– Я знаю – вы один из сильнейших видящих, – продолжал Медиус. – И для нас большая удача, что вы оказались в городе и откликнулись на наше приглашение.

Густав не стал упоминать о том, что приглашение зачем-то оформили двумя трансформерами. Кивнув колдуну и показав, что принимает комплименты, полковник поинтересовался:

– Вы в самом деле намерены «подглядеть» за правителем? – Шип все еще не верил, что этакая мысль могла возникнуть у этих перетрушенных господ.

– А разве вы сами не признаете необходимость данного поступка?

– Нет, – честно ответил Густав. – По правде говоря, я не хочу принимать участия в этом… заговоре. Поскольку подозреваю, что в крайнем случае вы сделаете меня крайним. Так?

Колдун поднял вверх раскрытую ладонь:

– Клянусь, что вы не услышите ни одного слова обвинения, полковник Шип. Мы сделаем все возможное, чтобы ваше участие осталось тайной.

– А невозможное? – усмехнулся Густав.

– Саул, – маг выразительно поглядел на слугу, старавшегося быть незаметным, – ты уже сделал, что тебе приказано?

Бритый череп слуги склонился.

– Да, мой господин. У уважаемого Велуха на столе лежит бумага из канцелярии, где расписано приглашение для полковника Шипа. Уважаемого Густава приглашают в личную гвардию правителя Пантелеймона.

– То есть… – Шип задумчиво поглядел на астролога, – сейчас я вроде бы на собеседовании? – Медиус кивнул и только тогда опустил руку, все еще поднятую в клятвенном жесте. – Но приглашение в личную охрану я могу не принимать, так ведь?

– Все верно, Густав. Нам нужна помощь, после ее оказания вы вольны принять любое решение: перейти в телохранители правителя в прежнем чине или отказаться и уйти.

– А зачем мне в принципе вам помогать? Я не хочу ввязываться…

– Полковник! – перебил астролог. – Возможно, что сейчас, пока мы с вами разговариваем, правитель Материка нуждается в помощи! Вы – солдат, Шип! Вы давали присягу защищать свою страну и государя! Неужели вы – трусите?!

Маг наседал на Густава, давил на чувство долга. Шип бросил взгляд на майора, тот густо покраснев, отвел глаза. «Не исключено, что прежде на него давили точно так же», – подумал полковник.

Но майора защищало тавро привязанности к Пантелеймону и он смог отбрехаться.

Теперь же, выбрав крайнего – полковника, отвергнутого кастой, – придворные (а может быть, и заговорщики) наседали на бывшего начальника охраны.

Шип суматошно размышлял. Подвох был налицо, чтоб там не обещал астролог. Но девяностолетнему правителю и в самом деле могла потребоваться помощь. Пантелеймона, предположим, грохнул паралич и он сейчас лежит неподвижный и беспомощный, а его немолодой приближенный Дум вполне способен оказаться в той же комнате. Увидев парализованного правителя звездочет и сам мог окочуриться от разрыва сердца.

«Что делать?.. Соглашаться или…»

Или. Послать всех к чертовой матери. Причем, немедленно. Выйти из Дворца и напиться вместе с циркачами. Забыть.

«Забыть?.. А если потом окажется, что моя трусость погубила государя? Если в этой комнате собрались не заговорщики, а искренне обеспокоенные люди? Кем я тогда останусь для потомков… трусливым наблюдателем за цирковыми представлениями, горе-воякой, овеянным позором?..»

Сказать по-совести, Густав, как и большинство сограждан, считал Пантелеймона величайшим из государей. Шип родился и прожил до сорока двух лет во времена его правления, но будучи образованным человеком отлично знал, как было прежде. Он изрядно ознакомился с исторической литературой и почитал Пантелеймона знаковой фигурой. Колоссом, реформатором. Хотя когда-то тот был государственным преступником.

Но даже государственных преступников закон допускал на Испытания Троном. Раз в пять лет Трон, восемь веков назад созданный великими волшебниками, служил индикатором способностей потенциальных правителей. Каждый из испытуемых, усаживаясь на кресло, вытесанное из скальных пород Дворца, мгновенно получал оценку. Трон менял окраску и показывал, насколько человек пригоден для высшей должности. Проверку могли проходить не только представители знатнейших фамилий и могущественных каст, но и простолюдины.

Пантелеймон же был не только простолюдином, он был – бунтарем. Незаконнорожденным мятежником, сыном слуги и знахарки, чей брак тогда не признавал закон.

