– Я пригласил вас, чтобы предложить работу вашей мечты. – Филипок великодушно пропустил мимо ушей и «живодеров», и «концлагерь». – Вы потрясающий теоретик, Степан Антонович, а вашей практике все мои полевые работники завидуют. Но, самое главное, вы ведь сами своего рода криптида – редкий, уникальный специалист, влюбленный в свое дело. Вас, таких, – днем с огнем не сыщешь! Как вы мне про лешака задвигали, а? Да мой институтский преподаватель по криптозоологии вам в подметки не годится! А он, надо сказать, сорок лет этому делу отдал, награды правительственные имеет… У вас, ко всему прочему… чутье, что ли? Вы же всю эту чертовщину чуете, как Шариков кошек! И, естественно, я хочу…

– Да понял я, отчего вы тут соловьем заливаетесь, не дурак.

На Бехтерева нахлынула такая лютая злоба, что заскрипели зубы. Перед внутренним взором встали андроидоподобные молодцы, методично подчищающие за ним последние лет десять. Идущие по пятам. Отнимающие находки, трофеи, добычу. Отнимающие истину, не только у него – у всего человечества.

– Вы мне лучше скажите, гражданин начальник, почему вы решили, что я на все это подпишусь?

– А куда ж вы денетесь с подводной лодки? Вольетесь в нашу работу – и получите все самое лучшее. Людей, оборудование, доступ к такой информации, за которую ваши коллеги души прозакладывают. Откажетесь – продолжить изыскания я вам не дам. Перекрою кислород где только смогу. А смогу я много где, вы уж мне поверьте.

– То есть вы предлагаете мне стать поставщиком мяса для ваших гестаповских застенков?

– Да что ж вы за баран такой упертый! – взорвался наконец Красовский. – Возможность заниматься любимым делом и неограниченный доступ к уникальной информации – вот что я вам предлагаю!

Лицо полковника побагровело. Шумно выдохнув, он демонстративно повернулся к камере и приник к смотровому окошку.

– У вас минута, – бросил он за спину, – определяйтесь быстрее.

И уже тише, себе под нос:

– Весь день на него угробил, мало что не расстелился, а он мне… «гестапо»! Моралист, етить твою мать!

Действовать быстро, решительно, жестко. Иначе без шансов. Это Бехтерев понял за доли секунды. Женоподобный Филипок, давно сбросивший личину истеричного журналиста, уже не казался медлительным пухлощеким рохлей. Не будет времени. Секундочки лишней не обломится.

Как обычно в экстремальной ситуации, тело решило все быстрее головы. Рука скользнула под куртку, нащупывая на ремне маленький чехол, ускользнувший от не слишком пристальных глаз охраны. Пальцы цепко сомкнулись на непривычной рукоятке кулачного ножа. Бехтерев мельком отметил, что ладонь сухая и не дрожит совсем. Со стыдом вспомнил, что считал подарок Митяя игрушкой, баловством, носил, только чтобы товарища не обидеть. А вот ведь как обернулось…

Время вышло. Бехтерев прекратил думать и воткнул широкое зазубренное лезвие Красовскому в шею. Прямо в яремную вену. Буднично так воткнул, словно дома, тренируясь на размороженной куриной тушке. На этом сходство закончилось.

Красовский оказался отменным бойцом. Рана едва успела плюнуть красным, горячим, а он уже развернулся в молниеносной контратаке. Ничего подобного Бехтерев ранее не видел. Хрустнуло запястье, безвольные пальцы выронили нож, тут же чудом перекочевавший в руку полковника. Прижатое к щеке плечо спасло шею, а пробитая насквозь левая ладонь – сердце, но живот и пах защитить было уже нечем. Снова и снова, как заведенный, Красовский повторял смертельную комбинацию – шея, грудь, живот, пах. Он походил на какое-то темное языческое божество, обожравшееся кровью. Страшный, окровавленный, умирающий полковник простоял на ногах непозволительно долго. Последний удар, слабый и беспомощный, пришелся Бехтереву в живот, после чего противники повалились на пол. Уже в падении, почти безжизненный Красовский ввинтил в охотника нож, будто заводил пружинный механизм. Придавленный Бехтерев наконец истошно заорал. Боль прорезалась сразу отовсюду, и было ее столько, что хватило бы сотне человек. Но еще больше, чем боли, в крике этом было страха: что недостанет сил, что все – зря и что подохнет он сейчас вот так, не за фунт изюму, истечет кровью, как недорезанная свинья, так и не успев исполнить задуманное.

Вторя ему, с потолка коридора громогласно завыла сигнализация.

