40. Полковник на крыше

В доме, где располагался офис Типографа, на втором этаже слева горел свет. Я прикинул: в доме два подъезда, позавчера я входил в дальний. Свет горит именно у Типографа.

– Заезжай во двор. Останови здесь.

– Ты надолго?

– Пять минут, не больше.

Я вышел из машины, обогнул дом. Свет действительно горел в том окне, где должен быть офис Типографа.

Я вошел в подъезд, поднялся на второй этаж, хотел постучать, но по обитой искусственной кожей двери стучать бесполезно. Я толкнул ее. Она открылась.

Типограф сидел в кресле спиной к двери. Руки его были привязаны к подлокотникам тонкой белой веревкой.

– Эй!

Типограф не двигался. Голова его была опущена.

Я подошел ближе: закрытые глаза, бледное восковое лицо, ноги тоже привязаны к стулу, на обнаженных до локтей руках – запекшаяся кровь, ожоги. Перед смертью его пытали. На всякий случай я попробовал прощупать пульс – мертвое безжизненное запястье.

Ярко светила люстра, визитные карточки были по-прежнему аккуратно разложены на овальном столике, на полках порядок. Я подошел к стенному шкафу, вынул из кармана платок и, касаясь ручек платком, открыл несколько ящиков – бумаги, счета. Потом поискал глазами сейф. Нашел не сразу, за письменным столом, почти на уровне пола. Дверца сейфа оказалась открытой. Заглянул внутрь: пусто.

Я прошелся по комнате. На круглом столе в углу – кипа бумаг. И я сразу заметил рукопись. Десять-двенадцать страниц, исписанных аккуратным мелким почерком. По-немецки. Скорее всего, это то, что я ищу.

И в этот момент я услышал скрип тормозов. Внизу, рядом. Я подбежал к окну. Две полицейские машины остановились около подъезда. Похоже, я в ловушке.

Я сунул рукопись в карман и выскочил из комнаты, прислушался. Внизу заскрипела дверь, там уже полицейские.

Стараясь не шуметь, я начал осторожно подниматься на третий этаж. Свет от уличного фонаря проникал через треугольные окошки в пролетах лестницы, и я мог легко ориентироваться. Обе двери на третьем этаже, солидные, с металлическими табличками, как и можно было предположить, оказались запертыми. Я осмотрелся и увидел узкую лесенку типа пожарной, ведущую вверх, не достающую до пола. Я подпрыгнул, подтянулся, поднялся по ступеням и уперся головой в люк.

«Выход на крышу», – решил я.

Действительно это был выход на крышу.

На мое счастье, она оказалась плоской. Я прошел ее с одного конца до другого. Два люка. Один, через который я влез, другой, скорее всего, во второй подъезд.

«Воспользоваться другим подъездом нельзя, – сообразил я. – Выйду прямо на полицейских».

Я пытался найти пожарную лестницу. Опять обошел крышу и обнаружил лестницу на стороне, обращенной к пустырю. Она начиналась метра на два ниже карниза: нужно повиснуть на руках и попытаться попасть на узенькую ступеньку ногой. Я лег на крышу, посмотрел вниз. Был бы моложе – и то не рискнул. Альпинист я никудышный.

Я посмотрел вниз: со стороны дворика – одиноко стоящая кикина машина с потушенными огнями, с другой стороны – мигалки полицейских автомашин.

Дальше на крыше оставаться рискованно. Полицейские обязательно начнут обследовать дом – если уже не начали – и могут появиться здесь с минуты на минуту. Если они меня найдут, то объяснить, как находящийся в стране проездом советский дипломат оказался на крыше, будет очень трудно. Выход один: попытаться спрятаться в другом подъезде. Не ахти какой вариант, они пойдут и туда, но все-таки выигрыш времени.

Я открыл люк и по такой же лестнице, как в подъезде, откуда я пришел, спустился на площадку третьего этажа. Проверил, можно ли запереть люк так, чтобы его не открыли с крыши. Нет, невозможно. Я осмотрел двери третьего этажа. Заперты. Спустился на второй. Две двери и обе заперты.