Пятьдесят лет тому назад разыскиваемый крамольник заявился на Испытание в окружении своих приспешников. Огромная природная пещера, издревле считавшаяся главным церемониальным залом государства, была заполнена нарядно одетой взбудораженной толпой. Колдуны и видящие, телепаты и простолюдины-слуги, что не имели никаких магических способностей, один за другим садились на Трон. И могущественный фетиш, чаще оставаясь равнодушно-серым, изредка окрашивался в слабые цвета, отвергая притязания или даря надежду испытуемым.

Обнадеженных было уже четверо. Все они получили от Трона одинаково комплементарную оценку в виде слабого оранжевого свечения. Но безусловного победителя пока не наблюдалось. На человека с исключительными способностями к управлению Трон реагировал стремительно и однозначно: каменное кресло как будто раскалялось и приобретало пурпурные царственные цвета – от фиолетово-красного до темно-бордового. И тут надо сказать: глубокого, истинного пурпурного цвета Трон не выдавал уже почти два столетия. Он словно намекал: перевелись неординарные правители… или попросту не доходили до Дворца.

Оставаясь под седалищем очередного претендента хладно серым, Трон обрекал самонадеянного человека на вечные насмешки. Поскольку, избавляя церемонию от тысяч бестолковых соискателей, давным-давно возник обычай – «серых» подвергали осмеянию, дабы уменьшить бесполезное число явившихся за секундным вниманием толпы.

Но как бы там ни было, четверка относительно приемлемых правителей уже топталась по правую сторону от тронного возвышения, когда в зал, рассекая богато разодетую толпу, вошел Пантелеймон и двадцать его последователей.

Густав читал историческую справку, повествующую о событии, там летописец сообщал: «…Шумный зал затих мгновенно. Пантелеймон, держа голову высоко поднятой, шагал к величественному Трону. Знать провожала его недоуменными и злобными взглядами. Кое-кто начал злорадно шушукаться, предрекать скорую смерть мятежному простолюдину…»

Пантелеймон и вправду рисковал головой, придя на Испытание. За ним уже давно велась охота, глашатаи объявили баснословную награду за его поимку. Но чернь своих не выдала, Пантелеймона укрывали в тавернах и лачугах, в портовых доках и пастушьих шалашах…

Но запретить Пантелеймону участвовать в Испытании никто не мог, хотя позже, если Трон его отвергнет, мятежник попадал в руки закона. Из зала охрана его уже не выпустила бы. Пантелеймон поставил на карту не честь, а жизнь.

Под все возрастающий злорадный гул мятежник сел на Трон.

И тот – расцвел. Монолитный каменный Трон, словно причудливый гриб вырастающий из пола пещеры, не просто превратился в сгусток глубочайшего пурпура, он испустил лучи, окрашенные на концах в золотистые оттенки. Цвет золота набирал яркость, становился нестерпимым и слепящим…

Подобную окраску Трон приобретал лишь однажды семьсот лет назад, когда на него взошел величайший из правителей – Валентин Великолепный. Те времена считались благословенным веком, при Валентине расцвели ремесла и искусства, смирились войны и не возникали эпидемии. Валентин остался в памяти народа мудрейшим из мудрейших, справедливейшим из справедливейших.

Но Валентин принадлежал к могущественному клану Белых Магов. А пять десятилетий назад на Троне восседал бастард, преступник. Летописец сообщал: «Лица многих покрыло негодование, кого-то обуяла злоба, четверо претендентов замерли, а вскоре их руки потянулись к эфесам.

Но Трон – сиял! И это было столь безусловно и ярко, столь бесспорно в доказательствах избранности сидящего на нем, что недовольство быстро потонуло в выкриках восторженности!

Народ приветствовал нового правителя. Оспорить право Пантелеймона на Трон никто не мог, и руки претендентов выпустили эфесы, их головы склонились…»

Взойдя на престол Пантелеймон сразу взялся за реформы. Прежде всего он устранил запрет на межкастовые браки и сделал их законными – бастарды ликовали! Потом упразднил клановую иерархию, деление каст на привилегированные и малозначительные. Чуть позже занялся объединением земель под единое начало. Это дело оказалось чрезвычайно сложным и заняло почти четверть века, поскольку многочисленные князьки, графы и бароны совсем не собирались уходить под чью-то власть. С государствами, где короны передавались по наследству, а правителя раз в пять лет Трон не проверял на способность к руководству, договориться оказалось трудно. В особенности принцев крови раздражал момент выбора названия для объединенного государства. Никто не хотел примыкать к иной державе и лишаться собственного имени, это стало камнем преткновения.

Пантелеймон предложил принцам крови компромисс. Все государства находились на одном огромном материке, имеющем в соседстве несколько больших островов. Пантелеймон внес предложение объединить все земли в единую державу, именуемую географически и обезличено – Материк. А так же изъял из употребления название главного города, предложив именовать Соренсу попросту «столицей».

Удивительно, но почему-то это предложение пришлось по нраву гордым принцам: Материк подразумевал необъятную величину. И страсти постепенно улеглись, тех кто не захотел утихнуть по-доброму, усмирили силой. Через двадцать пять лет после восшествия на Трон Пантелеймона под его правлением оказалось государство Материк. С единой валютой, торговыми законами и некоторыми правовыми различиями в зависимости от традиций провинций.

За это время Пантелеймон еще четырежды проходил Испытания Троном и каждый раз каменное кресло – расцветало. Претенденты, конечно же, являлись в Тронный Зал. Усаживались на холодный камень. Но за все эти годы никто не смог соперничать с Пантелеймоном.

И в какой-то мере, эта ситуация была понятной. Занимаясь законотворчеством и улещая новых вассалов, Пантелеймон попутно взялся за строительство. В течении всех этих лет он много сил и средств отдал строительству канала, проводя водный путь из Срединного моря к океану. Объединил в единую цепь несколько судоходных рек, что упростило купечеству путешествия, а это повлекло за собой развитие промышленности и дважды спасало от голода пострадавшие от засухи провинции Материка.

Трон всячески благоволил Пантелеймону и альтернативы правителю не выдавал. Более сорока лет его окраска оставалась пурпурной, и хотя в последние пятнадцать лет золотистые лучи уже померкли, никто не мог соперничать с правителем.

Но все-таки Пантелеймон – старел. Два последних Испытания прошли уже не так бравурно, без восторженных «ура!» толпы. Могущественные кланы, казалось, разгадали причину столь долгой успешности дряхлеющего правителя: Пантелеймон, по их мнению, загодя составлял мысленный список предстоящих реформ и усаживался на каменное кресло, доподлинно зная ситуацию в стране, зная ее слабые места. То есть, он заранее до тонкостей определял, что может предложить волшебному артефакту и всегда придерживал в рукаве некий козырь, способный убедить магическое кресло в том, что он лучший, как и прежде. Мол, он еще не все успел сделать для страны, он – объединитель и заступник, за ним сила и поддержка не только простонародья, но и здравомыслящего купечества, промышленников. За Пантелеймоном стояла армия, претерпевшая ряд успешных реформаций.

В связи с чем, предваряя очередные Испытания, касты выходили на них уже объединенными. Составляя список государственных усовершенствований, они выбирали наиболее достойных кандидатов и выступали единым фронтом.

И эта тактика, надо отметить, возымела действие. На двух последних Испытаниях Трон окрашивался алым цветом, когда на нем оказывались делегаты колдунов и телепатов. Под Пантелеймоном, правда, Трон так и оставался пурпурным… Но дело, как хотелось бы надеяться претендентам, – сдвинулось. Превосходство Пантелеймона уже не выглядело столь безусловным и разгромным, и он старел, старел, старел…

Густав вспомнил о вспыхнувших после последнего Испытания восстаниях в северных провинциях: кто-то пустил слух, что Трон – подменен! Поскольку, правитель восьмидесяти пяти лет отроду никак не может соперничать с молодыми и амбициозными представителями лучших семейств. В подобное поверить невозможно, а значит: Трон подделан и Материком управляет уже самозванец!

Те беспорядки кроваво подавили. Что, естественно, вызвало недовольство вассальных принцев не только на севере. Слухи о подделке Трона продолжают муссироваться до сей поры и достаточно малейшей искры, чтоб снова вспыхнули бунты – не все наследники довольны согласием предков на объединение и уход под власть одной короны. Им только волю дай, опять все разбегутся… Расчленят государство на сопредельные графства и княжества… Пойдут (с войсками) делить каналы, пастбища и спорные рудники…

Подумав над этим, Шип решился.

– Хорошо, – сказал астрологу. – Если вы считаете, что с правителем произошло несчастье, то я сделаю все, что от меня потребуется.

В голосе полковника слышался вопрос и чувствовалось сомнение. Во-первых, Густав мог предположить, что Пантелеймон устроил ревизию благонадежности, а во-вторых звездочет таки не сумеет укротить запретительные знаки. И все пока – слова, слова…

Медиус же, напротив, ничуть не сомневался. Повелительно взмахнув рукой, астролог приказал полковнику встать и двигаться за собой.

