22 октября 1888 г., утро, Санкт-Петербург.
…Ваше Высочество – поезд прибывает!
Флигель – адъютант стоял в дверях купе наследника…
Синяки на лице были умело запудрены но обширную ссадину на лбу скрыть было невозможно. «Флигель» – как вспомнил Георгий – ротмистр лейб-гвардии Конной артиллерии Александр Кауфман, был в числе переживших катастрофу.
Коротким кивком головы ответив придворному, Георгий встал с мягкого дивана и вышел в коридор.
И машинально одернув черный флотский мундир с черным же траурным крепом на рукаве, двинулся по вагонам следом за ротмистром – в «голову» уже снижающего ход поезда в «особый» вагон.
Они и в самом деле совсем скоро прибывали на Московский вокзал столицы Российской империи. Отсюда не так уж давно Александр III с семьей отбыл в Тавриду – и вот теперь они возвращались…
Сейчас, стоя в тесном вагоне у отцовского гроба рядом с матерью, державшей за руку заплаканного Михаила, с непроницаемо – скорбным Владимиром Александровичем, с генерал-адьютантами и придворными, Георгий вспоминал…
Памятью он вернулся на несколько дней назад – хотя казалось прошел месяц или даже больше…
…Ранним утром 19 октября выжившие в катастрофе и мертвые прибыли в Харькове на свитском поезде.
Вечером того же страшного дня состоялся семейный совет под председательством прибывшего из Москвы Великого князя Владимира Александровича.
Он был сух и краток.
– По докладу врачей Император не может быть никуда перевезен без очень тщательной подготовки, у него сложный, возможно двойной, перелом позвоночника – начал он, – когда присутствующие помянули в молитве почившего Царя. – Вынужден говорить печальную правду: врачи отнюдь не дают гарантий, что он и в этом случае перенесет переезд. Но даже без этого можно, увы, с уверенностью говорить что Его Величество Николай Александрович… – великий князь сделал печальную паузу – Не сможет исполнять свои обязанности. По-видимому никогда – завершил он мысль.
Георгий мысленно согласился.
Да – брат его лежал пребывая фактически между жизнью и смертью – лучшие харьковские доктора хлопотали вокруг его ложа, милосердные сестры меняли повязки, и оба главных лейб-медика непрерывно дежурили в больничном покое ставшем одновременно и императорскими покоями… Но изменить они уже ничего не могли.
– Поэтому согласно Основных Законов Империи Российской надлежит образовать Регентский Совет… – Владимир Александрович опять сделал короткую паузу словно ожидая возражений. Но разумеется никто не пожелал высказаться да и что можно было возразить на очевидную истину?
И он продолжил те же ровным отрешенным тоном.
– Возглавить его несомненно должно законному наследнику престола – Георгию Александровичу, – лицо великого князя оставалось печальным и непроницаемым. Предлагаю чтобы в него кроме него вошли Великие князья Павел Александрович, Алексей Александрович, Сергей Александрович и ваш покорный слуга – как старшие среди мужской части царствующего дома. Также надлежит несомненно ввести в него и вдовствующую императрицу которая к сожалению здесь не присутствует…
Георгий невольно кивнул в знак согласия: и опять – все правильно – и по форме и по содержанию.
Императрица Мария Федоровна всё это время находилась у тела мужа, стоя на коленях и обнимая его голову, и время от времени принималась горько, тихо плакать…
Когда по настоянию приближенных Георгий прошел к ней – попросить оставить прах супруга, и пойти отдохнуть (чего стоило ему войти в комнату где лежало тело отца!) то обнаружилось то несчастная женщина потеряла сознание…
Ее кое-как привели в чувство нюхательными солями и только тогда она позволила увести себя… Она не присутствовала и на отслуженной панихиде по государю императору Александру III.
– Полагаю было бы также правильным… – продолжил Владимир Александрович, – немедля установить почетное дежурство у тела…
«А ведь ты дядюшка был бы наверняка рад если бы сейчас там лежали все мы!» – вдруг с неожиданной злостью и обидой подумал Георгий глядя на постное лицо родственника напомнившее ему почему-то снулую рыбу.
Матушке известие о том что она – вошла в Регентский совет сообщили когда она выходила от Николая…
Она довольно равнодушно восприняла это – лишь что-то прошептав…
Георгий боялся что мать откажется уезжать – пожелав остаться у постели старшего сына. Кажется Мария Федоровна и в самом деле хотела этого. Но тем не менее она позволила усадить себя в императорский поезд ставший траурным…
По пути в Москву на перронах духовенство совершало бесконечные панихиды – на станциях и полустанках в Курске, Орле и Туле.
Потом была Москва…
…В Первопрестольную траурный поезд с телом императора Александра III прибыл два дня назад – 20 октября в два часа пополудни.