Оставалось спуститься ниже. На первом этаже тоже две двери: одна на улицу – туда нельзя, но другая, к моему удивлению, оказалась открытой. Я проник в темный коридор. Свет зажигать не стал и на ощупь пошел вдоль коридора, пытаясь открывать двери. Первая же распахнулась, и я попал в комнату, освещаемую с улицы светом фонарей и мигалками полицейских машин.

Это было, скорее всего, кафе для работающих в этом здании. Столики, стулья, прилавок, на нем кофеварка, сахарница, поднос с бумажными стаканчиками и пластиковыми ложками. Сзади прилавка дверь, там, наверное, комната, где хранятся продукты. Я подергал дверь: заперто.

Я вернулся в коридор и в этот момент услышал шаги. Кто-то спускался…

Я бегом вернулся в кафе: если забаррикадировать дверь столами, они не смогут ее открыть и подумают, что она закрыта изнутри.

Схватив первый попавшийся стол, я потащил его к двери.

В этот момент дверь начала медленно открываться. Я замер.

На пороге стояла Кики:

– Быстрее.

Я застыл со столом в руках.

– Да быстрее же!

Я никак не мог прийти в себя, она схватила меня за руку:

– Поставь стол.

Я поставил его на пол.

– Идем. Только тихо.

Она была босиком и ступала совершенно бесшумно. Я засеменил следом.

Мы выскочили в коридор, поднялись на второй этаж. Одна из дверей на этаже теперь была открыта и держалась на туфлях Кики. Она вытащила туфли из дверного проема, дверь, закрывавшаяся изнутри английским замком, захлопнулась.

Теперь можно отдышаться. Сюда полицейские не попадут.

– Быстрее, быстрее, – торопила Кики.

Маленький коридор, несколько дверей и два туалета. Кики потянула в мужской. Я безропотно подчинился. Окна в туалете открыты. Я подошел к подоконнику и увидел внизу, совсем рядом, крышу кикиной машины. Вылезти – никакого труда. Я собирался встать на подоконник, но Кики остановила:

– Подожди.

И одним движением, держа туфли в руках, ловко выпрыгнула из окна. Я даже не услышал стука ног о крышу машины. Теперь моя очередь. Я опустил ноги и осторожно коснулся крыши. Кики уже спрыгнула на асфальт:

– Давай руку.

Наконец я в машине. Первым делом проверил: автор «Ревизора» мирно покоился на заднем сиденье. Мотор завелся быстро.

– Тихо работает, – с удовольствием отметил я.

Через пять минут мы были на шоссе.

* * *

– Я видела, как ты разгуливаешь по крыше, – захлебываясь от радости, рассказывала Кики. – Ну, думаю, попал он в переплет!

– А полицейских ты видела?

– Еще бы! Как заметила мигалки, сразу выключила свет в машине.

– Почему?

– На всякий случай. Не люблю я их.

– И дальше?

– Думаю, как помочь. И вижу открытое окно на втором этаже, невысоко. Тихонько подгоняю машину. Подтягиваюсь. Оказываюсь в туалете. Потом – в коридор, сунула туфли в дверь, чтобы не закрылась, и на крышу. Тебя нет. Значит, ты внизу, в какой-нибудь комнате. И я – вниз…

– Ты сильная, – я гладил ее по плечам, ногам. – Как ты смогла подтянуться? Там высоко.

– Я тебе говорила, что была чемпионкой по плаванию. В трех видах.

Теперь наступила моя очередь рассказывать. Я решил не усложнять:

– Я увидел свет в окне, ну, думаю, Базиль еще в бюро. Поднимаюсь, стучу. Никого. Собирался спускаться, вдруг слышу – внизу полицейские. Зачем, думаю, мне встречаться с ними…

Кики понимающе кивала головой.

– Остальное ты знаешь. Базиля я так и не нашел.

Я обнял ее, пытался поцеловать.

