлодкой?», Владимир Путин с потрясшей мир простотой ответил: «Она утонула». И, ведь, правда, «утонула», «легла на грунт с разгерметизацией всех узлов жизнеспособности», как говорят на флоте. Не солгал Президент мировой общественности.

После «Курска» в 2000 году был еще пожар на Останкинской башне. И снова – полное управленческое и технологическое бессилие федеральной власти. Горит. И ладно.

Впрочем, суть наших рассуждений не в журналистских придирках.

Суть в восприятии властью ментальности, сущности, собственного народа. Путину кажется, что он выходец, если не из низов, то, по крайней мере, из среды, которая знает, «почем фунт лиха». А как стал «над народом», оказавшись в «князях», так и выяснилось, а с народом-то не только говорить не о чем, общаться не всегда хочется. В тягость.

Мудрость не дается взаймы

31 августа 2001 года. 14 часов. Некое подобие политического переполоха. Евгений Примаков подал в отставку с поста председателя фракции «Отечество – вся Россия», в которой сорок пять депутатов. Разумеется, дело не в мифической значимости поста, а в политической значимости его обладателя. Примаков – почитаемая фигура. Не влиятельная, но и не сбоку припеку. Мало что решает, однако «вхож» и «может».

Итак, Примаков ушел. Совсем. Сказал слова, положенные в таких случаях на пресс-конференции, а затем я позвонил ему и предложил сделать телевизионное интервью-беседу, уточнив, что его собеседником буду я. Евгений Максимович согласился. Мы не первый раз с ним беседуем. И темы этих разговоров столь обширны, сколь и эксклюзивны. Примаков никогда не скажет больше, чем хочет сказать. Однако, как человек, не лишенный чувственности, реагирует на невыдуманную откровенность и ответно раскрывается, шутит, излучая и доброжелательность, и лукавый юмор, и несуетную мудрость.

Итак, по порядку.

«Отечество» объединяется с «Единством» и настроено создать партию центра. Хорошо, что отказались от форсированного варианта создания партии и выбрали эволюционный путь сближения. Примаков делает паузу, смотрит на свою руку, пальцы которой отбивают тихую дробь на столе, затем так же поспешно обозначает следующую мысль.

– Я в партию вступать не настроен. Естественно, если бы я захотел и поставил перед собой такую задачу, ей бы сопутствовали и обязанности. Непременно вхождение в какие-то руководящие органы партии, политсовет, бюро или еще что-нибудь. Я этого делать не собираюсь. Я уже был и членом партии, и даже членом политбюро. Полагаю, достаточно.

Относительно «достаточно» – это уже не Примаков. Это я ему подыграл.

– Фракция состоялась, – говорит Примаков, – и профессионально, пожалуй, это самая сильная фракция и с точки зрения авторитета.

– А если начнется разлад?

Примаков был самостоятелен, что отчасти раздражало и политсовет «Отечества», и Кремль.

– Да, это так, – соглашается Примаков. – Я сразу предупредил, что не буду отдавать «под козырек», если буду считать, что парламентская реальность требует других оценок. Со мной соглашались, возможно, и без радости, но соглашались. Лужков (и ему признателен за это) поддерживал мою точку зрения. У нас с ним не было противоречий. Так мне кажется, – уточняет Примаков, как бы еще раз утверждаясь в этом мнении.

Он не просто рассуждает о своем решении, он как бы прощается и, как бы, дает понять, что его добровольная отставка – некий осознанный шаг в сторону.

– Посудите сами, – говорит Примаков, – во всякой работе, если даже она внешне не важна, но вам ее поручили, надо найти себя в этой работе. В прошлом я возглавлял одну из палат Верховного Совета, и вроде бы законодательный тренинг прошел. В нынешнем своем положении я оказался внутри законодательного процесса. Не «над», а именно внутри.

– Вы удобный, сговорчивый человек, вы – человек компромисса?

– Я – человек разумного компромисса, но удобным и сговорчивым себя назвать не могу.

– Не будет ни для кого секретом, вы раздражали кремлевскую администрацию, так как, будучи обостренным государственником, были чужды всевластью менеджеров.

– Согласен, я их раздражаю, например, Волошина. Волошин внушает мысль о некомпетентности Примакова, о его старческом брюзжании, о моей якобы «прокоммунистичности». Это все из партитуры Березовского. Им не нравится, что я непримирим в очевидном факте – «вор должен сидеть в тюрьме». Сейчас, спустя два года, можно сказать: отстранение Примакова от власти проигрыш не его, а России. Примаков был способен предложить другой путь развития. Ельцина замучили несуществующей угрозой возврата в коммунистическое вчера. Выбор образа врага был точен. Примакова из коммунистов, долой Примакова!

В вышедшей незадолго до интервью книге Бориса Ельцина «Президентский марафон», написанной зятем первого президента Валентином Юмашевым и еще несколькими персонами его окружения, этим событиям посвящается немало слов.

Интересна реакция Примакова?

– Вы читали? Примаков, пожимая плечами:

– Сам бы, наверное, не прочел. Побудили. Заставили прочесть.

– Ну, и как?

– Я почти уверен, что Ельцин сам этой книги не читал. Вот, что прискорбно.

– Вы неисправимый идеалист, – замечаю я.

– Может быть. Все-таки он был президентом и мне лично говорил совсем другие слова. Знаете что?

– Знаю, – перебиваю Примакова. – Вам обидно за собственную порядочность.

– Может быть, – отвечает он раздумчиво. А затем лукаво улыбается. – Может быть.

Я никогда не скрывал своих симпатий к этому человеку. Так бывает, вас нельзя назвать друзьями в общепринятом смысле этого слова. Вы не дружите семьями, но однажды, встретившись, вполне возможно даже в официальной обстановке, какая-то искра вспыхивает, пробегает меж вами, и вы чувствуете, что очень хорошо понимаете друг друга. Более того, странным образом отчего-то предрасположены друг к другу. Нечто подобное случилось и в наших отношениях с Евгением Максимовичем Примаковым. Общаясь с ним, вы не чувствуете, нет, угадываете порядочность этого человека, вы погружаетесь в нее. Любой шаг, любую мысль, любой поступок Примаков пробует на оселок порядочности, как пробуют лезвие бритвы, дабы быть уверенным, что инструмент в безукоризненном состоянии и сбреет все.