– Я не уверена, я видела, – весомо проговорила баба Надя. – Все прочие за фокусником следили, по сторонам не глазели, а я как раз почти за спиной Генриетты сидела – все видела. Осталось только выяснить, пользуется ли наша собачница сердечными пилюлями, имеет ли доступ к рецептам, понимаешь?

– Пожалуй, да… – пробормотал Архипов и первым вышел из номера.

Генриетта Константиновна Разольская открыла дверь не сразу. Вначале крикнула «Минуточку!», шуршала чем-то минуты полторы, потом приоткрыла дверь совсем чуть-чуть и в щелочку взглянула на визитершу.

– Надежда Прохоровна? – удивилась. Смоляной парик сидел на ней немного косо, из-под черных прядок выбивались седенькие волоски, помада на губах лежала тоже кое-как. Богачка была совершенно не готова к приему гостей и приглашать к себе не торопилась. – Чему обязана?

– Ох, – простонала баба Надя, – у вас нитроглицеринчику не найдется?

– В главном корпусе есть врач. Позвоните, вам принесут таблетку.

– Ох, ох, – запричитала сыщица Губкина и так показательно схватилась за сердце, что Разольской ничего не оставалось, только как посторониться и пропустить захворавшую соседку в номер.

– Сейчас, сейчас, Надежда Прохоровна. Проходите. Садитесь на диван, я мигом! – И скрылась в спальне.

Баба Надя, шаркая, ввалилась в гостиную, огляделась по сторонам: ничего себе номерочек, не хуже нашего будет. Завиточки, канди-боберы…

К гостье сразу же подбежал Арно, обнюхал ее ноги, баба Надя сказала псинке «у-тю-тю»…

Собака на дружбу не повелась. Приподняла верхнюю губу, показала меленькие острые зубы и наморщила нос.

Ух ты! Надежда Прохоровна хорошо знала таких вот мелких злобных шавок. От горшка и вершка не будет, а норову – на хорошего ротвейлера. За пятку схватит, почтальону портки порвет, а от кошки сама на дерево вскарабкается.

Бдительно следя за собакой, баба Надя опустилась в ближайшее кресло и от греха подальше прибрала под него ноги в тапочках. Врачи врачами, а пока из главного корпуса добежать успеют, кровью истечешь…

Арно подошел ближе и, гипнотизируя гостью взглядом коричневых выпуклых глазенок, сел напротив: не балуй, тетка!

Пухлотелая Генриетта Константиновна ходко выкатилась из спальни; на ходу копошась в косметичке-аптечке, достала упаковку нитроглицерина, выщелкнула одну красную горошину:

– Вот. Возьмите.

С видом почти уже умершей бабушки Надежда Прохоровна положила горошину под язык, расслабленно закрыла глаза.

– Сейчас отпустит, – пробормотала. – А у вас этих… – слабо покрутила рукой в воздухе, – никак название запомнить не могу… ах да… – произнесла название лекарства, которым отравили Богрова. Незаметно посмотрела на хозяйку номера сквозь неплотно прикрытые ресницы.

Никакой особенной реакции. Только искреннее беспокойство.

– Вы сердечница? – негромко поинтересовалась Разольская.

– Угу.

– Давайте я все же врача вызову…

– Да нет, не надо… мне бы таблеточку… пожалуйста…

– А вам это лекарство раньше прописывали?

И снова на лице и в голосе только беспокойство, без всякого подозрительного напряжения при упоминании таблеток.

Но впрочем, и о том, что у нее нет названного лекарства, не говорит. Не отнекивается.

Надежда Прохоровна широко открыла глаза, в упор, требовательно поглядела на чуть опешившую от неожиданной перемены в гостье Генриетту Константиновну и напрямик спросила:

– А Мишу Богрова ты спросить забыла: прописывали ли ему врачи это лекарство? Предписывали вместе с алкоголем принимать?

Удар пришелся по месту. Легкое замешательство сменило понимание всего. Надежда Прохоровна прожила долгую жизнь, научившую читать по лицам: Генриетта сразу поняла, на что ей намекнула «прихворнувшая» соседка.

Слишком быстро поняла.

Отпрянула. И привычное для нее, как успела заметить Надежда Прохоровна, слегка дурашливое выражение лица сменила мина то ли брезгливости, то ли нешуточного сожаления. Верхняя губа приподнялась и напряглась, совсем как у собаки.

Разольская слепо повернулась к окну, стянула с головы дурацкий молодежный парик, провела им под подбородком, по шее…

– Убили, значит, Мишу? – сказала тихо. – Отравили…

Надежда Прохоровна наблюдала, как медленно, неотвратимо наползает на женщину оторопь, как повисает рука со стиснутым в кулаке париком. Опустив плечи, Разольская застыла соляным столбом, на несколько минут забыла о гостье, наблюдающей за ней, не слыша встревоженное сопение собаки…

Куда девалась дамочка с сумасшедшинкой в глазах? Куда ушла пугливая жертва новомодной фобии? Перед Надеждой Прохоровной стояла вполне нормальная пожившая тетка: с седеньким хвостиком на затылке, с морщинистыми пальцами, не упрятанными ни в какие атласные перчатки. На руках, где и положено, – россыпь старческой гречки, под глазами, как и у всех в этом возрасте, – мешки.

