– О, доблестные мужи и умудренные годами старцы – мои сыновья и братья, о правдивые и преданные советники мои, о верные мои слуги и неусыпная стража, дальние и ближние родичи! Рядом со мной, на почетнейшем месте, восседает наш гость – посланный самим Кемошем для спасения жизни нашей, великий герой, именующий себя Конаном Киммерийским. Высшие силы снизошли к мольбам, и в час бедствия, постигшего род наш, привели мужа сего туда, где ныне покоилась бы тленная плоть шейха вашего, равно как и тех, кто был с ним…

Далее последовало длиннейшее и расцвеченное зачастую не совсем достоверными подробностями описание нападения раваха на караван шейха и последующая битва песчаного червя с героем из далекой Киммерии. Говорил Джагул неимоверно долго, а потому, что никто не смел прикоснуться к пище, пока владыка оазиса не закончил, Конана терзали муки голода, многократно усиленные соблазнительными ароматами, исходившими от блюд, до которых следовало только лишь дотянуться, но проклятый восточный этикет (а нарушение его считалось у зуагиров неслыханным оскорблением), не позволял сделать это. И когда шейх, наконец, умолк, пригубив вина, и дав тем знак к началу торжественной и одновременно поминальной трапезе, Конан ухватил румяный и сочный телячий окорочок и, вцепившись в него зубами, тотчас же забыл обо всем.

Трапеза окончилась, когда солнце уже почти исчезло за острыми вершинами Кезанкии, и Конан подумал, что для того, чтобы подняться на ноги ему сейчас потребуются недюжинные усилия – столько он не ел никогда. В то же время шейх продолжал настаивать, дабы гость отведал еще что-нибудь. Ну, к примеру вот эту удивительно редкую на столе зуагиров кефаль, выловленную в Вилайетском море, тщательно поджаренную и закопченную, политую оливковым маслом и лимонным соком, сияющую ржавой корочкой с нефритовыми кляксами зелени… Конан слабо сопротивлялся.

Шейх, посмотрев на него хитрыми глазами, наконец, предложил подняться и отправиться в сад, где киммерийца ожидал новый сюрприз.

– О Конан, сейчас ты узришь то, что я берегу превыше всех драгоценностей и сокровищ рода. То, что я храню и лелею как зеницу ока моего. Но тебе, как человеку, которого зуагиры семьи Баргэми жаждали бы видеть среди своих кровных братьев, я покажу этот прекраснейший из цветов, когда-либо вскормленных плодородной почвой нашего осиянного благодатью оазиса.

Конан насторожился. Он прекрасно знал, что в Туране называлось “прекраснейшим цветком”. А если еще вспомнить речи шейха о том, что победитель раваха с большой радостью принимался в род и семью, то дело принимало достаточно интересный оборот. Тем более, что Джагул хочет именно показать сей “цветок” неожиданному гостю, а подобное на востоке, как правило, не принято. Уж не сватать ли его собрались?

Джагул встал первым, приглашая гостя следовать за ним. Крякнув, Конан с трудом поднялся и, осторожно ступая, двинулся вслед за хозяином. Выйдя в неприметную боковую дверь, они оказались в прохладной тени развесистых пальм, среди благоухающих цветов редкостной красоты, и лавируя по извилистой, аккуратно вымощенной гладким камнем дорожке, углубились в сад. В самом его сердце возвышалась белая мраморная плита, к которой лепились несколько чаш в виде многоцветных раковин. С верхней чаши из скрытого в толще камня источника по капле стекала, сверкая алмазными бликами, чистая родниковая вода; переливаясь через волнистый край каждой из чаш, она с мелодичным звоном капала вниз, в следующую купель, а затем собиралась в небольшой бассейн, где резвились среди пушистых водных растений редкие и очень дорогие золотые рыбки, украшенные длинными, прозрачными шлейфами плавников. А вокруг мраморного водоема гордо расхаживала пара павлинов, демонстрируя друг другу свои великолепные, отливающие изумрудом и лазурью, веера хвостов.

– Красиво… – сказал Конан, больше заботясь о том, как бы не нарушить приличия звуками рвущейся наружу после непомерно обильного пиршества отрыжки.

– Дочь наша, Мирдани! – воззвал Джагул елейным голоском и на его лице появилась ласковая улыбка. – Выйди, о сокровище сердца моего!

“Ну, вот, началось, – подумал Конан, – сейчас будут сватать…”

Из-за пышного розового куста, усыпанного крупными, ярко алыми цветами, показалась женская фигурка, закутанная в белоснежный шелк с вышивкой золотом по краям.