Щедро залитый своей и чужой кровью, Бехтерев с трудом столкнул с себя грузное полковничье тело. Только не смотреть – успел подумать и тут же посмотрел. В животе, чуть пониже пупка, похожий на рукоятку штопора, торчал кулачник. Нож двигался в такт неровному дыханию, мелко подрагивая. Агония тут же усилилась многократно, но, к счастью, времени не оставалось уже и на нее. Наступила полная отрешенность. Разом перегорели все нервы, обесточились болевые точки. Обостренным восприятием Бехтерев ощущал, как дребезжат мелкоячеистые решетки пола под десятком пар армейских ботинок. Чувствовал, как скользят пальцы на влажной рукоятке ножа. А вот распознать свой истошный вопль в оглушающей какофонии уже не сумел. Ноги сучили по полу, кровь на лице размыло слезами, крик нарастал, иногда перекрывая сирену, но чертово лезвие ползло со скоростью престарелой улитки. Наконец, со злобой мелкого хищника вырвав кусок мяса, нож с чавканьем покинул тело. Вслед ему стрельнул короткий фонтанчик крови.

Успеть. Только бы успеть!

Встать на ноги он даже не пытался. Знал – не сдюжит. Поднять Красовского – тоже непосильная задача. Оставалось одно. Тяжело перекатившись на бок, Бехтерев навалился на мертвого полковника. Остекленевшие зрачки смотрели без ненависти, скорее удивленно, не в силах поверить в то, что задумал охотник.

– Прости, господи, – выдохнул Бехтерев.

Очень хотелось перекреститься, да только время, проклятое, ускользающее время… Бесцеремонно, прямо сквозь веко, охотник вырезал изумленный глаз Красовского. Правый.

Оставляя за собой красный смазанный след, ужом дополз до двери бокса. Кое-как, по стеночке, приподнялся на колени. Шлепнул трясущейся рукой по сканеру, прижимая к нему окровавленный скользкий ключ. Долгую секунду ничего не происходило. Затем замок резко обиженно рявкнул, отказывая в доступе. Забыв про боль, Бехтерев взвыл от досады. Не сработало!

Топот нарастал – мерный, монотонный, почти убаюкивающий. Профессионалы приближались, чтобы снова тщательно подчистить за наследившим любителем. Уничтожить доказательства, изъять улики. О да, в чем в чем, а в изъятии они настоящие мастера! Смогут – возьмут живьем, не смогут – уничтожат на месте. Впрочем, снявший голову Бехтерев не видел смысла оплакивать волосы. Он прекрасно знал, что умирает, и держался на одной силе воли.

– Давай же! Давай, сука ты бездушная! – ругал он несговорчивую электронику, возюкая по ней полковничьим глазом. – Давай, падла!

В какой-то момент догадался взглянуть на ладонь и хрипло рассмеялся. Перевернул глаз, сжал пальцы, будто сам себе с ладони подмигнул. За спиной неслышно рассредоточились подоспевшие бойцы. Пока не стреляют, оценивают ситуацию, но пальцы на спусковых крючках, а предохранители сняты – Бехтерев хребтиной чуял.

– Поднимите руки, – голос молодой, выхолощенный. – Без резких движений, так, чтобы я их видел.

Поднимать сразу обе руки оказалось немыслимо тяжело, но Бехтерев справился. Медленно развернулся вполоборота, чтобы увидеть тех, кого собирался убить. Пятеро, с автоматами на изготовку. Пока пятеро. Не мальчишки, рослые, крепкие, похожие друг на друга, как гвозди в магазинной упаковке. Такие не за страх, а за совесть служат. Таких не жалко. Простите, ребятки, ничего личного!

– Здрасссьте вам! – Бехтерев оскалился в жутенькой кровавой улыбке и «без резких движений» приложил глазастую руку к сканеру.

Охрана оказалась натасканной. Никто не стрелял в Бехтерева нарочно, все стволы сосредоточились на двери, откуда остро тянуло мокрой шерстью и аммиаком. Затрещали автоматные очереди, мелькнула размытая серая клякса, кто-то вскрикнул испуганно. Вырвавшийся оборотень взревел, принимая на себя большую часть свинцового роя. Большую, но не всю. Одна пуля с чавканьем впилась Бехтереву в плечо. Рухнув лицом в пол, он не видел, что происходит, и был этому страшно рад. Отсек полнился звериным ревом, предсмертными воплями и мерзким треском рвущегося мяса.

