– Я не знаю, правильно или как, только денежки на бустер твой обожаемый Рашен хапнул из резервного фонда. Никого не спросясь, без серьезного обоснования. Накорябал записочку для отчета… И какая-то сволочь из штаба капнула вниз. А знаешь что внизу бывает за разбазаривание средств? В лучшем случае припаяют самоуправство. И Рашена теперь – на вздрючку. Ладно, ему не впервой. Только если информация выйдет из стен Адмиралтейства и попадет в Сеть… Найдется ведь зараза, раззвонит на всю Солнечную. А Рашен, может, последний вояка, которого на Земле еще с дерьмом не смешали. И плакали твои шесть процентов голосов. Он же эти бабки, считай, украл! А главное, зачем?!

– Во-первых, не «твои шесть процентов», а наши, – поправил его Вернер. – Или ты уже не наш, а, крыса штабная?

– На себя посмотри, жертва радиации. Таракан реакторный!

– А во-вторых, ничего ему не будет, – продолжил Вернер твердо. – Ты же знаешь, зачем Файн пошел к Церберу. Наоборот, Рашена хвалить надо. Он, можно сказать, работает на опережение. Защищает мир от внешней угрозы.

– Это, что ли, от чужих? – спросил Мозер с нескрываемой издевкой.

– А от кого же еще?

– Знаешь, Энди, ты, конечно, мужик что надо, но дурак редкостный. Мой тебе совет: про чужих ни слова.

– Погоди… Ты в них, что, вообще не веришь?

– В чужих никто не верит там, – Мозер ткнул пальцем себе под ноги. – Согласись, в таком контексте уже не важно, что думаю я. Стоит Рашену только заикнуться о своих идеях, и он всему флоту кинет серьезную подлянку. Тебе сказать, как ведущие психиатры внизу трактуют активные действия по розыску чужих? Или сам в курсе?

– Болезненная тревожность, – мрачно кивнул Вернер, опуская глаза. – Хотя нет, активные действия это уже мания преследования. Вот дерьмо!

– Они, конечно, тормозят, – сказал Мозер, – но я их понимаю. У Совета Директоров сейчас одна задача: развалить флот и высвободить деньги. Вот они ее и выполняют. А если чужие прилетят и врежут, это будет совсем другой разговор. И другая политика. И другая экономика.

– Интересно, какую он придумал отмазку, – пробормотал Вернер, имея в виду Рашена, который в Адмиралтействе о чужих, разумеется, не заикнется. Понять это было обидно.

– Придумает что-нибудь. Он же русский. Хитрожопый.

– Как дам в лоб! – пообещал Вернер. – Не погляжу, что целый капитан.

– Ой-ой-ой! – рассмеялся Мозер. – Напугал. Главное, не расстраивайся. Ты ведь к бабе шел? Вот и думай о хорошем. А то еще не встанет…

– Фу! – брезгливо сморщился Вернер. – Что за слова… Будто и не астронавт вовсе. Говоришь, словно всю жизнь внизу ползал. Стыдно.

– На себя посмотри, – всерьез обиделся Мозер. – Тоже мне, понимаешь, орденоносный герой, весь в шрамах и без пиписки…

– А ты ведь боишься, – неожиданно спокойно заметил Вернер. – Ты наверняка присмотрел себе местечко в наземных службах. Дал на лапу кому следует… Распустят нас или нет, тебе в любом случае лет на десять жирный кусок гарантирован. Интересно, с какой рожей ты подпишешь распоряжение о сдаче «Тушканчика» на слом… Что, угадал?

– Да пош-шел ты! – почти крикнул Мозер. Обвинение было серьезным. В случае роспуска флота его наземные службы превращались в контору по инвентаризации всего, что от флота осталось, затем – эксплуатации того, что могло летать под коммерческим флагом, а потом и утилизации оного. Неписанный кодекс чести не позволял летному составу участвовать в таких мероприятиях. Считалось, что это предательство.

– А если Рашена вниз спишут, – продолжал зловеще Вернер, – то ведь и твои акции здорово упадут, правда? Это ты сейчас крутой, ходишь адьютантом при самом лихом адмирале…

– Знаешь, это ведь я тебе в лоб звездану, – прошипел Мозер. – Тоже не посмотрю, что ты всего лейтенант. Не пожалею нищую сиротинушку, психически травмированную да условно освобожденную…

– Попробуй, – сказал Вернер. – Только учти, что я не хотел тебя обидеть. Я просто констатировал факты. И знаешь… Я тебе сочувствую. Неудобное у тебя положение, слов нет.