Стянув парик, Генриетта как будто утратила весь прежний ненормальный, совсем не украшавший ее шик. Кричащую яркость.

Обычной стала. Более понятной.

И сумасшествия совсем лишилась. Что тоже радовало.

В комнату тихонько постучали, Разольская очнулась, поджимая подбородок, задумчиво оглядела Надежду Прохоровну…

– Вы имеете отношение к правоохранительным органам? – спросила, прищурив только что незрячие глаза.

Надежда Прохоровна не ответила. По прежним своим расследованиям знала – как важно тонкое психологическое равновесие «момента истины», как важно его не разрушить: нарушишь, поколеблешь одним неточным словом – пиши пропало. Колыхнется внутренняя чаша в другую сторону, спрячется готовый к откровению человек в раковину и вновь уж не покажется. Передумает. Или испугается.

– Вы работаете в службе безопасности этого отеля? – продолжала допытываться Разольская, не обращая внимания на повторный стук в дверь.

Баба Надя и тут ничего отрицать или подтверждать не стала. Сидела на диване в любимой позе – руки высоко под грудью сложены – и в упор смотрела на хозяйку апартаментов.

– А впрочем, ладно, – отмахнулась Генриетта, – какая разница? – И, гаркнув в сторону двери: – Войдите! – ушла в спальню: Надежда Прохоровна через незакрытую дверь видела – села на пуфик перед туалетным столиком, начала нарядный платок на седенькую голову тюрбаном налаживать. – Принесите, пожалуйста, еще один прибор! – приказала официанту оттуда.

Привезший сервировочный столик парнишка кивнул, открыл дверь – сразу за порогом, можно сказать, высоко подпрыгивая, метался шеф Пал Палыч, строя бабе Наде из коридора страшные глаза.

Надежда Прохоровна бросила косой взгляд на сидящую перед зеркалом Генриетту – их взаимные отражения встретились взглядами – и сделала Паше незаметный жест ладошкой – уйди, мол, не до тебя, у меня тут «момент истины» назревает.

Скорее всего, верно расшифровать краткую пантомиму ладошкой Архипов не сумел. Заподпрыгивал перед официантом еще выше, зашевелил губами, выманивая движениями обеих рук бабу Надю из номера.

Надежда Прохоровна проявила строптивость, скрутила из трех пальцев тугую дулю и показала ее беснующемуся Палычу.

Сей выразительный международный жест Архипов понял. Выругался в сердцах сквозь зубы, уставил кулаки по бокам на брючный ремень и, отвернувшись, помотал головой – что с вами сделаешь, Надежда Прохоровна!

Офигевающий от прыжков охранного шефа официант закрыл дверь. Бабушка Губкина склонила голову и прошептала в район воротника:

– Прием, Паша, прием. У меня все нормально.

К воротнику мягонького домашнего костюма бабы Нади Пал Палыч пришпилил микрофон. Каждое слово, произнесенное в комнате, Архипов слышал, беспокоиться ему было не о чем, так что чего он там в коридоре выделывал – его проблемы. У нас тут тишь да гладь, у бабушек «момент истины» назревает, и малолеткам здесь не место.

Генриетта Константиновна вернулась в гостиную; как и две минуты назад, присобирая подбородок, оглядела бабу Надю…

– А я ведь сразу догадалась: не просто так уютная бабушка в коридоре с вязаньем устроилась… Вы ведь, Надежда Прохоровна, не столько носок вязали, сколько за нашей компанией приглядывали. Так?

Надежда Прохоровна не стала отрицать. Поворочалась немного, подлаживая руки под вздыхающей грудью, и продолжила терзать «допрашиваемую» «всевидящим оком».

– Понятно, – наклонила голову Разольская. – Так я и думала. – Вскинула на ровесницу глаза, усмехнулась. – Арестовывать меня пришли?

– Поговорить, – заговорила наконец-то «всевидящая» сыщица.

– Это обнадеживает, – кивнула Генриетта и села в кресло перед накрытым для завтрака столиком. – О чем будем говорить?

– О том, зачем ты вчера чашечки с кофе переставляла, – сразу переходя к привычному обращению на «ты», сказала баба Надя. – Я это видела. Пока все за циркачом смотрели, ты чашечки переставляла.

– Переставляла, – согласилась Разольская. – Но ничего в них не добавляла.

– А зачем крутила по столу?

Совершенно оправданный вопрос снова заставил Разольскую ядовито усмехнуться:

– Арно приказал.

Здрасте-здорово. Опять причуды начались.

Надежда Прохоровна посмотрела на напряженно прислушивающуюся к их разговору собаку: Арно чутко прядал ушками, перебирал тонкими лапами. Умной собачонке не нравился хозяйский тон. Настораживали некие нотки.

– Считаете меня сумасшедшей? – догадливо поинтересовалась Генриетта. – Считаете, совсем старуха сбрендила, раз выполняет собачьи приказания? – горько скривила лицо, наклонила голову набок. – А зря. Арно поумнее многих двуногих будет. Он меня охраняет.