Крики затихли быстро, и Бехтерев потратил последние силы, чтобы перевернуться с живота на спину. Подыхать, уткнувшись мордой в пол, жуть как не хотелось. Лицо обдало горячим дыханием, перед глазами замаячила уродливая, покрытая линялой шерстью голова человековолка. Той ночью Бехтерев едва успел разглядеть это фантастическое создание, но желтые глаза, горящие фарами даже в освещенном помещении, запомнил хорошо. За лобастой башкой вздымался лохматый горб, из которого росли деформированные, перевитые мышцами руки-лапы. Вытянутая, утыканная пожелтевшими клыками пасть резко контрастировала с человеческими ушами. В левом, похожая на серьгу, болталась бирка с номером. Первый.

– П-прос-ти, – прошептал Бехтерев, и оборотень наклонился, прислушиваясь. – П-рости… я ж не зна-ал…

Горло исторгло мучительный кровавый кашель. Думать становилось все труднее. Немигающие желтые зрачки качались в воздухе, прожигая насквозь, до самого дна души. Сейчас самой важной вещью на свете стало доверие этого уродливого зверомонстра. Бехтерев очень хотел, чтобы оборотень поверил ему.

– П-рос… мя-а-а, – отяжелевший язык еле ворочался.

Бехтерев знал, что оборотень тянется к его горлу, и был готов умереть. Сжималось сердце, да по позвоночнику ползли мурашки, но он был готов, правда. Однако вместо резкого рывка и острой боли Бехтерев почувствовал, как волколак осторожно лизнул его в щеку гладким холодным языком. Длинные, покрытые шерстью пальцы с раздутыми костяшками разжали ладонь охотника, вынимая из нее окровавленный ключ. Бехтерев открыл глаза, уставился в потолок, мерцающий люминесцентными лампами. Никого.

Вопила оглашенная сирена, и в ее голосе чудились истеричные нотки. Издалека долетал треск автоматных очередей, раскатистое рычание и перепуганные крики. Бехтерев собрал остатки сил, перекатываясь на живот. Упираясь локтями в пол, он поволок свое израненное тело к остывающему полковнику. У Красовского остался еще один глаз, а в отсеке – с десяток закрытых боксов. Если повезет, в одном из них держат птицу Сирин, которую он поймал лет восемь назад. Перед смертью ему хотелось увидеть ее еще раз.

* * *

В какой-то момент начали сходиться переборки, отсекающие рукава коридоров и боксы друг от друга. Начали, да так и застыли, не сомкнувшись краями. Кто-то умный там, за главным пультом управления, попытался в спешном порядке обрубить хвосты. Невидимый кто-то просто не знал, на какую скорость способен оборотень, пятнадцать лет не видевший лунного неба.

Широкий пульт и многочисленные мониторы размашисто, веером, покрывали густые потеки крови. Охранные камеры исправно подавали сигнал даже на разбитые экраны. Зверинец неумолимо поглощал ночной кошмар, ставший реальностью. Объединенные общим врагом, разумные нелюди ожесточенно мстили. За все.

На пятачке перед боксом Б-1, возле раскрытой двери, прислонившись к стене, сидел Степан Бехтерев, охотник за паранормальными существами, криптозоолог и признанный городской сумасшедший. Рядом с ним, по-собачьи свернувшись у ног, лежало огромное уродливое существо, похожее на волка и человека одновременно. Оно нервно прядало ушами, прислушиваясь к еле уловимому гулу, идущему снизу. Пол и стены Зверинца ощутимо дрожали.

* * *

К полуночи, ломая толстенные бетонные перекрытия, волот пробился наружу. Похожая на разворошенный муравейник база встретила его пулеметным огнем и разрывами гранат. Расшвыривая обломки Зверинца, сметая с пути перепуганных людишек, втаптывая в землю боевую технику, гигант в считаные минуты сравнял воинскую часть с землей. Покойный полковник оказался прав: дежурящие танки всего лишь отвлекли его, совсем ненадолго. Не привыкший выбирать дорогу, волот ломанулся сквозь лес, оставляя за спиной широкую просеку поваленных деревьев. После нескольких сотен лет сна неимоверно хотелось жрать, и вывернутые ноздри жадно втягивали воздух, ловя знакомый сладкий запах. Мяса было много и совсем близко, на севере. Волот отлично помнил вкус человеческого мяса.

Из подземного пролома, как черти из ада, выпрыгивали, вылетали и выползали пленники Зверинца. Одни тут же исчезали в лесу, другие осторожно ступали на проторенный волотом путь, следуя за великаном, как пехота за бронетехникой. Миф устал от неверия. Сказка наступала на реальность, чтобы зубами и когтями вырвать свое право на жизнь.