Можно было сказать что за этим последовала репетиция погребения.
На вокзале Митрополит Сергий совершил литию при пении певчих Чудова монастыря. Запели «Вечную память» – и все прибывшие – от слуги до великого князя опустились на колени. Затем гроб почившего царя был поставлен на траурную – белую с золотом колесницу. В соответствии с церемониалом печальное шествие тронулось в три часа – по третьему пушечному выстрелу.
От вокзала до Кремля вдоль улиц были выстроены войска московского гарнизона, ограждая человеческое море от процессии. Первым – почти у самого Киевского вокзала стояло в каре Александровское юнкерское училище. Когда еще в дороге обсуждали предстоящий церемониал, за спиной Георгий слышал шепоток – мол училище это слывет либеральным – чуть ли не «красным» (странное однако слово – откуда и к чему оно?) – и мол как бы чего не вышло…
Но Цесаревич не стал ничего менять – ибо училище это создал его отец и кому как не юнкерам-александровцам первыми встретить августейший прах?
Когда катафалк и сопровождавшие его члены Императорской фамилии – по церемониалу – мужчины пешком, с непокрытыми головами, дамы – в траурных каретах – проследовали мимо строя училища, его Первая рота – Рота Его Величества сделала четкий шаг вперед и без команды развернулась налево. И с оркестром вступив в состав процессии, двинулась за гробом. Оркестр во главе с седым горбоносым капельмейстером-кантонистом в узких погонах титулярного советника на пехотном мундире всю дорогу играл похоронный марш. Ровно в такт четкому шагу юнкеров колыхались погоны с именным императорским вензелем почившего – уже недолго им носить его…
Траурное шествие могло кого угодно ошеломить своей торжественностью… Но Георгий с напряженным вниманием смотрел на лица собравшегося на тротуарах московского люда. Смотрел и размышлял – с какими чувствами эти приказчики, поденщики, дворяне, мастеровые, семинаристы и купцы следят за похоронами?
С какими мыслями? Что переживают подданные покойного царя, стоявшие в эти часы молчаливыми толпами на улицах Первопрестольной? Его отец – дед Георгия – государь Александр Николаевич был и в самом деле оплакан миллионами и миллионами освобожденных им крепостных – впрочем, трое из которых вошли в число его убийц.
А кем был для этой неизмеримой людской массы называемой словом «народ» – Александр III процарствовавший чуть больше семи лет? Скорбят ли они искренне или просто потому что так должно?
В половине пятого пополудни колесница остановилась возле Архангельского собора, и Георгий с дядьями подняли гроб… Тело покойного императора поплыло над головами собравшихся.
Им навстречу вышла депутация духовенства во главе с Митрополитом Московским и высшим духовенством. Георгий Александрович и члены императорской фамилии внесли гроб в собор и поставили на катафалк. После панихиды началось чтение Евангелия священником, продолжавшееся без перерыва днем и ночью… Потом – вновь путь на вокзал и дорога – с открытыми семафорами и тихим – не выше пятидесяти верст – ходом… А вот теперь – и Петербург. Мертвый царь вернулся в свою столицу – теперь уж навсегда…
Перрон Николаевского вокзала, шеренга семеновцев, и за ними вторая – в синих жандармских шинелях, встречающие сановники во главе Гресером и Лутковским и духовенство… А дальше – уже готовая встретить императора и проводить его в последний путь процессия – впереди которой – Министр императорского двора Воронцов – Дашков.
В особый вагон – наскоро переделанный из багажного вошел митрополит Палладий с певчими и служками… Началось лития… Палладий заменяя дьякона прочел: «Спаси, Боже, люди Твоя!», в то время как служки монотонно возглашали «Господи, помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!» Краткого молебствие преосвященный Палладий завершил пропев «Владыко многомилостиве» – и все опустились на колени на холодный пол вагона… Потом генерал-адъютанты сняли императорский покров с гроба, а Георгий вместе с членами августейшей семьи на своих плечах подняли гроб и вынесли его из вагона, водрузив на уже подогнанный катафалк. После этого траурный экипаж, под звуки старого гимна «Коль славен наш Господь в Сионе…» и дробь гвардейских барабанщиков, тронулся в путь. За везущей мертвого царя повозкой пешком следовали Георгий с великими князьями и кареты с вдовствующей императрицей и другими высочайшими особами. В Печальном шествии следовали Панир – Государственное знамя, Государственный скипетр, церемониальные щит и мечи государя… А между знаменами, инсигниями и гербами двигались два рыцаря.
Один из них – в золоченых доспехах, восседал на белом коне, опустив обнаженный меч, символизируя славу земную и небесную. Другой – в вороненых латах, в черном плаще, с черным плюмажем шел пешком, и воплощал траур, печаль и скорбь.
