Цитаты из книг автора «Олег Дорман»

Менухин говорит: “Поедем к моим родителям, хочу тебя с ними познакомить. Они живут в маленьком городке”. Так это было по-дружески, по-человечески – а я вспомнил, как не мог позвать его к себе в Москве… У него была машина с шофером, приехали мы в городочек. Встреча была очень трогательная, говорили по-русски, они ведь из России – папа из Гомеля, а мама из Крыма, оба эмигрировали в

В половине девятого утра, когда я приехал в Шереметьево, меня ждал там Белоцерковский. Пожал руку как ни в чем не бывало, пожелал хороших гастролей. Потом вполголоса говорит: “Только зачем ты пошел к Фурцевой? Это непорядочно”. Они

Поэтому когда Сол Юрок, крупнейший американский импресарио, пригласил нас на гастроли в Америку, он стал по секрету подкармливать музыкантов. Об этом узнали в Министерстве культуры и сказали ему: ты лучше больше плати нам, мы сами их накормим. Юрок стал платить больше – но кормить музыкантов не перестал. Понимал, что к чему. Он ведь тоже был выходцем из Одессы.

Надь подошел к нам, мы познакомились, нам обоим он показался симпатичным человеком. И вот его повесили. Причем он просил, чтобы расстреляли как военного. Но его повесили. Хитростью, обманом выманили из посольства Югославии и повесили. Это, как и сами венгерские события, произвело на меня большое впечатление. Если еще оставались какие-то надежды на эволюцию советского строя – они были подорваны бесповоротно.

Корректный, приветливый. “Уважаемые джентльмены, мы хотели бы выпустить Симфонию Кончертанте с Баршаем и Менухиным и Дивертисмент Бартока”. Белоцерковский ему: “Сколько заплатишь?” Эндрю явно не ожидал такой скорости, запнулся, но ответил. Белоцерковский: “Сколько-сколько? Это ты так дешево ценишь Баршая?” Переводчик старался смягчать, как мог. “Нет, дорогой товарищ, и говорить с тобой больше не стану. Будь здоров”. Так он разговаривал с каждым, а приходили люди из крупнейших фирм – “Коламбия”, “Декка”, “Филлипс”. И самое интересное – добился, чего хотел. Получил в пять раз больше того, что предлагалось поначалу. Потом Питер Эндрю попросил одну знакомую пианистку мне передать, что если я еще раз приеду с этим чудовищем, то потеряю все ангажементы.

час музыки в школе может перевесить любую идеологию.

Не дай бог оказаться с иностранкой в купе – во всяком случае, ночевать: завербует.

потом, не скоро, каждого вызывали на собеседование в выездную комиссию. Между собой ее называли “комиссия народных мстителей”. Там сидели так называемые старые большевики, которые ненавидели счастливцев, едущих за границу, – музыкантов, цирковых, девочек из “Березки”. Задавали каверзные вопросы: “Кто председатель Монгольской компартии?”, “Сколько орденов у комсомола?”, “Кто руководит Бангладеш?

В пятьдесят четвертом году мы с квартетом Чайковского поехали в Будапешт. Рихтер играл программу с нами и давал сольные концерты. В одном он сыграл сонату Бетховена “Аппассионата”. Всякое мы слышали, но это исполнение нас потрясло. Возвращаемся в гостиницу, полные впечатлений, ужинаем, сидим за столом. Вдруг Рихтер наклоняется ко мне: “Рудик, знаете, я последний сапожник”. – “Что такое?” – “Я в “Аппассионате” рано начал разработку. Поторопился, понимаете, стал преждевременно создавать напряжение, поэтому в результате достаточной силы оно не имело, и кульминация не состоялась, как надо”. – “Слава, я никогда в жизни не слышал лучшей “Аппассионаты”. Он покачал головой: “Нет. Я последний сапожник”.

Советские музыканты очень любили ездить за границу. Да вообще любой человек в Советском Союзе очень это любил, потому что рассчитывал приодеться, привезти какой-нибудь магнитофон или, позже, проигрыватель для дисков, да просто оказаться там, где вообще-то никак не мог бы оказаться. Большинство об этом не смело и мечтать