Глава вторая

1

«Ввиду организации по области милиции срочно требуются знающие дело агенты милиции на должности как-то: начальников участков, их помощников и волостных милиционеров. Желающие поступить на означенные должности должны подать прошение, заверенное местным облнарревкомом, свидетельствующее о их безусловной честности и политических убеждениях. Порядок подачи прошений следующий: в г. Чите начальнику Вост. Заб. Обл. милиции, в уездах начальникам уездных милиций и в участках начальникам участковых милиций…»

– Ну, чудеса! – усмехнулся Бойцов. – Вначале со всей своей революционной беспощадностью чистки устраивают, а теперь объявлениями зазывают.

Иван Иванович Бойцов, которому не так давно исполнилось 45 лет, силой и здоровьем обделенным себя не считал, но с октября прошлого года пребывал в безработных, по закрытию вследствие реорганизации Читинского уездного воинского присутствия. Больше года он исполнял при воинском начальнике секретарские обязанности, а теперь, вот, увы…

Отложив в сторону измятый, с оторванным кем-то явно на самокрутку краешком листа, номер «Дальне-Восточной Республики», где было жирно пропечатано объявление о наборе на службу в милицию, Иван Иванович задумчиво окинул взглядом убогое убранство небольшой комнатенки. Через знакомого ее удалось задешево снять на втором этаже городского Вольного пожарного общества.

Здесь Бойцовы и расположились вшестером. За комнатенку платили мизер, но при скудном жалованьи жены Бойцова, Екатерины Ивановны, и эти гроши создавали в семейной кассе заметный убыток. Остальные копейки утекали на четверых ребятишек, старшему из которых, Кольке, неполных четырнадцать. Когда бы главе семейства с постоянной службой определиться…

Эти месяцы после увольнения Иван Иванович подрабатывал, где только мог. Поначалу удалось устроиться возчиком на дровяные подводы, потом мешки на складах ворочал… Побросала судьба за пяток последних лет.

У матери их было трое, но в шестнадцатом младших сестренок в могилу свел тиф, а вскоре умерла и мать. Сколько Иван помнил, сердцем маялась, рано схоронив мужа и оставив здоровье на красильной фабрике в Красноярске. В столицу Енисейской губернии они перебрались из родного села Сулобузинское Красноярского уезда после смерти отца. Батя в свое время образование получил немалое – окончил четыре класса церковно-приходской школы. Свои знания всемерно старался детям передать. Поэтому домашнее обучение сделало из Ивана человека вполне грамотного.

К тому же обнаружился у него и своеобразный дар – какое-то необыкновенное чутье на правильность и грамотность письма, и красивый писарский почерк проявился. Посему шестнадцати годков Ивана взяли письмоводителем к мировому судье. Помимо прочего, освоил, как дознание по уголовным делам проводить, другие юридические премудрости – через самообразование и подсказы грамотных людей.

Женился Бойцов поздно, двадцати девяти лет. Через два года родился первенец. Потом молодая семья в поисках лучшей доли переехала в Читу. Здесь родился в тыща девятьсот девятом второй сын – Ванька, а в двенадцатом году жена принесла дочку, которую окрестили Зоей. Накануне мировой войны Бойцовы обзавелись пополнением – на свет появился Миша.

На Русско-японскую войну Бойцова не призывали: работал тогда в уездном воинском присутствии, зарекомендовал себя с полезной стороны. Но когда загремела Русско-германская, – мобилизовали в 720-ю пешую дружину ополчения, расквартированную на станции Даурия. Здесь канцелярскую полезность тридцативосьмилетнего новобранца вскоре приметили. Начальник воинской команды назначил Бойцова старшим писарем комендантского управления Даурского гарнизона.

Февральско-мартовские пертурбации семнадцатого… Гарнизон зашумел, солдатня сорвала голоса на митингах, избирая батальонные и ротные комитеты. Все нацепили красные банты, правда, вскорости поснимали, но атмосфера накалялась, росли недовольство и злость, особенно против офицерских чинов и тех, кто подле оных ошивался.

Понятно, что штабных относили к таковым. На «писарчуков» всегда смотрели косо: пером скрипеть – не на плацу или полевых занятиях стынуть. К тому же иные штабные солдатики порой без меры кичились своей привилегированностью и знанием того, что простой массе недоступно. Линейные (строевые) ополченцы, мягко говоря, зуб имели на канцелярских крыс, особенно с кончиной старых порядков. Хриплый вопль «Долой!» мог стать кое-кому и приговором.