Герольды несли двенадцать гербов царств и городов, иностранные ордена покойного царя – всего пятьдесят семь и двенадцать русских орденов – среди которых самым первым – Орден святого Георгия второй степени, полученный тогда еще великим князем Александром Александровичем за последнюю турецкую войну. Церемониймейстеры несли короны: грузинскую, таврическую, сибирскую, польскую, астраханскую, казанскую…
Четверо камер-лакеев – императорскую порфиру подбитую белым атласом и отороченную горностаевой пелериной… Густобородый гоф-маршал Оболенский-Нелединский – золотой императорский Скипетр увенчанный знаменитым бриллиантом «Орлов» над которым возвышался черный эмалированный двуглавый орел со святым Георгием на груди и орденской цепью Андрея Первозванного.
Шли депутации от земств, дворянских собраний, университетов… Сановники, министры, генералы, камергеры и камер-юнкеры… Шли под колокольный звон всех церквей Санкт-Петербурга и пушечную пальбу с Петропавловской крепости и кронверка… А следом двигалась процессия духовенства – в торжественных облачениях, с хоругвями, крестами и иконами.
На Невском вдовствующая императрица вдруг вышла из кареты и тоже пошла пешком – бледная, с опущенными глазами, и черное траурное платье и черный газовый платок еще более подчеркивали ее мертвенную бледность.
В два пополудни процессия, пойдя расстояние почти в восемь верст, прибыла наконец к Петропавловскому собору. И опять гроб императора был водружен на плечи его живых родственников и установлен на катафалке – темно алым с золотом. Над гробом распростерся погребальной покров в виде громадной шапки Мономаха из золотого глазета, подбитый горностаем, с большими золотыми кистями, вышитыми двуглавыми орлами и гербами русских земель. После окончания погребальных обрядов золотым крестом посередине, которым гроб покрывался сверху.
Из-под горностаевой оторочки к четырем столбам храма спускались белые глазетовые драпировки, перехваченные у столбов золочеными коронами.
Покров этот по окончании погребения будет перешит и укроет гробницу покойного царя…
…Гроб стоял на высоком, в несколько ступеней, катафалке. Мерцающий свет тысяч восковых свечей поблескивал на золоте придворных мундиров Почетного дежурства, чинов свиты и гвардейских часовых…
Сменяя друг друга становились у царственного гроба великие князья, княжны, иностранные принцы…
Имелось лишь одно отличие от закрепленного и освященного традицией церемониала – тут не было правящего императора. Парализованный, еле живой, теряющий сознание по нескольку раз на дню Е.И.В. Николай II находился все еще между жизнью и смертью.
Он остался в Харькове в губернаторском дворце – в охраняемых покоях…
И неизвестно когда можно будет перевезти его в Москву или Петербург – да и вообще – можно ли это будет когда-нибудь?
Перед мысленным взором Георгия возникли два анамнеза.
Один был составлен Груббе и Вельяминовым, второй – лейб-медиком Лейденом и спешно прибывшим из Москвы профессором Григорием Анатольевичем Захарьиным – самым толковым врачом из всех кто мог появиться у постели тяжело раненного императора немедленно.
Оба заключения совпадали почти дословно: вероятнее всего его старший брат так и останется парализованным на всю жизнь.
Что тут можно было сказать? Конечно есть и другие ученые светила, есть и надежда на чудо и помощь Божью… Но Захарьину – отказавшемуся в свое время принять звание лейб-медика ради того чтобы спокойно заниматься своими исследованиями Георгий был склонен верить больше чем любому европейскому доктору…
Прощаясь, этот пожилой человек с седой бородкой, державшийся без подобострастия с августейшим собеседником, вдруг печально заметил:
– Я… должен Вам сказать Георгий Александрович… Мне все равно что вы подумаете обо мне после этих слов, но… Прошу – поверьте старому медику не раз имевшему дело со смертью – и не раз сталкивавшемуся с чувствами родственников усопших. Часто бывает так, что оставшиеся в сём бренном мире начинают невольно чувствовать вину что живы. Глупейшее и нелепейшее чувство – если угодно богопротивное! – профессор даже повысил голос. Тем более – это действительно трагический случай. Если бы крыша вагона опустилась чуть выше – на полтора два вершка, ваш батюшка был бы жив!
Георгий не нашел что ответить – лишь молча пожал руку, благодаря врача, нашедшего слова искреннего утешения – там где утешение было найти так трудно!
