© Петров О.Г., 2016

© ООО «Издательство „Вече“», 2016

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2015

Часть первая. Взлет атамана

«Начиная с осени 1921 года г. Чита и ее окрестности стали местом целого ряда тягчайших преступлений. При этом как самый способ совершения этих преступлений и почти одинаковые приемы злоумышленников, так и быстрота, решительность и крайняя жестокость их действий, а равно отсутствие каких-либо следов дали основание предполагать, что преступления эти совершаются лицами, составляющими одну преступную шайку и занимающимися преступной деятельностью как ремеслом. Предположения эти скоро оправдались. После непрерывных, настойчивых наблюдений и поисков уголовному розыску удалось обнаружить преступную шайку с значительным количеством членов, спаянных дисциплиной, за малейшее нарушение которой провинившимся грозила смерть…»

Из постановления временно исполняющего должность Особого следователя Высшего Кассационного суда ДВР (1922 г.)

Вместо предисловия

1

В документальной и художественной литературе, в кинематографе и телесериалах, освещающих перипетии борьбы с уголовщиной после Октябрьского переворота 1917 года, вновь и вновь возникает фигура якобы знаменитого питерского налетчика Леньки Пантелеева. Различные версии его уголовных похождений, по сути, сводятся к тому, что это был неуловимый и дерзкий бандит, терроризировавший один из крупнейших городов России.

Но изучение преступных деяний Пантелеева показывает: численность возглавляемой им преступной группы была довольно малочисленной, а разбойная деятельность – непродолжительной. Тем не менее фигура Пантелеева овеяна таким ореолом криминальной «славы», что создается впечатление – после 1917 года крупнее уголовного преступника не было.

Вместе с тем в 1921–1922 годах в Чите, тогда столице Дальне-восточной республики, действовало организованное преступное сообщество, в которое входили только более сотни активных членов. Строжайшая конспирация, широкий подкуп, говоря современным языком, сотрудников органов правопорядка, преступный размах и фигура главаря – Константина Ленкова – полностью затмевают деяния и личность его питерского «коллеги». Достаточно сказать, что на скамье подсудимых по делу о шайке Ленкова в 1922 году оказалось разом 74 бандита. Такого процесса над уголовщиной российская Фемида не знает до сегодняшнего дня.

О том, как все это было, как уголовный розыск и органы государственной безопасности Дальневосточной Республики в 1921–1922 годах вели борьбу с ленковцами, рассказывает эта книга.

В ней нет ни одного вымышленного факта, ни одного придуманного персонажа. Все фамилии, описываемые эпизоды и цитируемые документы, – подлинны. Книга основана на ранее неисследованных документальных источниках, хранящихся в Государственном архиве Забайкальского края. Орфография и пунктуация документов сохранены.

2

Исторический фон, на котором разворачивается действие романа, заслуживает некоторой характеристики.

В течение мая 1918 года во Владивостоке сконцентрировалось около 16 тысяч чехословаков – часть чехословацкого корпуса, которому по решению советского правительства был разрешен выезд по Транссибу на Дальний Восток для дальнейшего следования на родину. Но, как известно, в целях борьбы с большевиками корпус белочехов, как его называли, был активно использован для свержения новой власти в Приморье и обеспечения развертывания вооруженного Белого движения и иностранной военной интервенции: 29 июня 1918 года белочехи при поддержке так называемых «союзных десантов» свергли во Владивостоке советскую власть. Ранее, 18 июня, японские войска захватили Благовещенск, а 5 сентября белогвардейские силы вошли в Хабаровск. К этому времени на Дальнем Востоке насчитывалось только 73 тысячи японских штыков, не считая американского экспедиционного корпуса генерала Гревса.

Особо следует заметить, что к началу мятежа белочехов составами с ними были забиты практически все станции и разъезды Транссибирской магистрали от Омска до Владивостока. Пожар Гражданской войны и иностранной военной интервенции вспыхнул в Сибири практически повсеместно и достаточно организованно. В начале июля красным пришлось оставить Иркутск, 26 августа – Читу. Два года шла кровавая борьба, в результате которой белогвардейские силы и интервенты были вытеснены из Прибайкалья, Забайкалья и Восточного Приамурья.