Мозер сник. Ударить Вернера он не рискнул бы. А выиграть в перепалке у него шансов не было, потому что Вернер угадал все правильно.

– Злой ты стал, – только и сказал Мозер. – И очень уж нос задрал. Ты сейчас тоже у Рашена в фаворе. Но были времена, когда ты вел себя по-другому. Попомни мое слово, он тебя снова выжмет, как тряпку, и выбросит. Чисто русская модель поведения, я эти штучки знаю. Сегодня ты ему нужен, а завтра… И вообще, Энди, не забывай, где я тебя видел, и как плачевно ты в тот момент выглядел.

– Я же не герой, – мирно сказал Вернер. – Я так… просто астронавт.

Повернулся и ушел.

Мозер дернулся было с намерением сказать вслед гадость, но передумал. На любое его обидное слово Эндрю уже сто раз мог предложить Мозеру, допустим, нырнуть в Юпитер. Или посидеть в тюрьме.

Но ведь не предложил.

– Дурак ты, – сказал Мозер уныло.

В тюрьме, куда Мозер за ним приехал, Эндрю выглядел далеко не плачевно. Был в этом человеке какой-то несгибаемый стержень. В любой кризисной ситуации Вернер быстро соображал, компетентно действовал и не терял головы. На взгляд Мозера, он был отличный профи и настоящий герой. А то, что в обыденной жизни Вернер оказался рохлей и сейчас таскал позорные для своих лет лейтенантские нашивки, Мозера не удивляло. По его мнению это как раз была характерная примета героя. Флаг-адьютант Мозер по-черному завидовал своему однокашнику, которого другой герой – Успенский – прямо с четвертого курса забрал в космос.

Мозер тяжело вздохнул, сунул руки в карманы и отправился по своим абсолютно не героическим делам. В этом заключалась разница между успешным и состоятельным Мозером и ободранным неудачником Вернером. Эндрю на каждом шагу подстерегала возможность блестяще проявить себя. Да, это было опасно для жизни, но как же красиво выглядело! И планка Сердца на рабочей куртке Вернера всегда будет волновать девичьи сердца. А все нашивки и галуны Мозера говорили только о респектабельности и добропорядочности, но никак не об умении выживать и спасать других, которое так ценят женщины.

Конечно, Мозер тоже неоднократно имел возможность красиво выступить. Но на другом поприще – штабном, – которое здесь, наверху, считали делом особым, предназначенным для людей умных и дальновидных, только вот, увы, неспособных держать перегрузку и мгновенно принимать решения. Единственным в группе F «штабным», по-настоящему уважаемым боевыми офицерами, был контр-адмирал Задница, который по молодости отмочил такой подвиг, что не смог больше водить корабли.

А флаг-адьютант Мозер с детства бредил космосом и очень хотел совершить в Пространстве настоящий подвиг. Можно даже с травмой, физической, а лучше еще и с психической, что уж совсем круто. Придти на выручку, спасти коллег, разнести врага в клочья, уползти домой на разбитом отражателе и, ступив на твердую землю, с облегчением сказать: «Я сделал все, что мог». Но вот как раз сделать все, что в его силах, прожить отрезок жизни на пределе и вернуться из смертельного боя живым Мозер оказался не способен. И до сих пор страдал по этому поводу. А по пьяни даже горько расстраивался. Хотя, строго говоря, не был ни в чем виноват.

Молодую смелость флаг-адьютанта хватил столбняк пятнадцать лет назад. Мозер, тогда еще лейтенант, ждал на базе скаут «динАльт», куда был приписан вторым навигатором. И увидел заходящий на стыковку круизер «Лок фон Рей», совершивший фантастическое погружение в Юпитер. Мозер знал нескольких ребят с «фон Рея», в том числе Эндрю Вернера, и поспешил к шлюзу, благо его офицерское звание позволяло ходить везде и совать нос в чужие дела.

А из шлюза выплывали бесчувственные тела в запечатанных спецкостюмах, смотанные между собой электрическим шнуром. Второе, третье… Когда Мозер досчитал до пятидесяти, ему стало плохо. А когда вслед за телами вышли на своих ногах, с трудом цепляясь подошвами за магнитный пол, относительно здоровые астронавты, Мозер не рискнул подойти к ним.

Впереди шагал капитан Успенский, еще не подозревающий, что месяцем позже навсегда получит имя «Рашен». Впрочем, скажи это Успенскому тогда, он бы и ухом не повел. Капитан был вообще никакой, если не сказать жестче. А следом показался Вернер, и в глазах его сквозило плохо скрываемое безумие.