– Не надо. Ты грязный. И я тоже. Приедем ко мне, первым делом – в джакузи. Ты любишь мыть девочек в джакузи?

– Да, – «признался» я. – Это мое самое любимое занятие.

Я еще ни разу не мыл девочек в джакузи, но, посмотрев на Кики, понял, что это мне понравится.

Мы остановились около трехэтажного дома.

– Приехали, – Кики выключила мотор. – Обещай мне, что больше не будешь лазить по крышам!

– У тебя дома есть высокая табуретка?

– Нет. Есть только диваны. Диваны, диваны, диваны… Кстати… Тебе не кажется, что я сегодня зачастила в мужские туалеты? К чему бы это?

Глава девятая
С ГОГОЛЕМ В РУКАХ

41. Жизнь по-французски

Кики разбудила меня в девять часов:

– Когда просыпается американец, американка ему предлагает: «Пойдем, милый, на кухню, вместе приготовим завтрак». Когда просыпается немец, немка ему сообщает: «Вставай, милый, я приготовила завтрак». Итальянка просит: «Пойди приготовь мне завтрак». А у нас француженка говорит: «Давай еще поваляемся часок, а потом спустимся в кафе».

Так и поступили. Кафе оказалось за углом.

– Два кофе и два круассана.

Когда покончили с круассанами, я вынул из кармана чековую книжку:

– Сколько стоит твоя машина?

Кики удивилась:

– Немного, но мне она дорога как память.

– Сколько стоит вместе с памятью?

– Ты хочешь ее купить? – она покосилась на чековую книжку.

– Да. Сначала цену назовешь ты, потом я.

– Машина проверена временем.

– Да, но проверяли слишком долго.

– Скажем, тридцать… пять тысяч.

– Цена ей не больше двадцати пяти.

– Добавь еще двадцать и бери вместе со мной.

– У тебя есть вторые ключи?

– Есть.

– Я тебе позвоню сегодня вечером и скажу, где оставил машину. Завтра ты сможешь ее забрать.

– Далеко отсюда?

– Далеко.

– В нашей доброй старой Франции?

– Немного дальше.

Кики немного подумала:

– Когда преступник проникает в дом к американке, та делает все, чтобы выручить его. Если к немке, та тут же сдает его полиции. Итальянка влюбляется, бросает мужа и пятерых детей, признается во всем падре, и тот в течение пяти лет укрывает обоих в подвале.

– А француженка?

– Француженка идет вместе с преступником на следующее дело. Понял? Я не знаю, какие у тебя документы, но со мной переехать границу легче. А вот двадцать пять тысяч франков я у тебя возьму. Продам эту машину, куплю другую. Эта точно на ладан дышит.

«Хорошая мысль, – подумал я. – Ее машина могла уже засветиться, и поменять ее было бы кстати уже сейчас».

– Может быть, мы проделаем эту операцию прямо сейчас? – предложил я.

Кики не согласилась:

– Нет. Лучше я представлю к оплате твой чек, когда ты будешь далеко. Гаражист, где я буду покупать новую машину, тут же позвонит Табуретке. И вообще, в такой ситуации не надо новых движений. Все должно быть понятно, люди должны догадываться и быть счастливы, что догадались. Переспал – и поехали кататься. Просто и ясно.

Я про себя улыбнулся:

«Учить французов конспирации – дело пустое, они все как отлучившиеся на минуту с баррикад».

– Куда едем?

– В Женеву.

– Когда мы должны там быть?

– Сегодня вечером.

– Придется ехать через Париж: новая дорога через Реймс не достроена, и там можно попасть в пробку. Поэтому за вечер не ручаюсь, но ночевать будем в Женеве. Это точно.

* * *

Мы вырулили на шоссе номер четырнадцать, и Кики засунула кассету в магнитофон. Почти до самого Парижа мы слушали, как Депардье читает «Чужого» Камю.

При подъезде к Сержи Кики вынула кассету.

– Ты не устала? Я могу сесть за руль.

– После Парижа. Объезд очень сложный.