– Подойди к нам, возлюбленная дочь, – проблеял шейх, – и поклонись спасителю отца твоего от безжалостного раваха. И я позволяю тебе, о Мирдани, поднять накидку…

Девушка легкой, воздушной походкой приблизилась к отцу, поклонилась гостю и, повернувшись лицом к шейху, с еле слышным вздохом откинула полупрозрачное кисейное покрывало.

Представшая взору варвара красавица была смуглой, с длинными пушистыми ресницами, скромно прикрывавшими большие, миндалевидные, темные как агат, глаза. Конан, как большой ценитель женской красоты, залюбовался тонким носиком с легкой горбинкой, нисколько не портившей его изящную форму, маленькими, чуть припухлыми, как у ребенка, губками, правильным овалом лица, обрамленным иссиня-черными волосами, собранными в четыре тяжелые косы, лежавшие на узких плечах. Ростом дочь шейха была невелика, чуть полновата, но это придавало ее очаровательной фигуре особую прелесть. Мирдани молчала, глядя в землю, и слегка теребила край отброшенной с лица ткани, явно смущаясь тем, что ее лицо, которое можно было показывать только отцу и братьям, ныне пристально изучает чужой, незнакомый мужчина, да еще и прибывший из далекой, неведомой страны. Наконец, поборов в себе робость, прекрасная Мирдани осмелилась поднять глаза на суровое скуластое лицо мужчины и, слегка зардевшись, проговорить:

– Легок ли был твой путь, о чужеземец? – голосок девушки прозвенел в неловкой тишине точно журчание воды, плещущейся в фонтане, находившемся неподалеку. – Позволишь ли поцеловать твою руку, державшую меч, что сохранил жизнь моему возлюбленному отцу?

Она уже взялась своими нежными ручками за грубую кисть северянина, но он отдернул руку, спрятав ее за спину.

– Еще чего! В моей стране принято по другому.

Под ошарашенным взглядом шейха Джагула, Конан обнял другой рукой Мирдани за плечи, привлек ее к груди, и, склонив голову, коснулся губами, прохладных, бархатистых и восхитительно нежных губ красавицы. Девушка поначалу пыталась слабо отстранить его, упираясь ладошкой в могучую грудь, но затем сникла, целиком отдавшись власти сильных, настойчивых губ чужеземца, забыв даже о присутствии отца…

– Мирдани, доченька… – жалобно пролепетал шейх, не осмеливаясь обидеть гостя, но в то же время понимая, что остановить киммерийца следовало бы немедленно. К его радости, пылкий поцелуй длился не слишком долго, и красавица, откинув голову и глубоко дыша посмотрела на Конана светящимися от неожиданно дарованного счастья глазами.

– Я хочу отдать Мирдани замуж за одного из сыновей эмира Шангары, – промямлил Джагул, переводя взгляд с киммерийца на дочь. Но оба точно и не слышали его слов, глядя друг на друга нескончаемо долгим взглядом, полным внезапно вспыхнувшей нежности.

– Тебе, о чужеземец, оказана большая честь видеть тот бриллиант, коим я дорожу пуще всего сущего, – сказал шейх уже немного строже, беря за локоть Мирдани и отводя ее от Конана. Дева вновь скромно потупилась и залилась алым румянцем. – Иди, дочь наша. Иди, отдохни. А я пойду устрою гостя в его покоях.

Мирдани закрыла лицо кисеей и легким шагом удалилась от фонтана, скрывшись в зелени сада. Конан, проводив ее взглядом, подумав, что было бы неплохо узнать, где находятся покои Мирдани. Шейх настороженно проследил за тем, как дочь вошла в густые заросли, за которыми скрывалась потайная дверца, ведущая во дворец, и, повернувшись к гостю, улыбнулся, скрыв за улыбкой тревогу.

Когда киммериец был препровожден на отдых в предоставленные ему апартаменты и остался, наконец, один, то понял, что спать пока не хочет, а валяться без дела было не в его привычках. Бесцельно побродив по комнате, Конан подошел к блюду с фруктами, взял крупный душистый персик, понюхал его и надкусил, но в этот момент в коридоре послышались шаги, дверь раскрылась и на пороге появился тот самый человек, что встретил караван у ворот крепости Баргэми.

– Я Самил, начальник стражи дворца шейха, – низко поклонился он.

– Ну и?..

– Не нужно ли чего почтенному гостю?

– Нет, не нужно, – отозвался Конан, подозревая, что Джагул мог прислать главного стражника проверить, на месте ли северянин и не отправился ли он бродить по дворцу в поисках красавицы Мирдани.

“Можешь передать старому хрычу, что я никуда не делся, – с усмешкой подумал Конан, – по крайней мере, пока…”

– Мой шейх послал меня еще для того, чтобы узнать, не желает ли доблестный воин согреть свое ложе теплом любви?.. – вкрадчиво сказал Самил, не зная, какова будет реакция на эти слова.

– То есть? – переспросил Конан, прекрасно, однако, понимая, что подразумевает Самил под данным предложением. Однако же затеплилась надежда, что старик решился расплатиться за свое спасение принятым у некоторых племен зуагиров способом. Неужели сейчас здесь появится Мирдани?.. Было бы неплохо!

– Для услаждения твоего готов шейх прислать тебе прекраснейшую из женщин, обитающих под сводами сего жилища.

– Это кого же? – снова спросил киммериец, уже будучи уверенным, что его надежды сбываются. Самил поклонился снова и с радостной улыбкой сообщил:

– Свою любимую жену!..

У Конана вытянулось лицо. Вот ведь не повезло!

– Это что же, ту самую старушенцию, которая омывала мне ноги?

– Нет, не бойся, почтенный, то была старшая жена, а любимая моложе ее на целых двадцать лет, – лукаво улыбнулся Самил.

“Так, «старшей», наверняка, под семьдесят, а «любимой», похоже, будет все пять десятков. Щедр шейх! Ну, уж нет!”

– Нет, спасибо, – отмолвил Конан, изображая на лице еще более лукавую улыбку. – Передай шейху Джагулу безграничную благодарность, но я не могу принять его подарок.

– Передам, конечно, передам, – закивал Самил. – В таком случае, я еще хочу сообщить, что милостивый шейх приказал поставить у дверей комнаты охрану, дабы никто не обеспокоил твой сон, о северный воитель. Спи же спокойно!

С этими словами, Самил, пятясь, вышел и тихонько прикрыл дверь. Конан успел рассмотреть, что с другой стороны, в коридоре, находятся четверо вооруженных копьями и щитами стражников.

“И чего мне такая честь оказана? – смеясь про себя, подумал он. – А Джагул-то хитрец, хотел подсунуть мне свою престарелую женушку, надеясь, что тогда будут и овцы целы, и волки сыты. А теперь, чтоб я не пустился на поиски его драгоценной дочери, шейх еще и стражу поставил. Сейчас, небось, клянет собственное тщеславие, понимая, что совершил ошибку, показав мне Мирдани. Можно подумать, будто я не справлюсь с четырьмя стражниками или сколько их там…”

Сквозь узенькое окошко, затянутое цветной слюдой, было видно, как полная луна поднялась над садом, посеребрив верхушки пальм и превратив капли фонтана в изумительные драгоценности, сверкавшие холодным голубоватым светом. Дворец шейха погрузился в сон. Изредка перекликалась меж собою ночная стража. Конан, который, наконец, почувствовал усталость, улегся на подушки и, вспоминая восхитительную свежесть коралловых губок прекрасной Мирдани, уснул.

* * *

Пронзительный, раздирающий душу женский вопль в клочья разорвал ночную тишину, когда луна скрылась за горами, и ночь вступила в самый черный свой час. Мгновение спустя где-то в глубине дворца загомонили многие голоса. Конан проснулся, как всегда, мгновенно, и, нашарив в темноте рукоять меча, вскочил на ноги, вслушиваясь. Паника нарастала, поглощая подобно волне весь дворец шейха Джагула, а когда чуткий слух киммерийца различил звякнувшее железо, стало ясно, что где-то совсем недалеко начался бой. Поспешно натянув штаны и накинув безрукавку, варвар рванулся к двери и распахнул створки ударом ноги. Коридор заливал колеблющийся оранжевый факельный свет, но рядом со входом в покой, предоставленный киммерийцу, стражи не оказалось. Надо полагать, что, заслышав сигнал тревоги, все охранники ринулись туда, где сейчас звенели напуганные женские голоса, раздавались крики о помощи, и сталь ударяла о сталь. Держа меч наготове, Конан устремился по коридору, зацепив по дороге бесценную кхитайскую вазу в рост человека, которая с грохотом разлетелась на тысячи осколков. Даже не обернувшись, он выбежал к лестнице, миновал два ведущих наверх пролета и уже перед дверью ведущей, как он полагал, в женскую часть дворца, едва не сбил с ног двух странных низкорослых существ с багрово горящими в темноте глазами.

– Это еще что такое? – рыкнул Конан, но увидев наставленные ему в грудь древка необычного оружия – на толстую палку было насажено широкое изогнутое лезвие, похожее на ятаган, понял, что эти карлики и есть виновники случившейся во дворце шейха Джагула паники.

Конан поднял меч.