Мозер отступил на шаг, потом еще, а потом не выдержал и удрал. Он не бежал с флота, вовсе нет, только что-то он в том шлюзе навсегда потерял. То ли молодость, то ли готовность рисковать и жертвовать собой. То ли, как он безуспешно уверял себя позднее, глупость. Для очистки совести Мозер дважды сходил на «динАльте» к Марсу и один раз к Венере, но судьба берегла кораблик от неприятностей. Может потому, что командовал на нем Эбрахам Файн. Но Мозер почувствовал: вероятность катастрофы накапливается – и подал рапорт на переподготовку. Не успел он год проучиться на штабного аналитика, как «динАльт» схлопотал в Поясе сквозную пробоину. Мечущийся в дыму и огне экипаж спасла находчивость техника, который оказался возле самой дырки и хладнокровно заткнул ее кулаком. Узнав об этой истории, Мозер напился вдрызг и навсегда успокоился.

Он сделал нормальную карьеру в штабе Задницы, участвовал в планировании ряда удачных операций, считался толковым разработчиком и приятным в общении человеком. Потом Эссекс рекомендовал его во флаг-адьютанты. Рашену нельзя было врать, и на вопрос, отчего Мозер пошел в штабные, он выложил адмиралу историю про шлюз. Адмирал ему посочувствовал и сказал: «Ладно, принимай дела». Сначала Мозер был от счастья на седьмом небе, работал не за страх, а за совесть, и сам того не замечая, приобрел блестящую репутацию. В Адмиралтействе на толкового и исполнительного Мозера нарадоваться не могли. Но потом картину стала портить его близость к строптивому русскому. Будучи передаточным звеном между командиром группы F и адмиралом флота, Мозер ходил по лезвию, рискуя подставиться и с той, и с другой стороны. А когда на твоего начальника стараются оказать давление через тебя самого…

В последние дни ситуация усугубилась. И сейчас, направляясь к адмиралу с дурными новостями, Мозер нарочно замедлял шаг. Он все прикидывал, когда умнее будет попросить Рашена о переводе вниз, и как эту просьбу изложить.

А драпать было самое время. Потому что история с отправкой «Рипли» на Цербер пахнет дурно, и Рашену того и гляди оторвут его чересчур умную русскую башку.

* * *

На двери каюты старшего навигатора Кендалл была красным фломастером нарисована конфетка. Рисунок явно делался в одно движение, на ходу, но яркая линия, небрежно брошенная на белый пластик, выдавала недюжинный талант.

Вернер задумчиво ткнул пальцем кнопку вызова, дверь тут же распахнулась.

– А у нас на «Тушканчике» маньяк, – сказал Эндрю, невольно провожая глазами уплывающую в стену конфетку. – Здравствуйте, капитан. Извините, я немного запоздал… – он перевел взгляд на стоящую в дверном проеме женщину и поборол желание схватиться за сердце, которое вдруг основательно защемило. Он не думал, что соскучился по Иве до такой степени. И не опомнился еще от бестолковой перепалки с Мозером. Всю дорогу до каюты Эндрю пытался в мыслях примерить себя на место флаг-адьютанта, а Мозера – на свое. Не вышло.

– Здравствуй, – сказала Ива и отступила назад. Судя по ее виду, она тоже пребывала в легком замешательстве. – Ну что стоишь, заходи. А маньяков у нас полкорабля.

– Да нет! – отмахнулся Эндрю. – Вот, посмотрите, что у вас на двери нарисовано.

– Мы, кажется, были на «ты», – напомнила Ива, выходя в коридор и закрывая дверь. – Ого! Слушай, это откуда?

– Понятия не имею, – Эндрю все-таки поднял руку и потер ноющую грудь. Никогда с ним раньше такого не было. Странное ощущение, как будто всем телом он что-то предчувствовал. Нечто грандиозное и даже пугающее.

Ива стояла в шаге от него, совсем близко, и Эндрю с умилением подумал, какая она трогательно маленькая, уютная и домашняя в легком спортивном костюме и босиком. Вдруг захотелось положить ей на плечо сильную уверенную мужскую руку и защитить Иву сразу от всего на свете. Но рука плохо слушалась.

– М-да-а, – протянула Ива, разглядывая конфетку. – Художник. Бывают ведь талантливые люди… Один росчерк, а сколько экспрессии. Вот бы его, негодяя, поймать! Чтобы в наказание приличную картину для кают-компании написал!

– Вы руку не узнаете?

– Слушай, Энди, ты меня достал, – сказала Ива, поворачиваясь к нему лицом. – Не «вы», а «ты».