От греха – подальше. Совершенно без оснований к тому Бойцов поддался уговорам двух сослуживцев из писарской команды: тайком укатили в Читу, домой, благо революционно митингующей Даурии ни до кого уже не было дела, дезертиры отваливали восвояси пачками. А Иван рвался к семье, осознавая, как в это смутное время он там нужен.

Устроиться в Чите удалось по своему профилю – помощником столоначальника в управлении городской милиции, а несколько месяцев, с марта до августа восемнадцатого, пока белочехи в Читу не нагрянули, Иван даже исполнял обязанности участкового начальника по 2-му участку гормилиции.

Потом Бойцов уволился – не мог он при белых в милиции работать. Политикой голова забита не была, но видеть творимый произвол и быть к нему даже косвенно причастным…

Подрядился грузчиком на дровяной извоз, пока в апреле девятнадцатого не открылась вакансия писца в Читинской уездной земской управе. Потом, совершенно случайно, встретил Иван своего бывшего даурского коменданта. Протекция последнего позволила заново поступить в воинское присутствие…

Многое вспоминалось в эту вьюжную январскую ночь нового 1921 года Ивану Ивановичу. Подумалось, что вообще-то заманчиво звучит прочитанное объявление. Хотя… Кто знает, времена нынче смутные, могут придраться к былому секретарству в семеновской воинской конторе, пусть ничего там крамольного и не было, нудная писарская работа за кусок хлеба…

Иван отщипнул нагар с оплывшей свечи, свернул из газетного обрывка и ссуженной соседом-пожарным махры цигарку. Засветив земляничкой огонька, задул огарок и вышел на темную и холодную лестницу, чтоб домочадцев смрадом табачным не травить…

А с утра закрутили неотложные заботы о пропитании семьи. Знакомый сообщил, что опять есть возможность подзаработать на железнодорожных складах, за разгрузку вагонов якобы даже мукой могут рассчитаться. Бойцов поспешил на Дальний вокзал, в железнодорожные тупики. Вернулся поздно, усталый и голодный, но крайне довольный заработанным – десятифунтовым мешочком серой муки. Жена встретила озабоченно:

– Ваня, тут до тебя приходили. Важный такой военный спрашивал…

– Военный? Важный, говоришь?

– Дюже, Ваня. При ремнях и нагане.

– А из себя какой?

– Круглолицый, в годах уже, усы щеточкой. Да! И в очках! Сказал, что еще зайдет, завтра, часов в восемь вечера…

Назавтра Бойцов вернулся домой пораньше. Весь день он не мог отделаться от ощущения, что предстоящая встреча несет в себе нечто важное и существенное для него.

Так и оказалось.

2

– Ну-те-с, давайте будем знакомиться. – Гость соответствовал портрету, который вчера нарисовала Ивану жена. – Фамилия моя Сокол-Номоконов, по имени-отчеству Василием Михайловичем зовусь.

– Иван Иванович Бойцов, очень приятно.

– Взаимно, взаимно, – пробасил коренастый, крепко сбитый, уже немолодой начальник областной милиции.

Шевеля прокуренными короткими усами, неторопливо снял круглые, в тонкой металлической оправе очки, протер их большим платком, так же неторопливо убрал платок в боковой карман широких темно-синих диагоналевых бриджей. Очки снова водрузил на переносицу.

– Представляться по должности, как, надо?

– Да нет, – улыбнулся Бойцов. – Вы фамилию сказали, а об остальном наслышан, в газете читал.

– Об остальном, говоришь? Это о чем же?

– Каким партизанским командиром были и что сейчас милицию организуете…

– Вот тут ты, паря, в саму сердцевину попал! – хлопнул обеими ладонями по подолу длинной, затянутой ремнем с портупеей темно-зеленой коверкотовой гимнастерки Сокол-Номоконов. – За тем к тебе и наведался. М-да… Ну дак вот! О тебе, Иван Иваныч, я ведь тоже не только от добрых людей наслышан. Мы ж, паря, с тобой и знакомы даже немного. Не припомнил?

Василий Михайлович хитро прищурился.