Машины в три, а иногда в четыре ряда двигались со скоростью около ста километров, и не проходило двух-трех минут, как дорога или делилась на две, а иногда и на три, или две полосы сворачивали направо или налево. Кики отлично ориентировалась в этой путанице. Она внимательно следила за указателями, и ее машинёнка, то зажатая между огромными траками, то неожиданно одна на полосе, с такой же скоростью, как и все остальные, вертелась то налево, то направо через мосты и акведуки, но все время оставаясь на дороге номер десять.

– Кто живет на севере, тот должен знать дорогу на юг как «Марсельезу». Знать мелодию и подсматривать текст. Я раз десять объезжала Париж и ни разу не запутывалась.

Появился указатель «На Лион».

– И сейчас не запутаюсь. Смотри.

На большом панно было написано: Дорога номер шесть. Ницца. Генуя. Марсель. Монпелье. Барселона и… Женева.

И мы повернули на шестую дорогу.

– Хочешь, я сяду за руль? – снова предложил я.

– После Фонтенбло будет сервисная стоянка. Там перекусим и поменяемся местами.

Сразу после второго поворота на Фонтенбло появился указатель на сервисную стоянку.

Эти стоянки на основных французских дорогах – как маленькие города: рестораны, магазины, заправки. Я посмотрел на часы:

– Уже почти два. Надо в ресторан.

Желудок у французов запрограммирован: они обедают (у них это называется «завтрак») с двенадцати до двух, ужинают (у них это называется «обед») с семи до девяти.

Кики не согласилась:

– Нет, в ресторан не пойдем. Нам надо засветло добраться до границы. Возьмем по паре сандвичей. Пообедаем перед Лионом.

И здесь все французы одинаковы: два сандвича, по полбагета: один с сыром, другой с ветчиной.

Я купил сандвичи и карту.

В одном из переходов я заметил факс-аппарат. Интересно, не делает ли он копий. Я собирался сделать копии в Женеве. Но если это можно сделать здесь…

Оказалось, машина копии делает.

Я заплатил сто двадцать франков и аккуратно снял копии со всех двенадцати листов, который взял у Типографа.

– Теперь поведу я.

И снова Депарьдье и Камю.

Оссьер, Бон.

– Где будем обедать? – спросил я.

– В деревенском ресторане около Бург-ан-Бресс.

Ну, Бресс я знал. Лучшие куры в Европе.

– Попробуем бресских кур?

– Ошибся, но не намного. Не кур, но тоже птицу.

Отгадать было нетрудно.

– Утку.

– Нет.

– Неужели гуся?

– И тут ошибся. Цесарку. Около Поллиа, это махонький городишко перед Брессом, есть ферма. Туда я тебя и отвезу, и накормлю настоящей цесаркой. Это дорого, но мне повезло, мой спутник не только не бедный, но и не скупой.

После Шалона мы повернули налево, и еще через двадцать минут, ровно в семь часов, я подрулил к одноэтажному зданию с вывеской «Веселая цесарка», хотя, на мой взгляд, это место вряд ли должно веселить цесарок.

– Это здесь. Цесарка – это цесарка. Американка вообще не знает, что такое цесарка, немка знает, но экономит и не покупает, итальянка покупает на черном рынке, и ей вместо цесарки продают недокормленную курицу. Только француженка знает, где можно дешево купить настоящую цесарку.

Цесарка действительно оказалась прекрасной.

И опять в путь. Я хотел снова сесть за руль, Кики меня остановила:

– Лучше я, скоро граница.

Минут через сорок подъехали к пограничной будке.

Кики остановила машину в трех метрах от будки, оттуда вышел вежливый швейцарский пограничник:

– Цель поездки?

– Увеличить в Швейцарии число красивых женщин, – ответила Кики.

Пограничник улыбнулся:

– Жалко только, что мадам с супругом. Я вам завидую, месье.

И мы проехали, не предъявив документов.

– Куда дальше? – спросила Кики.

– Прямо. Скоро мы будем на улице Сервьетт. А там рядом отель Бристоль.