Другим помощником Орлова в парижской резидентуре был Дмитрий Лордкипанидзе, грузин, которого он знал по работе в Тифлисе. Под псевдонимом «Загарелли» он выполнял специальное задание по непосредственному указанию Сталина и должен был заставить известного меньшевика Н. В. Рамишвили, который в то время находился в Париже, написать книгу о революционном движении на Кавказе. Сталин надеялся, что таким образом его собственный вклад в большевистское движение в этой работе будет выдвинут на первый план. Однако Лордкипанидзе не удалось выполнить это задание, в результате чего он, как оказалось впоследствии, нажил себе смертельного врага в лице кремлевского диктатора²⁹.

Когда Орлов прибыл в советское посольство, которое тогда, как и теперь, размещалось в историческом особняке не улице Гренель, ОГПУ уже почти целиком прибрало к рукам те разведывательные функции, которые ранее осуществлялись через коминтерновскую сеть. По словам Орлова, вводящая в заблуждение информация, или дезинформация, как ее теперь называют, также стояла в повестке дня резидента ОГПУ³⁰. «Решение о том, какую информацию или слухи, если таковые появлялись, следовало окольным путем подсунуть так, чтобы они дошли до ушей определенного иностранного правительства, было само по себе вопросом высокой политики и должно было подчиняться конкретным целям, преследуемым высшим эшелоном власти СССР, – говорил впоследствии Орлов. – Дезинформация – это не просто ложь ради лжи; предполагается, что она станет ловким способом заставить другое правительство делать то, что Кремлю желательно, чтобы оно делало, или запугать и застращать правительство какой-нибудь страны до состояния полной пассивности или до такой степени, что оно пойдет на уступки СССР»³¹.

Приведенный Орловым в его «Пособии» пример операции с вовлечением французского генштаба показывает, что французам были переданы страницы германского военного доклада, в котором указывалось, что Гитлер планирует вновь оккупировать Рейнскую демилитаризованную зону, установленную по Версальскому мирному договору, чтобы затем через полтора года вторгнуться во Францию. ДСТ проглотила эту наживку. Орлов позднее объяснил ЦРУ, что этой успешной операцией руководил Борис Берман, возглавлявший в Центре работу по дезинформации. Знаменательно, что Орлов заявил, что не может вспомнить подробности. Но, как он полагает, подсунул эту дезинформацию советский агент по фамилии Уманский, который был лично связан с Пьером Лавалем. Уманский, русский еврей, был преданным коммунистом. По словам Орлова, после того как Уманский сопровождал Лаваля в Москву, французский политический деятель, впоследствии возглавивший печально известное правительство Виши во время войны, подарил ему в качестве сувенира золотые часы. Однако, когда Орлова попросили сообщить более существенные подробности, он сказал, что больше ничего не знает об этой операции. Он утверждал, что видел Уманского случайно единственный раз, когда они оказались в одном купе в «Красной стреле», следовавшей из Ленинграда в Москву³².

Представленная Орловым информация раздразнила французов своей недоказательностью. Неубедительным был также и его ответ на вопрос о том, что это был за офицер тайной полиции одной неуказанной европейской страны, который, как Орлов утверждал в своем «Пособии», сообщил советским представителям, что «влиятельный член кабинета является партнером крупной организации торговцев наркотиками». (В действительности это был министр юстиции Франции.) Хотя Орлов признался ЦРУ, что эта сенсационная информация была получена «между 1926 и 1928 годами», то есть в тот период, когда был резидентом во Франции, он утверждал, что не может ни вспомнить фамилию своего осведомителя из французской полиции, ни указать его имя в списке, представленном ему ДСТ³³.

По-видимому, «провалы в памяти» случались у Орлова именно тогда, когда нужно было вспомнить какие-то недостающие важные детали этих французских эпизодов. Ту же характерную для него тактику он применял, отвечая на вопросы ЦРУ относительно сути этих важных эпизодов. К 1965 году, когда его допрашивали по просьбе французской контрразведки, такие подробности имели лишь чисто историческое значение, и прошло уже почти три десятка лет с тех пор, как он открыто признал, что стал невозвращенцем. В этом случае, как и во многих других, Орлов никогда не имел намерения чистосердечно выкладывать все свои старые секреты. Однако из того, в чем он признался, можно заключить, что в период первой работы за границей он был глубоко вовлечен в осуществление многих важных операций. Орлов также научился быть удачливым игроком в тайных играх разведки. Хотя он прибыл в Париж, зная назубок по работе в контрразведке правила конспирации, во Франции Орлову пришлось столкнуться с практическими проблемами их осуществления в чужой стране.