Но у партизанских сил возможностей для полного освобождения Дальнего Востока, конечно, не было. От Советской России достаточной вооруженной помощи пока тоже ждать не приходилась: Гражданская война в центральной части, на западе, севере, юге РСФСР претерпевала самую драматическую фазу. Стояла задача, каким-то образом не только отдалить войну Советской России с Японией, но и, если это окажется возможным, обойтись без нее.

Решение этой задачи было найдено: создание «буфера» – нейтрального государственного образования. После длительных переговоров большевиков с различными политическими силами, 6 апреля 1920 года в Верхнеудинске (с 1934 г. – Улан-Удэ) была принята Декларация об образовании независимой демократической Дальневосточной республики (ДВР) и создании ее Временного правительства, а 28 октября 1920 года в Чите состоялась конференция представителей правительств освобожденных от белых и интервентов территорий – Приморской, Амурской, Сахалинской, Восточно-Забайкальской, Камчатской областей. Была провозглашена «демократическая республика с сохранением института частной собственности, проводящая политику добрососедского сотрудничества с окружающими республику государствами». Советизация ДВР на данном этапе была признана недопустимой. Конференция 10 ноября избрала центральное правительство ДВР во главе с П.М. Никифоровым.

В январе 1921 года прошли выборы в Учредительное собрание ДВР. Социалистический левый блок из 382 мест получил 275 и явился решающей силой Учредительного собрания, принявшего Конституцию ДВР и декларировавшего суверенитет, независимость и самостоятельность нового государства, переход к ДВР договорных прав царской России на Китайской Восточной железной дороге, гарантию политических прав всем гражданам, отмену смертной казни и телесных наказаний. Была объявлена амнистия всем политзаключенным, принято обращение к иностранным государствам, призывающее их развивать с ДВР экономические отношения, инвестировать капиталы в промышленность республики. Столицей ДВР была объявлена Чита.

Из Москвы в Читу для укрепления «буфера» были направлены П. Ф. Анохин (с правами секретаря ЦК партии большевиков) и В.К. Блюхер – для реорганизации вооруженных сил республики – Народно-революционной армии (НРА). 27 июня 1921 года Блюхера назначают главкомом НРА и военным министром ДВР. Укрепление военной мощи ДВР являлось решающим условием всей дальнейшей жизнедеятельности республики, для которой первейшей задачей оставалось сохранение зыбкого мира с Японией, продолжение борьбы с белогвардейщиной, которую не устраивали дэвээровские порядки. В Приморье сосредоточилось более 18 тыс. каппелевцев, активизировавшихся после переворота во Владивостоке 27 мая 1921 года и образования там, в пику ДВР, монархистско ориентированного правительства братьев Меркуловых, опиравшегося на японские и белогвардейские штыки. Одновременно на Западное Забайкалье наступали дивизии барона Унгерна численностью около 13 тыс. сабель.

Между тем крайне тяжелая социально-политическая обстановка, сложившаяся в тот период в Забайкалье, породила волну уголовной преступности. Подняли голову не только старые уголовные «кадры», но и их новое «пополнение» – неудовлетворенная результатами борьбы за народную власть и установленными в ДВР буржуазными порядками довольно многочисленная прослойка бывших красных партизан, ожидавших с победой для себя льгот, привилегий и благ.

Глава первая

1

– Длюга, длюга!

Закемарившего после обеда под густой черемухой мужика тормошили два тощих, почерневших от щедрого забайкальского солнца китайца.

– Чево вам, узкоглазые? – Мужик сладко зевнул, недовольно кряхтя, сел, вмиг превратившись в рослую и плечистую глыбу, утер рукавом испарину на щеках и шее. Тяжелым взглядом, из-под роскошного русого чуба, окинул суетящуюся подле него парочку «ходей». – Никакого от вас спокою! Чево растрыщались, саранча?

– Длюга! Станция давай? Давай, длюга!

Внушительной лопатой-ладонью мужик припечатал крупного серого паута, впившегося в обнажившуюся голень, одернул книзу задравшуюся гачу ветхих бумазейных штанов.

– К паровику, што ли, в Куку отвезть?

– Кука, Кука! Да, да! Длюга! Станция! Станция Кука, Кука! – обрадованно закивали китайцы.

– А деньги, деньги у вас есть, отродье хунхузское? – Мужик красноречиво пошевелил-потер большим и указательным пальцами.