– Я больше не буду, – скромно пообещал Эндрю. – Узнаешь руку?

Ива еще раз посмотрела на рисунок, покачала головой, открыла дверь и махнула Вернеру: заходи.

– У него пристрастие к красному цвету, – объяснил Эндрю, шагая через высокий порог с вакуумным уплотнителем. – Это ведь его художество в бассейне-то.

– Может быть, – кивнула Ива, приказывая двери захлопнуться. – Очень даже может быть…

– Простейшая графологическая экспертиза, – не унимался Эндрю. Он был по-прежнему смущен, хотя сердце уже отпустило. – Есть образцы почерка всего экипажа. Подписи на платежных ведомостях. Достаточно отсканировать эту конфетку и поставить компьютеру задачу. Наверняка в Сети найдется подходящий софт. Нужно его только отыскать и скачать наверх. Правда, у нас вспомогательные компьютеры слабенькие, но это ерунда. Ходовому процессору работы на пять секунд.

– Ах ты, негодник! – рассмеялась Ива. – А еще мастер-техник называется!

– Подумаешь! – Эндрю гордо выпятил грудь. – Делов-то. Все равно этот процессор сейчас отдыхает. Никто и не заподозрит, что у него там на уме… И вообще, у меня один приятель из обычного унитаза самогонный аппарат соорудил. На скауте. Там все равно никто им не пользуется. Вот как ребята до Цербера долетят… – тут он осекся и сделал большие глаза.

– Я молчу! – усмехнулась Ива. – Расскажи еще что-нибудь.

– Да это все неинтересно. У техников своя жизнь, свои байки. У навигаторов тоже. Профессиональный фольклор. У нас только что в центральном стволе такой хохот стоял! Но окажись рядом Боровский, он бы решил, что мы с ума посходили. Хотя и отвечает за боевую часть. А ввв… Ты зачем меня позвала?

– Молодец, – похвалила Ива. – Привыкаешь. Слушай, тут дело такое… Надо же, чуть не забыла!

– Я тоже, – ляпнул Эндрю. Просто не мог с собой ничего поделать. Взял и сказал.

– А ты о чем забыл? – удивилась Ива.

Вернер крепко зажмурился и выпалил:

– Я уже подумал, что у нас просто свидание!

А когда разжмурился, Ива была совсем рядом и глядела на него снизу вверх, доверчиво и внимательно.

– Кто ты, Эндрю? – спросила она в точности, как в прошлый раз.

– Или я тебя сейчас поцелую, или умру, – сказал он невпопад.

Вот так просто, без привычных заигрываний, что называется, грудью на амбразуру. «Как даст мне по морде сейчас… – пронеслось в голове. – А я перед ней на колени упаду. Все, пропал. Это любовь. Надо же!»

Но ласковые руки уже обнимали его за шею, а мягкие нежные губы прижались к его губам.

Эндрю осторожно, но крепко обнял Иву и провел кончиком носа по ее щеке. Поцеловал в шею, почти неощутимо, одним дыханием. И заглянул в чуть приоткрытые глаза. И снова поцеловал в губы, страстно, но без напора, без мужской жадности, которую знал за собой. С Ивой сейчас был совсем другой Энди Вернер, не тот, которого знали многие женщины, там, внизу. Он и сам-то не узнавал себя.

– Погоди, – сказала Ива, мягко отстраняя его. Эндрю послушно отодвинулся, но объятий на разжал, только позволил ей чуть увеличить дистанцию. Глаза Ивы были прикрыты, и вырываться она не собиралась. Каким-то шестым чувством Эндрю понял, что ей хорошо в его руках. Она просто хотела что-то сказать.

– Я же действительно забуду, – почти шепотом сказала Ива и, чтобы собраться с мыслями, уперлась Вернеру пальцем в грудь. – Слушай, у нас… тьфу, все путается. У нас ходовой тренаж внеплановый. Но в рубке не получится. Две команды, понимаешь? Соревнование. Мы сядем в библиотеке, и вводные будем давать вспомогательным компьютерам. А ты же сам говорил, они слабенькие…

– Что там у вас? – спросил Эндрю деловито, и Ива совсем очнулась. Широко раскрыла глаза (Вернер от восхищения тяжело вздохнул, эти глаза и так были невероятно красивы, а сейчас еще и светились), но в сторону не отошла, а наоборот, обхватила Эндрю руками за пояс.

– Рейд к орбите Юпитера, на скорость, – объяснила Ива. – Через Пояс, насквозь. Соображаешь?