Понимаете, Надежда Прохоровна, – ох-ра-ня-ет. Я не зря везде ношу с собой собачку, Арнольд мой маленький бодигард. Он обучен замечать чужие или непривычные запахи на моих вещах. И кажется, – Разольская невесело усмехнулась, – вчера он снова выполнил свою задачу – спас мне жизнь.

– Тебе спас жизнь? – неуверенно переспросила баба Надя.

– Да, мне, – очень серьезно подтвердила Генриетта Константиновна. – Когда мы с ним вернулись к столику от иллюзиониста, Арно наморщил нос на мою кофейную чашку. Я ее отставила. Понимаете – не переставила, не поменяла с Мишиной местами, а отставила. Миша уже выпил свой кофе, я просто взяла его пустую чашку, поставила перед собой, и все. Все, понимаете?

Надежда Прохоровна недоверчиво смотрела на собеседницу. И Разольская, не выдерживая этого взгляда, разгорячилась:

– Я не знала, что Миша не помнит – выпил ли он уже кофе, или его чашечка все еще полная стоит! Я — не знала!! Миша вернулся за столик, залпом выпил кофе, и все!

– А почему ты его не остановила?

– Откуда я могла быть уверена, что кофе отравлен?!

– Но пить же его сама не стала!

– Так… – Разольская растерянно запнулась, повторила: – Я же не знала… Не могла быть уверена. А Миша так быстро схватил чашку, выпил… – И снова почти криком зашлась: – Я элементарно не успела его предупредить! Я на представление отвлеклась! На иллюзиониста смотрела!

– Угу, – пробормотала баба Надя. Разольской она поверила сразу и тут же поняла – признания Генриетты запутывают все окончательно.

Просто с ног на голову переворачивают.

В какую из чашек была добавлена отрава – в ту, что Богров прежде выпил (ведь, как говорил Паша, лекарство это не действует мгновенно), или в ту, что не понравилась Арно? (Еще вопрос вопросов: можно ли доверять предчувствию или нюху крошечного бодигарда?)

Кого, теперь получается, хотели убить – Разольскую или Богрова?

Чей кофе был отравлен?

Может быть, выпив из чашки Генриетты, Миша за горло через минуту схватился, потому что время пришло?

Расторопный Палыч, конечно, приказал чашечки для экспертизы запаковать, но поди теперь разберись – на обоих чашках обнаружат отпечатки пальцев Богрова… Генриетта в перчатках была, испачкать краешек чашки помадой не успела… Паша приказал посуду не трогать, когда официант эти чашки уже на поднос составлял, так что расположение ничего подсказать не может…

Н-да, незадача.

И Генриетта вроде бы не врет. Надежда Прохоровна действительно видела только то, что Разольская предлагала собаке, как оказалось теперь, понюхать кофе. Как она чего-то в чашку добавляла, баба Надя и вправду не заметила…

Н-да, незадача.

Конфуз.

Надежда Прохоровна задумчиво кусала нижнюю губу… Вот к чему торопливость да самомнение приводят – к фиаско сыщика. «Пойдем, Паша, убийцу задерживать. Я все видела, все знаю…»

Тьфу, бестолочь самовлюбленная! Подставила Пашку! Тому теперь, поди, влетит от следователя по первое число. Побежали они, видите ли, с бабушкой «убийцу ловить», та все подозреваемой разболтала, процесс нарушила…

Всыпать бы этой бабушке!.. Чтоб впредь неповадно было в следствие нос совать.

– Чем отравили Мишу? – негромко прозвучал голос Генриетты Константиновны.

Надежда Прохоровна не стала попусту секретничать – все равно узнает скоро – и назвала лекарство.

– Так я и знала, – пробормотала Разольская. – Как все просто, как все хитро… – И замолчала.

– Что хитро? – переспросила баба Надя.

– Задумано убийство. Задумано и могло быть идеально исполнено.

– Идеально? – снова удивилась сыщица Губкина.

– Да. Совершенно безукоризненный, безупречный план. Если бы не Арно…

Плечи Разольской зябко передернулись, она обхватила их ладонями, стиснула крепко…

– Так ведь… – придерживая болтливый язык, не удержалась все же сыщица-пенсионерка Губкина, – я как раз тут слышала – наоборот…

(И почему Паша не приходит, не хватает за этот болтливый язык?! Приехавший вчера на происшествие следователь шибко нудным буквоедом бабе Наде показался! Такой – только случай дай – три шкуры за любой проступок спустит!)

– Что вы слышали? – подняла брови Генриетта.

– Ну… убийство за случайное отравление ни за что не сойдет…

– Это смотря у кого, – усмехнулась Разольская. – В случае со мной – убийство выглядело бы безупречным несчастным случаем. – Дотянулась до тумбочки, взяла с нее аптечку-косметичку и вынула оттуда белую лекарственную баночку. – Я каждый день принимаю эти таблетки. Строго слежу за дозировкой. Если бы я выпила кофе, куда уже