– Денега? – переспросил один из китайцев.

– Ага! Она самая. Денега, денега!

– Денега еся, еся! – закивал один из китайцев, улыбаясь щербатым ртом. – Станция, длюга, Кука, Кука!

– «Длюга»! – передразнил китайца мужик. – Обезьян тебе «длюга», мартышка плюгавая! Щас как! – Он лениво замахнулся.

Китайцы отступили на пару шагов, поскучнели, но прилипчиво топтались на солнцепеке, не уходили.

Мужик окинул ленивым взором крепко утоптанный пятачок у крыльца местной харчовки. Через настежь распахнутые двери просматривалось ее пустое нутро, только смурная некрасивая девка зло терла тряпкой тяжелую лавку возле такого же, крепко сбитого из сосновых плах длинного стола.

По кривой улочке, к серым от ветхости домам-развалюхам поодаль, плелась сонная от полуденного зноя собака, огорченная и разочарованная тем обстоятельством, что подле харчовки поживиться на этот раз не сложилось.

Мужик медленно повернул голову в противоположную сторону, но и в более зажиточной части Оленгуйского поселения никакого шевеления не наблюдалось. Жара всех загнала в тень. Желающими ехать на станцию, к вечернему паровику до Читы, не пахло. Дорога неблизкая, потому, ежели, окромя китайцев с узлами, никто у харчовки в текущий момент не маячит, стало быть, извозного фарта нынче не предвидится…

– Длюга! Денега еся, – снова приблизился один из китайцев, тряся в вытянутой руке пачкой мятых ассигнаций. Толщина пачки обнадеживала. По крайней мере овес, считай, окупится.

Мужик тяжело вздохнул. Выбор был невелик. Либо гнать пустую подводу до дому, либо заночевать в Оленгуйском до утренних ездоков. Заночевать, конечно, можно здеся и задаром. И даже с прибытком! Лошади травки похрупкают, а их хозяин к ядреной Ульянке под бочок подкатится. Еще и самогону нальет, шалава!..

Мысли ворочались в башке сонно и лениво – жара действовала и на них.

Возница посмотрел на застывшего в полупоклоне китайца, медленно и тягуче сплюнул ему под ноги и так же нехотя поднялся с расстеленного в черемуховой тени куска войлока.

Оба китайца оживились, заулыбались заискивающе.

– А чем, ходя, тут промышляли-то? – спросил больше по привычке, чем для интересу.

Оба китайца внимательно уставились на него, явно вопроса не поняв.

– Ну, вы – мартышки! – засмеялся мужик. Смена настроения заметно омолодила лицо, а то со стороны глянь – на сороковник потянет. Ан нет, годков тридцать всего-то, пожалуй. И не мужик вовсе, а еще парниша удалой!

– Мартышки вы, мартыны! – На упругих щеках чуть продолговатого лица слегка обозначились ямочки. – На рассейской земле мышкуете, а говору не обучились! Че таки дурни-то? Вона я к вам кады хаживал, так лопотанье ваше вмиг освоил.

Парень повторил свой вопрос по-китайски. Удивление «ходей» его рассмешило еще больше. Он снисходительно вслушался в ответное лопотание, лениво подцепил с травы кошму, аккуратно скатал и положил в телегу.

– Хрен с вами, хунхузы! – Повернулся к китайцу, держащему деньги, цапнул из тощей горсти пачку и сунул ее себе за пазуху. – Щас лошадок запрягу – и покатим, «длюги» мои узкоглазые! Ага! Станция, станция! Кука! Пых-пых-пых! Ту-ту-ту-у!..

Китайцы в дороге переживали. Опоздать на паровик боялись. Опаска – понятно почему: лошади телегу вяло катят – жара, слепни да пауты достают. Но дорога бежит под поскрипывающие колеса, исчезает позади за кустами и могучими соснами, вьется то одним распадком, то другим.

А китайцы опять о своей тревоге на паровик не успеть лопочут. И опять приходится успокаивать неугомонных пассажиров – успеем на станцию, не впервой. Елозят, дышло им под ребра! От народец! А поди ж, тоже не все одинаковы. Возница усмехается. Это, кады он во первые разы в «маньчжурку» шастал, то вкругорядь ихние желтые хари одинаковы казалися. А потом – не-ет, разные! – различать начал. Оне-то, поди, тож, не сразу русскую морду одну от другой отличают.