– Угу. Обзорные мониторы… Правильно, что в библиотеке. Но?

– Вот именно – но. Слушай, Энди, брось туда линк от ходового процессора, а?

– Боровский в курсе? – мгновенно отреагировал Эндрю.

– А это обязательно? – хитро прищурилась Ива.

– Да как сказать… Когда тебе это нужно?

– Завтра к восемнадцати бортового. Ну, к восемнадцати тридцати…

– Понимаешь, милая, я ведь не успею протянуть линк по вентиляционной системе, как это обычно делается. Кабель пойдет открыто, через коридор. И если Боровский об него споткнется… Ладно, ну его. Будет тебе линк.

– Как ты сказал?

– Что?

– Как ты меня назвал?

– Милая…

– Еще раз, – попросила Ива.

– Милая, – повторил Эндрю, внутренне замирая от восторга.

Ива подалась к нему, прижалась лицом к его груди и, опустив глаза, в который раз отметила, до чего у Эндрю красивые руки, и как ей это нравится. А еще она снова заметила шрам. Эндрю был в рабочей куртке с рукавами, закатанными до локтя – по моде Ванкуверского училища. Длинная белая рваная линия. Ива осторожно потрогала шрам кончиком пальца.

– Значит полз и зацепился? – спросила она.

– В каком-то смысле зацепился, – Эндрю прижал ее к себе крепче и от удовольствия закрыл глаза.

– Врешь постоянно! – беззлобно обвинила его Ива.

– Да не вру я! История на самом деле идиотская. Был такой скаут, «Язон динАльт». Первый скаут Абрама Файна. И я около года на нем ходил. Лет двадцать пять мне было, или около того. Однажды нас загнали в Пояс, базу контрабандистов искать. К полицейским на усиление. И Абрам против обыкновения разлетелся. Вокруг каменюки, давно пора надевать скафандры, а он все соображает что-то. Нет, думаю, так не пойдет. А пульт техника на скауте в корме, у всех за спиной. И я потихоньку в скафандр влез. Тут Абрам говорит: ладно, мужики, одеваемся. В этот самый момент ка-ак долбанет! Потом оказалось, что эту зону пиратский дестроер патрулировал. У него тоже вахта спала, наверное. Пираты, они же все кто пьяный, кто еще что… Короче говоря, нас элементарно не заметили. Только в последний момент спохватились и шарахнули беднягу «динАльта» по заднице. Внешняя обшивка – насквозь, а внутреннюю так… порвало слегка.

– Пожар? – догадалась Ива.

– Не то слово. Черный дым, народ поливает друг друга из огнетушителей, крик страшный… Воздух-то выгорает. И сирена орет: разгерметизация. А где дырка, просто не видно, потому что все в дыму. Меня слегка контузило, я сижу, головой мотаю, а шлем-то закрылся, и вся телеметрия прямо на забрало идет. Смотрю: так вот же дырка, только руку протяни, чудо вообще, что не убило меня. Угадал я с этим скафандром… И главное, здоровая дырка, затягивает ее помаленьку, но слишком медленно. Смертельный вариант, до критической точки пара секунд. Подкачка вовсю старается, а давление падает. Ну, я отстегнулся, шагнул и, собственно, руку протянул. Сунул. Как-то машинально. Вот и вся история. Пока разворачивались, пока из Пояса выпрыгивали, я так и стоял с рукой в дыре. И скафандр приварило к обшивке. Ну…

– И тебя пришлось вырезать, – закончила Ива.

– Ага! – простодушно согласился Эндрю.

– Какой же ты врун! – заявила Ива почти восхищенно.

– Есть немножко, – скромно потупился Эндрю.

– Просто невообразимый! – она медленно потянула вниз застежку его куртки и задохнулась от изумления.

Военные астронавты все были крепкие мускулистые ребята, и Эндрю в этом плане ничем не выделялся, разве выглядел чуть помассивнее. Но грудь его располосовывали такие шрамы, каких Ива в жизни не видела.

– Не заживляется, – извиняющимся тоном пробормотал Эндрю. – Нужна хорошая пластика, а я не настолько богат.

– Бедный, – прошептала Ива, осторожно целуя его изуродованную грудь. Куртка упала на пол. – Бедный Энди…

«Она меня за муки полюбила, – вспомнил Эндрю идиотский стишок, – а я ее… за попу укусил. Что угодно, только не это». Его чуть не разобрал нервный смех, так он был взволнован. Но все-таки понял, что жалости в голосе Ивы ни на грош. А есть нечто на грани любования и восхищения.