В разведывательной работе, как стало известно впоследствии, использовали специальные термины, начиная с таких очевидных эвфемизмов, как «явка» для обозначения тайных рандеву и «легенда» для обозначения историй, придуманных для прикрытия, и кончая «дубками» или «тайниками» для обозначения мест, где оставляют донесения, и «книжками» – для обозначения паспортов или «земляками» – для обозначения коммунистов других стран. «Кличка» означала кодовое имя; «подстава» – провокатора; «внутренник» – так называли внедрившихся агентов, а «расчет» означал физическое уничтожение вражеского агента. Орлову как офицеру советской разведки также пришлось овладеть всеми практическими приемами ремесла, включая умение оторваться от полицейского наружного наблюдения, выбирая сложные маршруты, при этом излюбленным методом была смена видов транспорта, например пересадка из автобусов в такси. Для передачи документов отдавалось предпочтение библиотекам и погруженным в полутьму кинозалам. По словам Орлова, в 20-х и 30-х годах ОГПУ особое предпочтение отдавало использованию кабинетов «доверенных дантистов и врачей», которые были излюбленными местами действительно важных встреч³⁴.

По словам Орлова, чтобы отличить провокаторов от настоящих осведомителей, требовалось обладать шестым чувством. В подтверждение он рассказывает в своем «Пособии» о случае, происшедшем в одном парижском кафе во время пробной «встречи» с высокопоставленным сотрудником французского министерства торговли. Рандеву, как рассказывает Орлов, было организовано с целью дать оценку этому чиновнику, который за последнее время неоднократно намекал советскому торговому представителю во Франции, что готов сотрудничать с русскими. В доказательство своей искренности француз передал папку с секретными данными, касающимися торговой политики его правительства в отношении СССР. На первый взгляд, он казался потенциально ценным источником, однако было в обстоятельствах прямого контакта с ним нечто такое, что насторожило советского офицера. Инстинкт подсказал ему, что следует проявить чрезвычайную осторожность при проведении этой встречи. С этой целью он позаботился о том, чтобы направить двоих своих самых верных агентов для наблюдения за встречей со стороны. Она была запланирована в не вызывающей подозрений обстановке многолюдного парижского бистро³⁵.

Как оказалось, принятые меры предосторожности оказались отнюдь не лишними. Орлов рассказывает далее, что, как только советский офицер сел, он заметил двух мужчин, сидевших за несколько столиков от него. «Эти двое похожи на полицейских агентов», – сказал он вызывающе французскому чиновнику, который слишком поспешно постарался развеять его беспокойство: «На мой взгляд, они выглядят как типичные представители среднего класса, брокеры, возможно, которые заключают свои сделки в кафе».

Как только офицер ушел, французский чиновник из министерства торговли, как сообщили наблюдавшие за ним агенты, сразу же поднялся и пересел к этим двум мужчинам, и у них завязался оживленный разговор. Агенты подслушали, что упоминалось о Коминтерне и несколько раз о России и русских, а затем один из французов оплатил счет и все трое уехали в одном такси!

В 1965 году Орлов раскрыл ЦРУ, что имя французского чиновника, занимавшегося в министерстве торговли вопросами торговли с СССР, было, кажется, Велман. У Орлова возникли подозрения, когда тот стал передавать французские документы, оказавшиеся не заслуживающими никакого внимания. Он рассказывал, что лично взял под контроль это дело и стал настаивать, чтобы Велман принес на встречу в кафе «Оснер» документацию, касающуюся торговых договоров. Тот так и сделал, уверяя, что документы необходимо возвратить ему на следующий день. Однако Велман, который обычно отличался пунктуальностью, опоздал на второе свидание. Это навело Орлова на мысль, что он, возможно, доложил в полицию и что для него расставлена ловушка³⁶.