Теперь он невольно вспоминал слова Захарьина: какое оказывается ничтожное расстояние отделяет жизнь от смерти…
Потрескивали свечи, курился ладан сладковатым тяжелым дымком, возносился к куполу громогласный протодиаконский бас возглашая «Ныне отпущаешся…»… Торжественная тишина, полумрак Петропавловского собора, строгая архитектура и торжественность убранства должны были как будто располагать к раздумьям о жизни и смерти, силе судьбы, о преходящем и вечном. Но Георгий отрешенно разглядывал окружающее и думал о земном…
Места царских захоронений в Петропавловском соборе окружали иконы, лампады, витрины с драгоценными дарами – кубками, мечами, коронами, светильниками, церковной утварью. И больше их было у дедовской гробницы. Были там и совсем простые образки потемневшего серебра и солидные – в золотых окладах на которых каждый венчик состоял из десятков, а то и сотен бриллиантов, сапфиров, рубинов…
Вот небольшой – чернью по золоту и украшенный уральскими изумрудами образ «Богоматерь скорбящая» – дар екатеринбургских гранильщиков с демидовских заводов. Вот слегка аляповатый серебряный венок присланный полтавскими крестьянами в знак признательности и к двадцатипятилетнему юбилею освобождения от крепостной зависимости.
И равны были среди даров скромная иконка от бедной обер-офицерской вдовы, к чьему прошению когда-то снизошел царь российский, и массивный золотой крест – дар купца-мильонщика из бывших дворовых…
Вокруг гробниц стояли экзотические растения в горшках и кадках, на надгробиях лежали венки из ярких осенних цветов и просто брошенные розы.
Цесаревичу почему-то вспомнилась невеселая и в чем-то даже анекдотическая история – как после кровавого марта 1881 года в течение нескольких месяцев к гробнице Александра Николаевича из знаменитого цветочного магазина француза Ремпена каждый день доставляли роскошный венок из живых цветов – по заказу княгини Юрьевской. (Хотя вся та история вроде осталось в прошлом, но Георгий даже в мыслях не мог называть эту женщину вдовой деда.) И – вот нелепая и дикая мода – пришедшие поклониться праху царя-освободителя стремились сорвать и унести с собой цветок или листок из венков у его могилы.
Длилось это довольно долго, пока торговец, умаявшись ждать денег за дорогостоящий заказ, не потребовал у княгини расплатиться. Оплатить, однако, предъявленный счет ни много ни мало – на три тысячи шестьсот восемьдесят рублей ассигнациями госпожа Юрьевская самым решительным и недвусмысленным образом отказалась… И в итоге находчивый парижанин переслал его прямиком в Министерство двора. Счет, скрепя сердце, оплатили, но по решению коменданта Петропавловской крепости из оранжерей Елагина дворца начали доставлять особо по одному венку ежедневно… Однако и после этого почитатели покойного монарха иногда норовили переложить на надгробие Александра II венки с других захоронений.
…Оставив гроб с телом императора в Петропавловском соборе, царская семья отправилась в Аничков дворец…
Предстояло еще много сделать для подготовке погребения и кстати – принять едущих в Петербург заграничные родственников…
Лишь в двенадцатом часу Георгий наконец отправился в свои покои жестом отпустив лакея и камердинера.
Но сон не шел… Мрачные мысли не оставляли сидевшего на неразобранной постели Цесаревича…
Он один в этой дворцовой спальне… Один – в мире… Еще несколько дней назад у него был добрый хотя и строгий отец – а сам он был свободным человеком – насколько можно быть свободным в России принадлежа к Династии.
Теперь… какую бы ношу не возложил на него Всеблагой Господь – он должен нести эту ношу – один-одинешенек! И ведь он даже не вправе молить небеса о том чтобы его бремя облегчили – горние силы уже и так оказали ему неслыханную милость – сохранили ему жизнь взамен взяв отцовскую и как теперь уже очевидно – и жизнь старшего брата…
Боже мой! Боже мой! И что ему делать со всем этим?? Он ведь никогда в самых захватывающих фантазиях и самых тайных мечтах не видел себя на троне! Да и как можно было даже думать о подобном, если жив и проживет еще долго отец? Если жив и здравствует законный наследник-цесаревич – брат Николай??
И вот теперь все так переменилось…
Георгий знал историю своей семьи – и не только ту что преподавали в гимназиях и народных училищах.
Знал – как на самом деле умерли его прапрапрадед и прапрадед.
И знал что сказал законный наследник – Константин Павлович – уже оглашенный императором и дважды отрекавшийся:
«Мне не нужен трон, залитый кровью отца!»
Но что толку жалеть и оплакивать несбывшееся если все уже свершилось и все будет так как суждено?
Только и остается что вспоминать уроки закона Божьего – «Господь не возлагает на рабов своих бремена неудобоносимые».
Но если бы Георгий сейчас увидел себя со стороны, то удивился бы – как словно бы под тем самым неудобоносимым бременем согнулись его плечи…
О проекте
О подписке