Большущий острый нож промахнулся мимо батона полукопченой колбасы, золовка подняла на гостью округлившиеся глаза…

– А ты откуда знаешь? – выговорила едва слышно и, замерев в удивлении, разглядывая невестку округлившимися глазами, прижала руку с ножом под грудью. – Сказал уже кто-то?!

– Чего сказал? – пытливо проговорила гостья.

– Дак это… про убийство…

– Про убийство? – подняла брови баба Надя. – А кого убили?

– Дак Федьку! Соседа нашего.

– Нет, – задумчиво покрутила головой Надежда Прохоровна. – Мне никто ничего не говорил. Просто у тебя молоток рядом с кроватью лежит, и дверь ты стала запирать.

Матрена так и села на табурет. Поглядела на родственницу слегка восхищенно и покачала головой:

– Неужто не врали в газете… Неужто ты сама… Ты, Надя, взаправду все сама заметила и сразу поняла – шалят в деревне?

– А чего ж тут замечать? – пожала плечами Надежда Прохоровна. – Все на виду – и молоток, и запертая дверь.

– Ну и ну, – проговорила Матрена Пантелеевна. – Прав Фельдмаршал, не все в газетах враки…

Сколько помнила Надежда Прохоровна Матрену Пантелеевну, та всегда отличалась редчайшим скепсисом по отношению к печатному слову. Просто до бешенства невестку доводили статьи про «славные колхозные будни», про «битвы за урожай», про «знатных доярок», которым лучших колхозных коров подпихивают и рекордсменок делают. Родись Матрена Пантелеевна чуток пораньше, загремела бы на Колыму, как ярая антисоветчица, и не вылезла бы оттуда до самой перестройки.

Хотя… если вспомнить, и при перестройке Матрену могли в психушку запереть. «Пятнистого» Михаила Сергеевича она тоже не шибко жаловала, жалкую участь и вечный позор ему предрекала. (Наверное, по общей неуживчивости характера и невозможности удержать ядовитый язычок на привязи.)

– А что за Фельдмаршал такой? – слегка улыбнулась воспоминаниям Надежда Прохоровна.

– А, – отмахнулась золовка. – Баламут один. Ты его, наверное, не вспомнишь – Сережа Суворов. Карпыч. Раньше важный был, с портфелем под мышкой по деревне бегал – заведовал почтой в Красном Знамени, бо-о-ольшой начальник. Нынче на пенсию выпихнули, так поутих. К народу приблизился.

«Язва, – с ухмылкой подумала Надежда Прохоровна. – Как есть – язва. Ничуть не изменилась, языком как бритвой бреет».

– Он про тебя статью в газетке еще давно вычитал, так нынче три недели за мной хвостом ходил – вызывай да вызывай родственницу из Москвы для следствия! Чуть умом от его трескотни не тронулась… – сказала, запнулась и, неловко хмурясь, поглядела на гостью снизу вверх. – А может, и зря не тронулась… Зря тебя не вызвала… Может, и был бы Федька живой… А я с молотком у кровати, в запертой избе от духоты не маялась… У меня ведь, Надежда, вчера днем кто-то в избе пошарил…

– Обокрали?! – ужаснулась Надежда Прохоровна и села на краешек лавочки у печки.

– Да нет, – отмахнулась золовка. – В серванте, где документы и всякие бумажки лежат, пошарил, но ничего не взял.

– А было что взять?!

– Дак… рублей пятьсот от пенсии остались… колечко золотое, сережек пара…

– Странно, – свела брови к переносице «знаменитая» московская сыщица. – Для лихого человека – рубль пожива.

– Вот то-то и оно! – стукнула кулаком по столу Матрена. – Я как шмон-то этот обнаружила, чуть умом от страха не тронулась! Одна ведь! Полкана пинком перешибешь! Один толк от него, что звонко брешет.

– А где ты была, когда в доме шарили?

– В огороде.

– А почему Полкан не брехал?

– Так собаки не брехали, когда и Федьку убивали, – понизив голос до зловещего шепота и приблизив раскрасневшееся лицо, проговорила парамоновская жительница. – Наш это кто-то, Надька. Собакам хорошо известный. Мой-то Полкан самый звонкий на деревне, так даже разик не брехнул, когда по дому шарили…

– А ты уверена, что шарили?

– Так тесемочка от папки с документами в щели торчала, – все тем же трагическим шепотком, от которого мурашки по спине бегали, докладывала Матрена. – Я как в дом вошла, сразу непорядок заметила. Торопился кто-то, бумажки не в полном порядке оставил, не как у меня было. – И вдруг прижала обе руки к впалой груди. – Христом Богом тебя, Надежда, молю – найди лиходея! Я ж сегодня ночью ни минуточки не спала! От каждого шороха вздрагивала да за молоток хваталась!