Как вспоминал Орлов, Велман прежде всего задал вопрос: «Вы принесли документы?» Уверенный в том, что французская полиция ведет наблюдение за их встречей, как писал Орлов в своем «Пособии», он позаботился о том, чтобы его не поймали с поличным. Поэтому он сказал своему французскому «контакту», что правительственных документов при нем нет и что они находятся у другого его коллеги, который ждет их в одном ресторане в Булонском лесу. Чтобы поехать туда, они взяли такси, что дало возможность агентам Орлова убедиться, что в этом ресторане за ним нет слежки. Затем Орлов организовал передачу документов и немедленно после этого ушел. Он утверждал, что так и не сообщил Центру о своих подозрениях. Хотя Велман продолжал передавать документы в течение последующих нескольких лет, Орлова не покидала уверенность в том, что это был один из десяти случаев, когда он имел дело с двойным агентом. Подтверждением его подозрениям служил тот факт, что, хотя на первый взгляд французские документы были весьма важными, при ближайшем рассмотрении оказывалось, что они не имеют никакой реальной ценности. Это давало основания предполагать, что все это было никчемной информацией, специально подготовленной контрразведывательной службой Франции³⁷.

«Так, – заключил Орлов с удовлетворением, как будто поздравляя себя самого, – грубая попытка французской полиции внедрить двойного агента была разоблачена в зародыше»³⁸. Он признавался также, что «рукопашная схватка» с разведслужбой противника имела для него «особого рода притягательную силу». Хотя их учили смотреть на офицеров иностранных разведок как на профессиональных шпионов, себя советские офицеры разведки считали «революционерами, выполняющими опасные задания партии». Тем не менее существовало между ними то, что Орлов характеризовал как «некую духовную общность». «Встреча с агентом иностранной разведки, – писал Орлов, – вызывала у меня такое же возбуждение и любопытство, какое возникает у двух противников-летчиков, когда они видят друг друга в просторах неба»³⁹.

Разведывательная работа Орлова как резидента ОГПУ в Париже не ограничивалась операциями против внешних врагов. Он поведал, что нес личную ответственность за «подчистку» ошибок, сделанных в первые годы, когда усилия Центра, направленные на создание агентурных сетей, приводили к засылке агентов, совершенно не пригодных для работы под видом бизнесменов. Такие ошибки, писал он, обходились весьма дорого, поскольку большинству агентов ОГПУ не хватало смекалки, необходимой для бизнеса. Слишком многие фирмы, созданные на широкую ногу, чтобы оперативник выглядел процветающим бизнесменом, потерпели катастрофический провал, когда дело доходило до привлечения потенциальных агентов. Кроме того, соблазн, который представляли собой огромные средства, необходимые для шпионской деятельности тайных агентов и выдаваемые советским торгпредством, нередко превращал их в крупных казнокрадов.

Одной из первых задач, которой пришлось заняться Орлову, был допрос Юрия Праслова. Этот случай он описывает в общих чертах в своем «Пособии». Судя по подробностям, которые Орлов сообщил ЦРУ (и которые были переданы французской ДСТ в 1965 году), Праслов был первым советским «нелегальным» резидентом, работавшим во Франции. «Он был надежным сотрудником службы, направленным туда работать под прикрытием коммерческой деятельности», – рассказывал Орлов в ЦРУ, раскрыв при этом, что кодовое имя Праслова было «Кепп». Хотя он не мог назвать конкретной даты начала операций, Орлов, тем не менее, сообщил ЦРУ некоторые подробности расследования, которое проводил в 1926–1927 годах, когда был резидентом в Париже и работал под «крышей» торгпредства⁴⁰.

