Я знаю, что пробьет двенадцать раз —
И ты появишься. Зажгутся свечи.
Твой пестрый зонт, водой дождя слезясь,
Подсохнет, грустно сморщившись у печи.
Твой плащ, попав впервые в этот дом,
Давно пропахший холостяцким бытом,
Брезгливо передернет рукавом
И провисит всю ночь тут, позабытый.
А по утру исчезнут зонт и плащ,
И свечи воском вслед им прослезятся.
Останусь, одинок, пьян и пропащ,
Ждать, когда вновь часы пробьют двенадцать.
Стон удовольствия и наслаждения тихий вздох.
Черт это выдумал для искушения или Бог?
Мы на стене фантастической тенью слились вдвоём.
Граней стиранье, понятий смешенье: «твоё-моё».
Грудью к груди: словно сердце у нас одно гонит кровь.
Как называется это – нам всё равно. Пусть любовь.
Пробую жадно на вкус твои соки, ищу ключи.
И исступление нотой высокой звенит в ночи.
В жарких объятьях сплетаемся снова мы, как в борьбе.
Все поцелуи мои нарисованы на тебе.
Вместе к вершине взбираемся страсти, и рвется вскрик.
Вдруг разлетаемся вместе на части на долгий миг.
Мы теперь знаем, всего себя просто ли отдавать.
Падаем снова на мятые простыни на кровать.
И на телах наших каплями пот, как в траве роса.
Знать бы: грешим или, наоборот, рвемся в небеса?
После за это куда, и не знаю мне: в ад ли, в рай?
Лишь бы с тобой, лишь бы вместе до края, потом за край.
Закат подкрался, затихает сад,
Вновь по листве стекает тень ночная.
От твоих губ не отвожу я взгляд
И замерев словам твоим внимаю.
А воздух – словно негой напоен,
И та же нега в томной твоей позе.
Мне кажется – я сплю и вижу сон,
Глаз не свожу с тебя я, как в гипнозе.
Нет никого здесь, кроме нас двоих.
Вот вдруг ты что-то грустное запела,
И на уста я нежные твои
По-прежнему гляжу оцепенело.
Пой, говори, но не молчи, прошу я —
Не то не удержусь от поцелуя.
Любовь уходит на излете лета.
И точный день не назовешь, когда
Вдруг прервалась, как песня средь куплета,
И утекла сквозь пальцы, как вода.
И остается только сожаленье,
Что чувствами я обманулся вновь.
С досадой вспоминаются мгновенья,
Когда от взглядов закипала кровь.
Любовь уходит – я не жду возврата.
К чему? Страницу я перевернул.
Не пьян я больше страсти ароматом,
Я трезво наконец на всё взглянул.
Любовь уходит. Буднично, неспешно.
И гаснет искрою в душе, на дне…
…Да, будут встречи новые, конечно,
Но вот вернется ли любовь ко мне?
Я – падший ангел.
Ты – восставший демон.
Меня отверг Эдем.
Ты рвался в высоту.
На миг сошлись лишь
На одной черте мы,
Наивно раем посчитав эту черту.
А через миг —
Так был он или не был?
Всё та же сила,
Что столкнула нас,
Тебя уже влекла всё дальше в небо,
А моё тело опускала в грязь.
Четверть века – немало,
Но не ощущаются бременем.
Настоящее чувство – не мода:
Оно не подвержено времени!
И за руку твою не устанет
С любовью держаться рука моя.
Губы шепчут: «Родной». И в ответ:
«Дорогая! Прекрасная самая!»
Взгляды тонут друг в друге,
Сердца бьются в такт,
Мысли часто так сходятся.
Жизнь щедра не всегда,
И порой нам за счастье
Бороться приходится.
Но встречаем невзгоды мы вместе,
Что б ни было послано нам судьбой.
Губы шепчут: «Родная, держись!».
И в ответ: «Не сдавайся, ведь я с тобой!»
Четверть века – лишь дата,
Лишь столб верстовой на большом пути.
И пусть знать не дано нам,
Как долго еще предстоит по нему идти,
Мы обнимемся крепче
С надеждой во взглядах и смерти назло самой.
Ты прошепчешь: «С тобой навсегда».
Я отвечу: «Навечно, любимый мой!»
Море ладонями пенными гладит
Берег Шотландии милой, лаская.
Люди, впустите меня Христа ради!
Я вам за это спою и сыграю.
Многие годы брожу по дорогам —
Гонят тоска и нужда менестреля.
Вам благодарен я был бы премного,
Коль накормили б меня и согрели.
Старость теперь моей спутницей стала.
Тронула плечи – спина искривилась.
По́ходя волосы мне приласкала —
И седина на висках появилась.
Здесь уж бывал я когда-то: мир тесен!
Нынче к вам скуку явился нарушить.
Знаю я много преданий и песен —
Их к очагу собирайтесь послушать.
Арфы коснусь я рукою неспешно,
И отзовутся покорные струны,
Сопровождая мелодией нежной
Повесть мою о красавице юной…
В этих краях подрастала девица
В домике скромном, в семье небогатой.
К ней иль посвататься, иль подивиться
Многие горцы съезжались когда-то.
Цвета фиалки глаза, косы вьются,
Стан ее жадно мужской взгляд ласкает,
Алы уста. Но кому достаются?
Кто с них украдкой лобзанья срывает?
Ради кого отвергает Давина
Всех женихов – холодна, непреклонна?
В сердце ее лишь один есть мужчина —
Это отцовский батрак Нил Макдоннан.
Но, видно, мужем ей стать он не сможет:
Жадный отец на мольбу не сдается —
Дочь свою хочет продать подороже,
Раз уж вокруг богачей столько вьется.
Жалкий поденщик? Еще не хватало!
Коль небогат, к чему с нищим родниться?
Гнать его в шею! «Проваливай, малый!
Сватает дочку купец из столицы!»
Только батрак не бросает затею.
Смотрит орлом, держит прямо он спину:
«Коли возьму я и разбогатею,
То за меня ты отдашь ли Давину?»
Тут только хитрость, наверно, поможет.
«Да, обещаю, коль ты раздобудешь
Тыщу дукатов. Тогда уж, ну что же,
Свадьбу сыграем, и зятем мне будешь».
Эдакий куш бедняку и не снился.
Так-то! Исчез из селенья Нил вскоре.
Кто говорил: с горя он утопился,
Кто говорил, что уплыл он за море…
Год пролетел…
Гордо споря с волною,
Мчался корабль, паруса надувая,
В тучах играл ветер в прятки с луною,
Что-то негромко в снастях напевая.
Тихо на палубе. Лишь у фальшборта,[6]
Облокотясь о планширь,[7] Нил Макдоннан
Замер в раздумьях в кольчуге потертой,
Глядя в лицо морской глуби бездонной,
Время от времени взор устремляя
Вдаль, где видны уж знакомые скалы…
Близко Шотландия, сердцу родная!
Горцу для счастья ведь нужно так мало:
Сила, свобода, меч верный и ветер,
Вереска запах несущий и хлеба,
Преданный конь, самый быстрый на свете,
Звуки волынки да родины небо.
Только вот мрачная тайна хранилась
В стылой душе и в устах крепко сжатых —
Память о том, когда року на милость
Сдался Макдоннан, продавшись в солдаты.
В битвах чужих и с чужими врагами
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке