Двадцать суток искусственной комы прошли для Алексея словно миг. Глаза медленно открылись, голова немного, но противно кружилась. Через несколько секунд размытые цветные пятна перед взглядом сфокусировались, превратились в очертания предметов. Тихо гудела, словно убаюкивая, регенерационная капсула. Он повернул голову, по панелям сбоку от прозрачных стен капсулы текли непонятные графики и цифры. Проснулся Алексей уже здоровым, лишь на груди белел маленький, словно звездочка, след от пули. Он ужасно зудел, но только когда через пару минут пришли санитары и открыли капсулу, а затем освободили от пластиковых фиксаторов руки, мальчик начал яростно чесать грудь. Санитары помогли ему слезть на пол и, проведя одноместную палату заставили лечь на кровать. Следующим утром его разбудили рано. Ближе к обеду, после целой кучи вымотавших все нервы непонятных медицинских тестов, врачи объявили диагноз: «Здоров» и выписали из больницы.

Едва бледный мальчишка с маленькой сумкой с немудреными пожитками через плечо спустился с крыльца приемного покоя, в стоящем напротив «рено», открылась дверь и вышли двое плотных, коренастых парней, похожих словно близнецы. Они представились джигитами Мурадин-Бея. Усадили мальчика в машину, она тронулась, наматывая километры дороги к дому Мурадин-бея. Авторитетный пиратский вожак проживал в городе Варча в двухэтажной вилле, отделанной пластиком под кирпич, четырехлучевой звездой, раскинувшейся в двух десятках метров от Реки, всего через пару километров пути вдоль извилистого берега впадавшей в Море. Хозяин вместе с женой и дочкой – ровесницей Алексея Милой: черноволосой молчуньей с тонкой «осиной», как у матери талией и правильными чертами лица, обещавшей через пару лет вырасти в настоящую красавицу, встретил машину у ворот усадьбы. Двое его старших дочек давно вышли замуж и проживали с мужьями. За день до этого довольный нотариус вышел из особняка Мурадин-Бея. Вознаграждение за пустяковую услугу: оформление опекунства над Алексеем Гиреем, превзошло все ожидания. Когда мальчишка неловко выбрался из машины, Мурадин-Бей подошел к нему и мрачно вперил в лицо прожигающий взгляд:

– Теперь со мной будешь жить, ты сын моего кунака, я позабочусь чтобы ты вырос добрым воином!

Алексей в знак согласия молча наклонил голову. Мальчик уже достаточно повзрослел и понимал, в жестоком мире взрослых, тем более в клановом обществе «Нового Кавказа» он, потерявший последних родственников, может рассчитывать только на себя, а еще на Мурадин-Бея, кунака отца.

Мурадин-бей покровительственно потрепал подростка по плечу.

В неприметном домике позади виллы, где проживала немногочисленная прислуга Мурадин-Бея: повариха и садовник, за порядком в особняке следили приходившие два раза в неделю две уборщицы, мальчишке выделили маленькую комнату, показавшуюся ему очень уютной. Первым делом он повесил на стену портрет матери, немного поколебался и портрет отца занял место рядом.

На следующий день утром в комнатку к Алексею зашла жена Мурадин-Бея.

– Тебе надо попрощаться с отцом, собирайся, поедем на кладбище.

Мальчик до боли прикусил губу, но сдержал непрошенные слезы и согласно наклонил голову.

Женщина вызвала хозяйскую машину, через пятнадцать минут она затормозила на стоянке у кладбища. Дальше кованной ограды супруга Мурадин-бея не пошла, по мусульманским канонам женщинам нельзя заходить туда, да и помочь она ничем не могла. Пять лет тому назад во время покушения на супруга она попала под шальной выстрел, и пуля насквозь пробила голову. Жизнь женщине спасли, но зрение восстановить так и не сумели, слишком большие повреждения получила кора головного мозга. Даже высокотехнологичная медицина двадцать третьего века не всесильна. У калитки она слегка подтолкнула мальчика левой рукой – в знак скорби, в плечо.

– Иди Алеша, отца похоронили рядом с могилой твоей мамы.

Скромный обелиск с годами жизни и фамилией под овалом портрета серел между кустов самшита и толстых каштановых стволов. Глупый и неугомонный ветер игрался, раскачивал над ними вечнозеленые ветки. Тишина, покой, лишь сверху доносился сорочий ор, делили что-то неугомонные. Несколько минут мальчик безмолвно смотрел на родные могилы, в опущенных, когда-то пухлых углах рта, легла жесткая горесть. Неутомимо стучали в висках серебряные молоточки, во взгляде возникла недетская серьезность. Словно в единый миг мальчишка стал взрослым. После убийства отца и, после того как он сам уничтожил нескольких аватаров, он необратимо изменился. На свет вылупился некто иной, хотя внешне и похожий на прежнего Алексея, но намного более жесткий и безжалостный, способный, подобно волку, клыками вырвать горло врага.

Он наклонился к холмику черной, свежей могилы. Рука, словно прощаясь, провела по влажной, после ночного дождя земле. Затем подошел к посеревшей плите, покрывавшей могилу матери. Он тогда был маленький, но отлично помнил, как ее хоронили. Тогда впервые его охватило чувство глубокого одиночества, оцепенев от жалости к себе он два дня просидел один в комнате, и только вызванный отцом психолог сумел «вернуть» его в действительность. Щеки запылали от стыда. Он горевал об отце, но самому себе не соврешь, то, давнее горе, когда он прощался с матерью было намного сильнее. Хотя это и неправильно, но ее он любил больше.

Расстегнув рубаху, вытащил висевший на простой веревке матерчатый мешочек, с ним он никогда не расставался. Окружающие считали, что там амулет, но это было не так. Развязал завязки, в солнечных лучах серебром блеснул маленький материнский крестик, жесткие мальчишеские губы бережно коснулись металла:

– Алла берга, – прошептал он. Как необходимо говорить христианам, он не знал, но думал, что если ТАМ кто-то есть, то он простит его незнание.

На следующий день после завтрака телохранитель Мурадин-Бея посадил его в машину вместе с Милой и отвез в школу.