Праслова направили в Париж с латвийским паспортом и легендой бизнесмена, для того чтобы создать во Франции экспортно-импортную фирму. Орлов был не в состоянии вспомнить (в который раз!) название компании, которую открыл Праслов в роскошно отделанном помещении. Однако он рассказал в ЦРУ, что тот работал во Франции вместе с другим агентом по фамилии Богвуд, с которым действовал в Турции. По словам Орлова, именно этот Богвуд донес на Праслова, в результате чего Центр решил расследовать обстоятельства коммерческой деятельности его товарища. Орлов обнаружил, что, несмотря на то, что был нанят многочисленный персонал, Праслову не удалось заключить ни одной выгодной сделки или завербовать хотя бы одного агента. Он обратился тогда за помощью к Михаилу Ломовскому, своему другу, который был главой советского торгпредства. Тот согласился помочь Праслову, передав в его ведение большой объем товаров, экспортированных из Советского Союза, за которые Праслов немедленно получил большие комиссионные⁴¹.

Неудивительно, что тесная деловая связь между мнимым гражданином Латвии и русскими вызвала интерес у французской контрразведки. За фирмой Праслова «Сюрте женераль» установила столь тщательное наблюдение, что это мешало ему проводить какие-либо шпионские операции. Тем временем благодаря большому объему операций, проходивших через торгпредство, в распоряжении Праслова оказались десятки миллионов франков. Прикарманив два миллиона, этот советский агент был охвачен угрызениями совести и решил поправить финансовые дела, попытав счастья за игорными столами «Казино де Довиль».

Когда Орлов потребовал на просмотр бухгалтерские книги фирмы, преисполненный раскаяния Праслов признался, что спустил девять миллионов франков в казино и что он готов для расстрела вернуться в Москву. Праслова, несомненно, ликвидировали бы по возвращении, если бы не личное обращение начальника ИНО Триллисера к Сталину. Триллисер оказался зятем одного из приспешников «Большого Хозяина», просьба которого подвигла Сталина на не характерный для него акт великодушия: он приказал заключить бывшего резидента в концлагерь на пять лет⁴².

Когда происходили случаи, подобные случаю с Прасловым, Орлов, основываясь на личном опыте, понимал, что советские разведывательные операции все еще являются полюбительски неэффективными. Это ощущение подтверждалось целой цепью провалов весной 1927 года, которые выявили действительно слабые места в разведоперациях ОГПУ за рубежом. В марте того года поляки разоблачили агентурную сеть в Варшаве, которой руководил белогвардейский генерал; затем было разоблачено как центр шпионажа советское торгпредство в Стамбуле. В апреле в результате полицейского рейда на советское консульство в Пекине было изъято большое количество шпионских документов, а затем швейцарцы арестовали восьмого члена французской шпионской группы, возглавлявшейся Жаном Креме, высокопоставленным членом французской компартии. В мае была арестована группа австрийских сотрудников министерства иностранных дел за передачу Москве секретных документов. Однако самый тяжелый удар по советской разведке был нанесен в том же месяце британцами, которые по наводке одного информатора организовали массированный налет на офис англо-советского общества «Аркос» в лондонском Сити.

Последствия налета на «Аркос» самым непосредственным образом отразились на Орлове. После того как Стэнли Болдуин, британский премьер-министр, объявил о выдворении из страны персонала как торгпредства, так и советского посольства, парижской резидентуре было приказано взять на себя руководство тем, что осталось от советских разведывательных операций в Англии. В своем «Пособии» Орлов писал, что суть проблемы заключалась в том, что практика размещения резидентур ОГПУ в посольствах и связанных с ними торгпредствах превращала их в громоотводы, когда приходила беда и агентов разоблачали. Провал агентурных сетей приводил к тому, что на головы советских дипломатов обрушивались обвинения в неподобающем поведении, а связанные с ними люди из местных компартий получали ярлыки шпионов, маскирующихся под политическую партию.

«Каждый раз, когда разоблачалась шпионская группа, работавшая на СССР, следы вели прямо в советское посольство со всей вытекающей отсюда враждебной шумихой вокруг, – отмечал Орлов в конце 20-х годов. – Советскому правительству было желательно реорганизовать свои разведывательные операции на территории других государств таким образом, чтобы в случае провала агентов следы не вели в советское посольство и чтобы советское правительство получило возможность отрицать любые связи с разоблаченной шпионской группой»⁴³.

Орлову пришлось самым непосредственным образом столкнуться с этой проблемой, когда в начале 1928 года его направили в Берлин в качестве сотрудника советского торгпредства, которое являлось тогда главной европейской базой растущего аппарата советской внешней разведки.