– Привал, ходи, перекур! Лошадкам отдохнуть требуется! – Мужик спрыгнул с телеги, ласково похлопал пару гнедых по шелковистым щекам. – Взопрели, сердешные, обезьянов возить? Ничо-о…

Достал из кармана кисет, принялся сворачивать внушительную самокрутку. Один из китайцев вынул из кармана крашенной в черное чесучовой поддевки коробку папирос, протянул, угощая.

– Богато живете, ходи! – удивился возница.

Папиросу взял, понюхал, заложил за ухо, продолжил сворачивать «козью ножку». Китаец с папиросами, мелко кивая головой, протянул парню всю коробочку, достал спичечный коробок, чиркнул и поднес яркую фосфорную спичку.

– Ну, вы, прям, совсем баре! – хмыкнул парниша и внимательно оглядел своих пассажиров. – Значит, на прииске, лопочите, поработали? Фартово, видать, золотишко помыли…

Последнее – больше себе под нос пробубнил.

Он долго дымил самокруткой, пристально разглядывая китайцев. Под тяжелым взглядом они занервничали, засуетились, вновь принялись, старательно и заискивающе улыбаясь и мешая родные и русские коверканные слова, уговаривать возницу поторопиться.

– Щас, щас, чево раскудахтались! – широко, обезоруживающе улыбнулся парниша, неторопливо обошел, поправляя постромки, лошадей, вернулся к передку телеги, тронул пятерней сыромятные вожжи.

А потом, быстро выхватив из-под своего, оборудованного в передке телеги сиденья – доски, обмотанной тряпьем, – острый плотницкий топор, с кхеканьем, почти без размаха, ударил сверкнувшим лезвием ближнего из китайцев по темени, разваливая череп!

Рванул молча топор назад, тут же бросая гибкое, сильное тело ко второму, остолбеневшему от увиденного, полоснул мощным ударом по тонкой, с набухшими коричневыми жилами шее! И сразу же отдернул руку, чтобы на засаленный рукав рубахи не попала брызнувшая фонтанчиком алая кровь.

– От так от, макаки! И неча тут лопотать не по-нашенски! – выкрикнул, тяжело дыша.

Аккуратно положил топор на землю, вынул из-за уха дареную папиросу, повернулся к первому из убитых и, не отводя взгляда от страшной раны с пузырящимися кровью мозговыми ошметками, уверенно сунул руку в карман чесучовой поддевки китайца. Достал коробок со спичками, чуть подрагивающими пальцами чиркнул фосфоркой по штанам, прикурил, глубоко затягиваясь. Прислушался.

За кустами чирликала невидимая пернатая мелюзга, где-то далеко дробил дятел, а когда он замолкал, откуда-то – еще дальше в лесной глубине – подавала голос кукушка.

– Давай, давай, беспутая, не останавливайся, – криво усмехнулся мужик, – набирай мне годки. Я жить собираюсь долго…

Он докурил папиросу до начавшего тлеть мундштука, сплюнул и вдавил окурок каблуком в песок дорожной колеи. Потом, глубоко вздохнув, тщательно вывернул карманы жертв, не побрезговал пошарить за пазухами у китайцев, перебрасывая все находки в телегу, и только после этого схватил одного из убитых за ноги и шумно, треща валежиной, потащил в густые багуловые кусты. Отмахиваясь от потревоженной мошкары, вернулся за вторым трупом, отволок его туда же.

Безжалостно наломав с пары растущих у дороги молодых сосенок охапку пышных, больших лап, в ярко-зеленой густой бахроме мягких игл, отправился с ними обратно к кустам, завалил тела хвоей. Отошел на пару шагов, придирчиво оглядывая, выругался, скривившись, и повторил процедуру с сосновыми ветками. Вот теперь китаезы вполне сносно укрыты.

Мужик вернулся к телеге, перебрал извлеченное из карманов убитых, негромко матерясь, принялся распутывать поклажу своих недавних пассажиров – аккуратные узлы из тонких суконных одеял. Тщательно, оценивающе изучая и прощупывая каждую тряпку – рубаху или портянки, штаны, душегрейки, – перебрал содержимое узлов.