Совсем не так рассчитывала Надежда Прохоровна провести первый вечер в Парамонове. Надеялась посидеть душевно под чай да рюмочку, принять наливочки за помин души мужа и прочих родственников… Утром на погост по холодку сходить…

А вон как вышло. Сидит над разрезанной колбасой перепуганная Матрена, лицо английской леди в испуге кривит, страхи перечисляет…

Надежда Прохоровна вздохнула. Какие клятвы этой зимой себе давала – никаких расследований больше – чудом живая осталась! Да при полном рассудке. А вон как – снова, как скажет Лешка, вляпалась. Да все не по своей вине.

– Рассказывай, – сказала хмуро. – Кого подозреваешь?

– С самого начала? – послушно, на школьный манер, сложила перед грудью на столе натруженные руки золовка. – С пропажи курей?

– У вас еще и куры пропадали? – уточнила Надежда Прохоровна.

– И кролики, – с готовностью кивнула парамоновская жительница.

Если выжать историю досуха, избавить от охов, ахов, страхов, то начиналось так: стала в деревне Парамоново исчезать мелкая пернатая и ушастая живность.

Поначалу односельчане дружно грешили на местного бедокура Федьку Мухина, но тот все время предоставлял безукоризненное алиби – ночами, когда живность испарялась, караулил Мухин продмаг в поселке. Работал то есть, и вроде бы живность ему действительно ни к чему – расплачивались с Федькой не только сторублевками, но и подпорченным провиантом, так что не голодал, не бедствовал, пошли все на фиг.

В досаде от безысходности и бездейственности правоохранительных органов в лице участкового Кузнецова Андрея Власовича кроликовод Суворов устроил на вора засаду (с фотоаппаратом для доказательства лихого промысла), но толком никого не выследил, а только пострадал. Когда темной ночью фигура злоумышленника кралась к кроличьим клеткам, Фельдмаршал неловко высунулся из-за сарая и получил в лицо горсть ветхой соломы, что сгреб злоумышленник из пустовавшей клетки да все глаза ему запорошил. Хозяин кроликов от неожиданности грохнулся навзничь, но пару раз все же успел щелкнул фотоаппаратом.

Вор убежал, а ослепший кроликовод отправился к соседу Павлову Герману Аркадьевичу, чтоб тот отвез его в больницу на промывания глаз от соломы пополам с пометом.

Павлов быстренько проявил к пострадавшему сострадание, отвез кроликовода в районную больницу и вернул обратно уже под утро с нашлепками на глазах.

Примерно в полдень прозревший Фельдмаршал пошлепал к Мухину, чтобы вернуть пригретый соседом моток изоленты – Федька просил одолжить «немножечко» липкой ленты рукоять треснувшего тесака обмотать, но так моток и не вернул. Сергей Карпович нашел соседский дом запертым изнутри, постучал, поколотился и, решив, что сторож Федя не только ночью продмаг караулил в поселке, сколько с дружками пьянствовал, а теперь отсыпается, пошел в обход дома к окнам горницы.

Едва он завернул за угол, как промытый острый глаз почтовика сразу же приметил неладное: под окном «гостиной» господина Мухина валялось выставленное стекло с коричневым мазком почти по всей диагонали.

«Кровь!» – как рассказывал Фельдмаршал, сразу понял он. Пригибаясь, подкрался к низенькому окошку, встал на будто нарочно поставленный у стены камушек, заглянул в дом…

И вот тут-то все парамоновские собаки не оплошали – залаяли как одна!

– А-а-а-а!!!

Этот оголтелый вопль расслышала даже Матрена Пантелеевна на другом конце деревни.

Позже почтовик признался – почудился ему шорох за спиной. Перед глазами страшенный окровавленный Федька в оскале зубы показывает, за спиной шуршит чего-то, скатился Сергей Карпович с поставленного у стены камушка и завопил что было силы, чтоб, значит, самому на нож не напороться. Вдруг бродит лиходей вокруг дома убиенного сторожа – новую жертву поджидает?!

– Следственная бригада на место приезжала? – хмуро покусывая шоколадный пряник, поинтересовалась баба Надя.

– Приезжала, – кивнула Матрена Пантелеевна. – Но сначала участковый Кузнецов на «газоне» прибыл. Городские, из района, уже потом, часов через восемь, подкатили…

– Какие выводы сделали?

– Простые – убили Федьку.

– Это понятно, – терпеливо согласилась Надежда Прохоровна. – Когда, чем, какие еще телесные повреждения обнаружили на теле, что пропало, следы борьбы в комнате были?

Матрена с уважением поглядела на опытную в милицейских делах родственницу и стала отвечать по пунктам, но с последнего вопроса:

– В доме порядок был. Убили, говорят, где-то в полночь, два раза шилом в спину ткнули. Насчет пропало – не знаю, брать особенно нечего. Мобильный телефон разломанным на полу валялся – может быть, давно раскурочил его Федька, может быть, в ту ночь уронил и разбил… Об остальном лучше у Карпыча спросить, Кузнецов ему велел улицу под окнами сфотографировать, городские в деревню могли только к ночи добраться. Ну, Фельдмаршал и нащелкал дом и Федьку во всех видах.

– Толковый у вас участковый, – задумчиво проговорила бабушка Губкина.

– Это Андрюшка-то?! – неожиданно возмутилась местная жительница. – Лентяй первостепенный! Только с самогонщиками и дебоширами и делает вид, что борется! А как чего пропало – не помню, чтобы и нашел! Вот в позапрошлом годе корову в Сельцах увели… Так если бы хозяева сами ее в приемном пункте мясокомбината не укараулили – пропала бы Буренка! У Кузнецова хозяйство в Сельцах огромное, он больше о своих посевах печется, чем об имуществе соседей!

– Понятно, – вздохнула городская гостья. – Но хоть какие-то выводы он сделал? Подозреваемые есть?

– Алкаши из Красного Знамени, – кивнула Матрена, – собутыльники Федькины. Федька ведь металлом баловался, могли чего-то не поделить…

По лицу Матрены Пантелеевны было видно, что эту версию она считает глубоко неправильной, отдающей ленью и формализмом. Что и подтвердили следующие слова:

– Глупость все это, Надя. Когда к Федьке пьянчуги из Красного Знамени приходят – Полкан их за версту лаем встречает. Они ж прошлым летом умудрились его алюминиевую миску от самой будки утащить. Полкан их на дух не переносит. Да и Гаврош у Карпыча знак бы подал… Соседи они с Федькой.

– А кто вообще мог Федора убить? Кто сейчас в деревне живет?

Матрена сделала большой глоток остывшего чая и мотнула головой в сторону окна:

– Вон видишь наискосок от нас крыша зеленая, черепичная? – Надежда Прохоровна привстала с табуреточки, глянула в окошко. Большой двухэтажный домина под хорошей крышей возвышался над крепким забором, посверкивая чистенькими окнами второго этажа. Помимо флюгера-кораблика верхушку дома украшала тарелка спутникового телевидения. – Сычи. Шесть лет назад переехали, когда узнали, что газ ведут. Почитай, всю землю вокруг деревни в аренду взяли – хозяйствуют. На той неделе видела – плиту газовую на семь конфорок из города приволокли – готовятся к человеческой жизни.

Попивая чай, Матрена Пантелеевна рассказала о том, как отставной прапорщик Тарас Сыч перевозил из города серванты и ковры, жену, мамашу, дочь-невесту. Как кусок за куском отвоевывал бесхозные пахотные земли. И было в голосе Матрены больше одобрения крепкого хозяйственника, чем черной зависти селянина к пришлому богатею, устроившему на родимой улице вольготное поместье.

– Работящий мужик. Сам с утра до ночи ломается и бабам своим спуску не дает. Дочь замуж выдал, сейчас уже двое внуков-погодков по двору бегают.

– Федька, поди, им много бед доставлял? – понимающе прищурилась Надежда Прохоровна.

– Было дело, – согласилась сельчанка. – Но отвадили. Дениска-то, зять Сычовый, поначалу кажную неделю Мухе морду канифолил. Да потом вроде как подружились – рыбаки оба и выпить лишний раз не прочь. Денис мастером на бетонном заводе работает, хорошую деньгу зашибает, Сыч на его загулы сквозь пальцы смотрит, но караулить – караулит. Не позволяет в будние дни лишнего.

– А убили Федора, как я понимаю, в ночь с пятницы на субботу?

– В точку говоришь. Дениска тем вечером домой с работы приехал – от Сычей на той неделе свежей самогонкой через забор тянуло, готовились к выходным, значит.

Надежда Прохоровна пытливо и долго смотрела на родственницу, словно важный вопрос глазами задавала…

– Семья Дениску отмазала, – понимающе вздохнула Матрена Пантелеевна. – Сам Сыч сказал – до поздней ночи в бане парились, потом по рюмочке приняли и на боковую. Мол, дома сидел Дениска, на улицу ни шагу.

– А ты как думаешь?

– А что мне думать? – вздернула плечи золовка. – Федьку заточкой или шилом в спину два раза ткнули, печенку и легкое пропороли… А Дениска мог его одним кулаком зашибить.

– Н-да, – крякнула Надежда Прохоровна. – Удар заточкой – приметный, зэковский…

– Вот-вот! И Карпыч так сказал – урка Мухина прирезал! – Помолчала немного, подумала: – Только где ж его взять, урку этого?

– А кто еще в деревне сейчас живет?