– Когда ты в гормилиции служил, я, брат, тоже милицанерствовал на станции Куэнга. Вот так! Случалось в конторе вашего второго участка бывать по служебной надобности. Не припомнил еще? А я тебя вспомнил сразу! Списки чинов гормилиции просматривал на днях и вспомнил. Понятно, что еще справки кое-какие навел… Да ты не удивляйся! Как хотел-то? Я ж тебя на сурьезное дело пригласить настроен. Почему и решил самолично наведаться.

– Память у вас отменная, – виновато улыбнулся Бойцов. – А я вот совершенно не помню, когда и по какому делу встречались.

И тут же, посерьезнев, подобрался.

– Слушаю вас внимательно, Василий Михайлович.

Он уже догадывался, что предложит начальник областной милиции. Такое внимание польстило. Ишь ты, сам взял и пришел. А мог бы и вызвать повесткой или через посыльного. Иван Иванович даже растерялся как-то, не получалось собраться с мыслями. Но в догадке не ошибся.

– Думаю на работу к себе в милицию тебя позвать. Пойдешь? – Сокол-Номоконов испытующе ввинтил глаза в лицо Бойцова.

– Отчего ж не пойти. Пойду! – не раздумывая, ответил тот.

– Молодец, цену не набиваешь! Вот, паря, и славно! – опять хлопнул себя Сокол-Номоконов и поднялся с табуретки. – Давай, завтра с утра подходи. На Большой улице полутовский дом знашь? Во, там мы пока и расположилися, в хоромах МВД. Подходи! Даже если за ночь передумаешь, а то согласился-то быстро…

– Я еще до вашего прихода о милицейской работе думал, так что готов сразу с прошением прийти.

– Как-как? А-а… С прошением, говоришь… Ну, давай, подходи с прошением! – На широкоскулом, навсегда потемневшем от загара, обветренном лице промелькнула улыбка. – Стало быть, уважаемый ты мой Иван Иваныч, завтрашним утром милости просим!

И протянул, прощаясь, короткопалую, не по возрасту крепкую в пожатии руку.

– Господи ты боже! Совсем что-то я! Василий Михайлович, может быть, чаю? – спохватился Иван Иванович, смущаясь. – Вы уж простите, нескладно как-то принимаю…

– Нет-нет-нет! – замахал руками Сокол-Номоконов. – Дела ждут. Спасибо за приглашение. Думаю, еще почаевничаем, и не раз. Бывайте здоровы, товарищ Бойцов. А завтра жду непременно! Хозяйке от меня – поклон.

Гость ушел, простучав сапогами по гулкой лестнице.

Иван Иванович поставил на печурку чайник, порылся, улыбаясь набегающим мыслям, в неказистой тумбочке, нашел четвертушку серой бумаги, достал чернильницу с медной крышечкой. Из картонной коробочки вынул ручку-вставочку, проведя пером по пальцу, сморщился, поискал в коробочке новое, заменил.

Пристроившись на краю тумбочки, поближе к огню, красивым почерком вывел: «Тов. Начальнику Восточно-Забайкальской областной милиции гр-на Ивана Ивановича Бойцова ПРОШЕНИЕ».

Ровной чертой подчеркнул прописные буквы заголовочного слова, поставил в конце обращения точку. Знал: для человека образованного эта точка – первый знак: пишет прошение не деревня темная, а незаурядной грамотности проситель.

Иван снова улыбнулся, обмакнул перо в полувысохшую чернильницу и, посерьезнев, дописал: «Согласно извещения начальника милиции („Дальне-Восточная Республика“ от 31-ХII-1920 г., № 188) предлагаю свои услуги в качестве служащего милиции на должность, какую Вы, товарищ начальник, найдете со своей стороны возможным представить мне…»

Забурлил чайник, пуская из носика паровозные клубы пара. Иван Иванович, очнувшись, глянул на луковицу карманных часов. Бог ты мой, пора Катю с детьми встречать! Жена вечерами мыла полы в управлении железной дороги, а ребятишки помогали матери.

…Когда домочадцы шумно пили чай, а потом укладывались спать, Иван Иванович ничего о поступившем ему предложении говорить не стал, только утром с женой поделился. Увидел, как она обрадовалась. Еще бы, ведь милиционерам паек – по рабочей норме, опять же обмундировывали на казенный счет.

Вскоре Бойцов отправился с прошением в Министерство внутренних дел, расположившееся в каменном трехэтажном доме, ранее принадлежавшем домовладельцу и читинскому купцу первой гильдии Д. В. Полутову, почему здание так и называли по-старому (как, впрочем, и другие читинские дома – по фамилии от бывшего или нынешнего домовладельца, хотя строения уже получали уличные порядковые номера). Дом Полутова, в три этажа, числился по Большой улице, при том, что его основной фасад красовался на Софийской, выходя высокими арочными окнами прямо на громаду Александро-Невского кафедрального собора в центре Новособорной площади. Купец, а после коммерции советник, Полутов в двадцатом году с семеновцами в Маньчжурию подался, и пошло все его каменное и прочее недвижимое богатство, пятнадцать каменных и деревянных домов, в реквизицию. Вот и обосновались в самом здоровом из полутовских домов Минвнудел и управление областной милицией.

В приемной Сокол-Номоконова произошла неожиданная встреча.

За столом сидел Григорий Наумович Савво, который в восемнадцатом году служил столоначальником читинской гормилиции, – у него-то Иван в помощниках и ходил! И потом, год спустя, он же, Савво, принимал на работу Бойцова в земскую управу. Куда тоже из милиции при семеновцах перешел.

Иван, широко улыбаясь старому знакомому, отметил: еще большее сходство Григорий Наумович приобрел с Гоголем. Литографический портрет писателя Иван запомнил с детства – видел в книжке, когда читали с отцом про кузнеца Вакулу и черевички императрицы.

Однако бывший столоначальник больше смахивал на крайне исхудавшего классика русской литературы. Нездоровый румянец заливал впалые щеки Савво. Да и вряд ли автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки» сподобился бы носить потертый английский военный френч и сатиновые черные нарукавники.

Савво, как и раньше, сдержан, немногословен, но встретил Ивана приветливо, пробежал глазами прошение, кивнул удовлетворенно:

– И правильно.

У Ивана было желание поговорить с Григорием Наумовичем, вспомнить старую службу, но тут в дверях соседней комнаты показался Сокол-Номоконов.

– Товарищ Бойцов! Приветствую. Проходи, проходи…

В служебном кабинете начальник областной милиции официален и строг. Важно принял из рук Бойцова прошение, сразу же углубился в чтение. Только минуты через три оторвался от бумаги, усмехнулся. Начальственным тоном, с расстановкой, резюмировал:

– Прошение твое, Иван Иванович, прочитал внимательно. Накатал, брат, ты изрядно, – Сокол-Номоконов покрутил густо исписанный с двух сторон лист. – Но подробность нам и требуется. Так, значит, при белочехах и семеновском отребье служба не с руки оказалась? Но нынче не белочехи и не атаман, так, Бойцов?

Глаза большого милицейского начальника, увеличенные толстыми стеклами очков, казалось, сверлили Ивана насквозь.

Иван кивнул.

– Что с милицейским делом знаком, это – ой, как кстати, – продолжил Василий Михайлович. – Работы – край непочатый! Но вот, брат, оказыватся, что у милицейского начальника служба-то больше бумажная – сам видишь, в ворохе бумаг тону! И не знаю, прям, что делать, паря! Охо-хо… По бумажной части особенно зашиваюсь…

Сокол-Номоконов сокрушенно оглядел свой огромный стол.

– Так что… Думаю взять тебя к себе в помощники. Грамотных у нас негусто, а тебя Савво как раз таким и характеризовывает, к правильному оформлению канцелярских дел склонным. Ну, как, паря, справишься? Давай, Бойцов, не боги горшки обжигают! Посему такую резолюцию на твое прошение налагаю…

Обмакнув перо толстой костяной ручки в ампирную латунную чернильницу, вывел на прошении Бойцова зелеными чернилами в верхнем левом углу наискосок: «Назначить помощником начальника областной милиции, отдать в приказе с 15—1—21 г. Написать представление в Управление внутренними делами. 13—1—1921 г.».

И размашисто, не жалея места, подписался: «Сокол».

Выкрикнул громогласно, по-командному, Савво из приемной, передал завизированную бумагу:

– Возьми-ка, Григорий Наумович, сие прошение, оформи согласно резолюции, дабы сегодня у Герасима Ивановича наше представление на Бойцова оказалось без затяжки. Будет готово – заноси, подмахну!

Повернулся к Бойцову: