Глядя, как лекарь хватает шейха за запястье, смотрит в закатившиеся глаза, суетливо роется в сумке, сует под нос повелителю какие-то пузырьки, Конан подумал: “Да, пожалуй, шейху Джагулу уже никто не поможет. Хватил удар беднягу… Жаль, конечно, забавный был старикан, дочку свою любил… Кстати, дочка! Гнаться мне теперь за ней или не стоит? Турлей-Хан, судя по выражениям шейха, мерзавец неописуемый, и Мирдани в его гареме делать совершенно нечего. Да и сосуд этот загадочный, опять же… Ладно, обещания следует выполнять, хотя бы из уважения к покойным.” Последнюю мысль Конан едва не произнес вслух, всмотревшись в осунувшееся лицо и остекленевшие глаза Джагула. Лекарь продолжал еще делать вид, что предпринимает все усилия для спасения господина, но сам уже понял, что шейх Джагул аль-Баргэми ныне на пути к Серым Равнинам, куда ведут все земные дороги.

Вдруг, немилосердно расталкивая толпу, к телу шейха подбежал человек в запыленной дорожной одежде зуагиров, склонившись над ним, пристально всмотрелся в окаменелое лицо и медленно, будто с тяжким усилием, положил руку на полуоткрытые мертвые глаза Джагула…

Не став дожидаться трагической сцены, которая неминуемо последовала бы за заключением лекаря объявившего о смерти владыки, Конан прошел через сад во дворец. Воспользовавшись тем, что большинство слуг еще ничего не знало, он выяснил, где может смыть с себя следы боя с демоном, и сказал, чтобы ему принесли обед. Хорошенько отмокнув в напичканном всевозможными благовониями бассейне и облачившись в новые одежды, принесенные рабами, варвар приступил к трапезе, которая оказалась не столь изысканной, как вчерашняя, но все же по-восточному щедрой. Ему накрыли прямо возле бассейна, в одной из уединенных частей дворцового сада. Старательно обгладывая баранью лопатку, киммериец строил планы на оставшуюся часть дня. Безусловно, было необходимо выехать из крепости Баргэми как можно быстрее и направиться в сторону Султанапура, тем паче, что сейчас у Конана имелось все необходимое: добрый конь и куча денег. Единственно, необходимо было выяснить у того, кто займет место шейха Джагула, нужна ему Мирдани или нет.

“А если нет? – мелькнула мысль. – Еще чего доброго, потребуют назад денежки… Так я их и отдам!”

Словно в ответ на его мысли, возле бассейна появился высокий и статный мужчина лет сорока – сорока пяти в окружении троих зуагиров в белоснежных нарядах, вооруженных сверкающими обнаженными саблями. Лицом он несколько походил на Джагула – надо полагать, что почивший шейх был таким во дни молодости. Суровые темные глаза в упор смотрели на киммерийца, лицо от виска и до подбородка пересекал узкий сабельный шрам, терявшийся в черной с серебристой проседью бороде. Судя по грозному виду явившегося зуагира, и готовому к бою оружию телохранителей, можно было подумать, что они пришли схватить Конана и заточить его в темницу. Только вот за что? На всякий случай, киммериец положил ладонь на рукоять меча, с которым не расставался ни при каких обстоятельствах, и спокойно посмотрел в глаза незнакомцу. Он узнал человека, который закрывшего глаза покойному шейху в саду.

– Ты ли Конан из Киммерии? – красивым баритоном осведомился бородатый.

– Может, и я, – осторожно ответил варвар, решив пока не говорить лишнего.

– Мое имя Джафир аль-Баргэми. С этого дня я – шейх нашего рода.

“Ну, вот, начинается… – тоскливо подумал Конан. – Сейчас потребует назад деньги – мол, это все папашины дела, а я про них знать ничего не желаю. Вот всегда так! Но получит этот новоявленный шейх мое золото исключительно через мой труп. А скорее всего, через свой.”

Мрачные предположения Конана, к счастью, не оправдались. Джафир чуть склонил голову, приветствуя киммерийца, сел рядом с ним и жестом руки отослал стражу. Конан, однако, не убрал ладони с гарды меча.

Помолчав немного, Джафир заговорил:

– Как ты можешь видеть, чужеземец, в минувшие дни Кемош послал нашему роду множество испытаний. Наши души скованы цепью несчастий, начавшихся с того злосчастного часа, когда караван отца прошел над жилищем раваха, да будет семя его проклято всеми богами! Затем под покровом тьмы в дом наш пробрались мерзкие джавиды и, принеся смерть многим воинам рода, похитили возлюбленную сестру нашу Мирдани. И вот теперь весь род Баргэми оплакивает своего любимого шейха, который в течении многих и многих лет защищал нас от врагов наших, и укрывал детей своих, подобно орлу, простирающему крылья над птенцами своими…

Бесшумно появившиеся рабы принесли и поставили рядом с ними еще один столик с легкими угощениями и вином и столь же незаметно удалились.

– Мне очень жаль, Джафир, – сказал Конан попытавшись изобразить на лице сочувствие. – Ты что-нибудь хочешь от меня?

– Отец наш шейх Джагул щедро заплатил тебе, Конан, за то, чтобы ты вернул Мирдани в лоно родного дома. Когда ты сможешь исполнить обещанное?

– До Султанапура полный день пути, а похитители и Мирдани, скорее всего, уже в виду городских стен.

Джафир удивленно поднял бровь, и Конану пришлось рассказать новому шейху все, что произошло в подземельях раваха и передать ему признание Самила.

– Я всегда не доверял этому мерзавцу, – мрачно заметил Джафир. – В Царстве Теней он будет самым последним рабом Нергала! Что ты собираешься делать сейчас, варвар?

Последнее слово Конан пропустил мимо ушей, потому что давно уже не обижался, когда его так называли. Он считал, что варваром быть ничуть не хуже, чем, скажем… зуагиром.

– Я? – прогудел Конан. – Пожалуй, отправлюсь в Султанапур прямо сейчас. Я хорошо отдохнул и поел. Только вот э… плащ бы неплохо новый, а то старый… загажен порядком.

– Плащ? – уголком рта усмехнулся новый шейх, помнивший, что Конан сменил уже как-то вонючую шкуру горного льва на великолепный мех леопарда, а последний – на шкуру барса. Если дело и дальше пойдет так, то придется заводить в Баргэми специальный зверинец, в котором будут выращивать всяческих красивых зверей на плащи киммерийцу. Разорение! – Ну, будет тебе плащ… варвар! – Джафир щелкнул пальцами, и вскоре Конан, скрыв досадную гримасу, накинул на плечи шкуру киммерийского лесного медведя. При этом Джафир, сделав серьезное лицо, поведал северянину о том, что ему дарована очень дорогая шкура редкого северного зверя, купленная за внушительную сумму у купцов, побывавших в далеких холодных странах. Конан оценил по достоинству тонкий юмор Джафира и с ехидной усмешкой сказал:

– Спасибо, шейх. Я таких редких северных зверей, – эти слова он выделил голосом, – в свое время словно крыс давил, а их шкуры, что покупаются за баснословные суммы у пройдох-торговцев, у нас в Киммерии валяются в каждом доме, и на них спят охотничьи собаки…

– Ну, и прекрасно, – едва сдерживая улыбку, ответил Джафир, – пусть этот плащ напоминает тебе о родине.

Конан не стал продолжать обмен колкостями и не без удовольствия отметил, что, наконец-то, встретил в крепости Баргэми хотя бы одного нормального человека, с которым можно иметь дело. Кивнув головой шейху, варвар поднялся и собрался было уходить, но сильная рука Джафира легла ему на плечо. Конан обернулся.

– Послушай, варвар, я знаю про вашу сделку с отцом. Знаю, что он не дал тебе еще пять тысяч золотых, вручив в обмен какую-то магическую безделушку. Я немного разбираюсь в… э-э… магии и не верю будто никчемный кинжал может тебе помочь больше, нежели золото. Так что, перед тем, как отправиться в путь, зайди к казначею и возьми у него вторую половину денег. А кинжал оставь себе в память об шейхе Джагуле аль-Баргэми. Я надеюсь вскорости снова увидеть тебя… В день, когда ты привезешь Мирдани в этот дом, как я полагаю, целой и невредимой…

– Кстати, – с некоторым смущением сказал Конан, – не объяснишь ли ты мне, зачем это твой покойный отец показывал мне Мирдани, позволил открыть ей лицо, и ясно намекал, что хотел бы видеть меня своим родичем? А потом сказал, будто Мирдани обещана в жены сыну эмира Шангары…

Джафир одарил Конана дружеской белозубой улыбкой, хитро подмигнул и ответил:

– Видишь, у меня много сестер, большинство из которых не замужем, а выдать их за кого-либо довольно трудно… Они, хм, мало похожи на Мирдани. Вот отец и показывал всем возможным женихам, и даже, – Джафир вздохнул, – Турлей-Хану, именно ее, как самую красивую из сестер, подразумевая, что все его дочери таковы и даже еще лучше, ведь эта – последняя… Пара-тройка простаков купились на его нехитрую уловку и взяли в жены старших сестер Мирдани, которые, я скажу тебе, достаточно безобразны. Ну, что ж, теперь ты все знаешь. Я буду ждать от тебя вестей. Удачи тебе, варвар!

С этими словами Джафир повернулся и быстро пошел прочь от бассейна. Киммериец посмотрел ему вслед, сказав вполголоса:

– А он парень не промах… Будь шейх свободным человеком, мы бы с ним могли дел натворить…

Конан был глубоко убежден: те, у кого есть семья и какая-либо должность, обречены жить в своем маленьком мирке, и ничего интересного в их жизни произойти не может. Такие люди, в большинстве своем, и не хотят приключений. Киммериец даже слегка посочувствовал Джафиру, который теперь навсегда привязан к затерявшемуся в пустынях Турана оазису.

Конан вышел в сад и осторожно пробравшись мимо убитых горем многочисленных жен почившего шейха, собравшихся в кружок и оглашавших двор рыданиями и причитаниями, прошел по знакомой ему тропинке к казначейству.

Новый шейх не обманул варвара, и казначей с кислой миной выгреб из огромного сундука несколько горстей золотых монет, затем медленно, точно прощаясь с каждым желтым кругляшом, под пристальным взглядом Конана отсчитал нужную сумму, и ссыпал в кожаные мешочки. После чего, заложив руки за спину и задрав подбородок, отошел в сторону, не желая видеть, как удостоившийся неслыханной милости от молодого и не знающего цены золоту шейха северный дикарь, присваивает себе то, что так долго, так мучительно собиралось и ревниво оберегалось при жизни славного, доброго Джагула. А Конан без всяких угрызений совести, но с невозмутимым видом человека, получившего достойную оплату за честный труд, сгреб мешочки в охапку, тем более, что он видел, насколько велико было богатство рода Баргэми и сколь ничтожно малы по сравнению с бездонными сундуками десять жалких кусочков кожи наполненных золотом, которые теперь будут лежать в седельной сумке гирканийского жеребца. Напоследок Конан не удержался и поддел надувшегося казначея:

– А ты уверен, что здесь нет фальшивых монет? Может быть, стоит проверить?

Казначей, обернувшийся на эти слова, застыл с открытым ртом, не в силах вымолвить и слова, а северянин только рассмеялся и, довольный, покинул сокровищницу Баргэми.

* * *

Огненный край дневного светила только что скрылся за неровной горной грядой. Лучи его золотым веером прорезали полосу облаков над горизонтом, подсветив их снизу яркой охрой. Небо наливалось густой вечерней синевой, слепящий белый цвет песков смягчился до оттенка старой бронзы, и теперь взгляд отдыхал, скользя по плавным волнам барханов. Дневная жара медленно уползала, скрываясь в их глубинах, сменяясь легкой вечерней прохладой – наступило то время суток, которого ждет каждый путешественник в пустыне. Скоро пески накроет черным пологом ночь, и ее холодное дыхание развеет остатки дневного тепла, которое вновь народится только с восходом солнца.

Одинокий всадник на буланом коне двигался в сумерках к побережью моря Вилайет, где стоит торговый город Султанапур – северный оплот Империи Туран.

Конан оглядывал окрестности в поисках места для ночлега и, наконец, различил в сгущающейся темноте очертания полуразрушенной башни, некогда служившей сторожевым постом туранского войска, а заодно и маяком для заплутавших караванов. Пустив коня рысью, Конан приблизился к развалинам и спешился. Накинув повод на один из сохранившихся в стене башни железных крюков, видимо, служивших коновязью, он осмотрелся и, поняв, что находится здесь один, без опасения вошел вовнутрь через отверстие, бывшее когда-то входом. Оказавшись на первом этаже древнего строения, варвар догадался, что здесь не так давно кто-то побывал: на полу чернело свежее кострище, а у стен была свалена огромная куча сухих колючек, предназначавшихся для костра.

– Вот и славно, – сказал сам себе Конан. – Спасибо неизвестному, позаботившемуся о моем ночлеге.

Бросив охапку колючек на пятно кострища, киммериец заметил, как под слоем золы еще тлеют несколько угольков. Обрадовавшись, что не придется доставать кремень и мучиться с высеканием искры, Конан, набрав в легкие побольше воздуха, раздул огонь, и, когда костер как следует разгорелся, решил поесть, благо в Баргэми его щедро одарили всевозможной снедью. Разложив еду возле костра, Конан устроился поудобнее на каменном полу, расстелив шкуру “редкого северного зверя”, и собрался было откупорить кувшин с вином, как вдруг приметил у дальней стены нечто белеющее в полумраке. Конан отставил кувшин, встал и подошел поближе. У его ног лежал обрывок белой кисеи, украшенной по краю узором, вышитым золотыми нитями. Северянин без труда узнал покрывало, которым защищала от нескромных взглядов свое обворожительное личико Мирдани.

– Что ж, я на верном пути, – сказал Конан, нагнувшись, поднял кусочек ткани и положил его за пазуху.