Щурясь и загибая пальцы, Матрена перечислила немногочисленное парамоновское общество:

– Два года назад Герман Павлов у Николаевны дом купил. Сама-то она в город к детям переехала… Прошлым летом Стечкины дом у колодца под дачу купили… Живет там бабушка Капа с двумя внуками… Ну, я, Терентьевна, Карпыч… Остальные дома заколоченные стоят.

– Павлов убить не мог, – пробормотала баба Надя, – он вашего Фельдмаршала в поликлинику возил.

– Не скажи, – усмехнулась Матрена Пантелеевна. – Фельдмаршал рассказывал – когда из поликлиники вышел, машины Аркадича на стоянке не было. Якобы в круглосуточный магазин за продуктами ездил, а на самом деле… – Невестка развела руками. – От нас до райцентра сорок минут езды. А Фельдмаршал два часа в больнице провел – пока врача дождался, пока глаза промывали да укол для дезинфекции делали…

– А продукты, что Павлов покупал, Суворов видел?

– Не знаю, – задумчиво покачала головой Матрена, помолчала, гоняя по загорелому лицу недоуменные морщины. – Странный он какой-то, Герман этот. Вроде образованный. Ходит весь в черном, на пуговицы доверху застегнутый, за два года в огороде клубня картошки не посадил… Приезжают к нему всякие – подозрительные…

– Это какие же?

Матрена склонилась над столом, зашептала:

– А подозрительные. Молодые да стриженые либо патлатые. Ведут себя тихо. Не пьют. С девками не шебуршатся. Мы с Терентьевной думаем – не сектанты ли, а?

«Понятно, – внутренне усмехнулась баба Надя. – По мнению деревни, если мужик не пьет и картошку в огороде не сажает, значит – сектант».

– Я вот за два года ни разу в его доме не была… Не пускает Герман никого… Может, там капище какое, а, Надежда?

Надежда Прохоровна фыркнула. Но комментировать предположение не стала – всякое бывает, на деревне глаз у людей зоркий, а она этого Павлова еще и не представляет. Помнится, несколько лет назад сама своего соседа-профессора Арнольдовича за полоумного чудика принимала.

– Карпыч к нему в дом несколько раз пытался прорваться – все ж образованные мужики, нашли б о чем поговорить, но дальше сеней не попадал. Встает Герман в дверях, за косяки держится… Смотрит, как будто колья в глаза вбивает – бррр! Точно – сектант!

Сказала, откинулась назад, вроде бы добавить чего по делу собираясь, но, бросив взгляд в окошко, пробормотала огорченно:

– О, помяни только черта…

– Павлов? – привставая с табурета и вытягивая шею в сторону окна, предположила баба Надя.

– Как же! – фыркнула золовка. – Фельдмаршал собственной персоной несется! Наверное, доложили уже о твоем приезде…

По полыхающей под закатным солнцем улице торопливо шагал невысокий коренастый субъект в одетой поверх майки распахнутой рубашке, в теннисных туфлях на босу ногу, с фотоаппаратом на груди. Что-то отдаленно знакомое было в его лице, но припомнить Суворова на застольях в этом доме Надежда Прохоровна так и не смогла. На улице мелькал, здоровался важно, но простых сельчан тогда визитами не баловал.

Нынче же, пробегая мимо Полкана, поздоровался даже с собакой. Песик ответил ему ленивым «тяф», из лопухов вылезти и не подумал, постукал по травке жестким хвостом и сонно смежил веки. На улице было все еще жарко.

В сенях забухали шаги, Надежда Прохоровна села прямо, поприветствовать Матрениного соседа приготовилась…

О приезде столичной «знаменитости» никто Фельдмаршалу доклад не сделал. Шагнув через порог, Суворов замер на полуслове с разинутым ртом и так посмотрел на гостью, что Надежде Прохоровне захотелось убедиться, не измазалась ли она ненароком сажей. Не выглядит ли чудищем заморским?

– Здрасте… – выдохнул Суворов. – Это… вы? Уже?!

– Что значит – уже? – возмутилась непонятной реакции соседа Матрена Пантелеевна. – Ты чего несешь-то, Карпыч?!

– Так я это… того… Здрасте, говорю. С прибытием! – И шаркнул ножкой. – Долго же вы нас не навещали, Надежда Прохоровна! – Засеменил к столу, кланяясь при каждом шаге, табуреточку умелым движением мыска из-под стола выдвинул, сел, лучезарно улыбаясь. – Как столица? Как железнодорожное сообщение, хорошо доехали?

– Здравствуйте, Сергей Карпович, – чинно, пряча смешок, поздоровалась Надежда Прохоровна. – Столица не хворает, доехала удобно – в мягком.

Фельдмаршал нетерпеливо побарабанил по столу короткими толстыми пальцами, понадувал щеки…

– А у нас, знаете ли, не все в порядке… Лихие дела у нас творятся…

– Да наслышана уже.