Наконец, обнаружилось главное, что растянуло красиво очерченные, чувственные губы в довольной ухмылке: неказистый плотный холщовый мешочек, увесистость которого при довольно скромных размерах была не просто приятной – радовала!

Мужик оглянулся по сторонам, замер на мгновение, внимательно слушая тишину, потом старательно заховал мешочек в солому на передке телеги. Столкал китайское шмутье обратно в связанные узлом одеяла, по-хозяйски пристроил поклажу под солому сзади.

Уже привычно вынув из кармана штанов папиросную коробку, снова закурил. Попыхивая зажатой в углу рта папиросой и что-то мурлыкая себе под нос, поднял с травы топор, оглядел его, и, довольно кивнув, вернул в телегу на прежнее место.

– Ну че, милыя, застоялись?! – весело прикрикнул возчик на напряженно застывших лошадей – Да не коси ты глазом, не фыркай! Невры побереги! – И уже захохотал в полный голос. Уморили, гнедые, до коликов: коняга, она, конечно, животина скотская, но, умная, понимат, что он с узкоглазыми-то сотворил. Ниче, переживут гнедки, переживут.

– А ежели вы, черти старые, больно нервные и пугливые – отдам на городску мыловарню! Н-но! Поехали, зверюги, домой, порадуем молодуху да малого гостинцами от обезьянов!.. Давай-давай, савраски, почитай, еще червонец верст нам с вами по жаре телепать! Да-а-вай! – уже во все горло орал парниша, покидая страшное место…

2

В этот ветреный мартовский полдень министр внутренних дел Дальневосточной республики Александр Александрович Знаменский вернулся к себе в кабинет явно не в духе.

И было от чего: заседание правительства закончилось не в его пользу. На шею вешали «железку» – железнодорожную милицию, до сей поры обособленно действовавшую при Минтрансе ДВР. Передача «железки» в МВД означала одно: теперь это целиком и полностью его, Знаменского, хлопоты – обеспечивать новый придаток пайками и обмундированием, оружием и иным довольствием. Подобной головной боли министру хватало и по территориальной милиции. Но какова была физия у дородного министра транспорта – удовольствие, подлец, скрыть не мог! От такого ярма освободился!

Знаменский в сердцах швырнул черной кожи портфель на стол, достал из кармана огромный носовой платок, вытер вспотевший лоб, потянулся было к графину с водой, но тут затренькал высокий черный телефон.

Министр с недовольным видом снял сверкающую начищенными латунными частями эбонитовую трубку, поднес ко рту загнутый раструб.

– Знаменский у провода, слушаю. А-а, весь внимания! Все злорадствуешь?! Да я слышу по голосу… Нет? Когда бы я тебя, дорогой, не знал! Сбагрил мне свое войско, а теперь еще и с просьбами! Занятно… Что? Так… Так… Ха-ха-ха!.. Луч света в темном царстве! Что? Да нет, это я так… И, что ты думаешь, буду возражать? А вот и не буду! Не понял? Да забери ты его! Пожалуйста! Рады, так сказать, стараться-с! Самым немедленным образом, безотлагательно, сиюминутно издам приказ и проведу, как откомандированного для выполнения задания особой важности… Ха-ха-ха! Причитается с тебя, дорогой! Что? Согласен! Ну, до встречи!..

Хлопнул трубкой об аппарат, довольно постучал пухлыми пальчиками по зеленому сукну обширной столешницы, уставленной всевозможными канцелярскими прибамбасами, толкнул уточкой закачавшееся пресс-папье.

Звонил министр транспорта. Легок на помине! Просил оставить у него Проминского. Желает его определить особым уполномоченным на станцию Маньчжурия. Торговля и перевозки растут, масса проблем, посему, дескать, надо бы этот участок укрепить. И, мол, с Проминским переговорил, тот не против. Ха, да ради бога! Одной головной болью меньше! Этому большевичку вечно все не так, да не эдак… Ох, и попортил он ему, Знаменскому, крови!.. Больно умный! Вот и пусть там, с китайцами, умничает!

«Кровь портил» министру Знаменскому уполномоченный ЦК РКП(б) по организации милиции в ДВР Леонид Иванович Проминский, сразу же после освобождения Читы от семеновщины прибывший сюда и активно взявшийся за дело.