Густав послушался, прошел за выгиб стены – все прочие остались у стола – Медиус приблизился к светящемуся знаку, Шип пригляделся…

И сердце его забилось в предчувствии беды. В густой вязи запретительных символов неярко мерцала – звезда. Ее лучи, похожие на острые льдистые шипы, слабо пульсировали. То есть, еще на зная, что полковник согласится, Медиус ее «разогревал». Готовился к запрещенной здесь магической работе, хотя уже одного факта наличия звезды хватало для обвинения в государственной измене.

Расписывавшие стену колдуны не могли оставить в густой вязи символов хоть что-то определенное! Нечто, способное позволить представителю какого-то магического братства разрушить их работу. В появлении на стене звезды усматривался вернейший признак давно тлеющего заговора. Медиус не успел бы начертать звезду сегодня – это сложная и поэтапная задача, и то есть… астролог загодя готовился к подобному повороту событий?!

Шип гневно поглядел на звездочета.

Медиус приподнял уголок губ. Выдержал взгляд и паузу. Проговорил:

– Вы думаете, что это моя работа, уважаемый полковник? Да? – Густав мотнул подбородком и звездочет предложил: – Но посмотрите, Шип, где расположена звезда. В самом углу, сокрытая от посторонних глаз и посетителей.

– И что?!

– А то, мой друг, что эту звездочку оставил – Дум. Каким бы приближенным мой коллега не был, он тоже не решался запросто входить к правителю. Прежде чем вскрывать запечатанную заклятием дверь Дум предпочитал убедиться – ждут ли его?

– Докажите, – выпятил нижнюю челюсть Шип.

– А как? – Медиус уныло улыбнулся. – Если бы Дум был рядом, тогда конечно… Тогда бы я вам доказал…

– Не юродствуйте!

– И в мыслях нет, – вздохнул астролог. – Ну что?.. Я приступаю или вы поджали хвост?

У Шипа появилось дикое желание звездануть звездочета по сопатке. Не хотелось думать, будто Медиус брал вояку на слабо – он все же умный человек, понять способен, что перед ним не задиристый недоросль, а человек умеющий собой владеть. Но все же… «поджатый хвост» кого угодно разозлить способен.

А Медиус продолжил действовать в выбранном ключе. Придав лицу выражение безмерной усталости от всеобщего тугодумия и трусости, астролог тихо выговорил:

– Я начинаю или вы продолжите девочку-белошвейку изображать? Полковник… черт возьми… я рискую больше вашего. Кровать правителя находится прямо под этим знаком, взгляните, убедитесь, что он здрав, и можете быть свободным!

– Приступайте, – стиснув зубы, прошипел Густав. – Но если что…

– Можете не продолжать, я знаю. Вы пришибете меня, одним шлепком. Так?

– Обязательно.

Медиус поморщился. Отвернулся от полковника и приложил ладонь к мерцающей звезде.

Звездочка, только что казавшаяся намертво впечатанной в кирпичную кладку, начала растворяться. Исчезать под ладонью мага. Стена как будто продавилась… В едином монолите возникло круглое оконце… Но его продолжала загораживать рука астролога…

И Густав понял, почему придворному потребовалась помощь видящего второй степени: плоть, непроницаемая для прочих видящих, закрывала обзор. А также стало ясно, что объявляя звезду собственностью Дума, астролог не соврал: несанкционированная звездочка не была подчинена Медиусу, он не мог убрать ладонь и продолжал прямой контакт с чужим творением.

Шип вздохнул и сосредоточился. «Размыл» обычное зрение – росписи на стенах, теряя фокус, стали перемешиваться, расплываться… рука астролога уподобилась ладони костлявой Смерти. Но тонкие белые косточки не загородили от видящего все «оконце»…

Густав смотрел на комнату. Формой она напоминала половинку арбузной дольки, из мебели в ней только самое необходимое для работы и отдыха правителя. Вплотную к изогнутой стене примыкало изголовье кровати под узорчатым балдахином.

На постели со сложенными на груди руками лежал человек. Безусловно это был Пантелеймон. Вне всякого сомнения Пантелеймон был – мертв. Его грудная клетка не вздымалась при дыхании.

Шип облизал пересохшие губы и хрипло выдавил:

– Все кончено. Правитель мертв.

Белые косточки, прикрывавшие «оконце» словно веер, задрожали. Медиус шепнул:

– Вы уверены?!

– Абсолютно. Пантелеймон скончался. – «Веер» начал уползать со звезды, но Шип остановил движение астролога: – Подождите, Медиус, в комнате еще есть люди.

– Что?!

– Там двое живых и еще один мертвец.

– Кто?!

Сиплый голос звездочета втыкался в ухо полковника, как горячее веретено, короткие вопросы долбили мозг и мешали сосредоточиться. Шип поморщился:

– Не мешайте мне. Второй мертвец – астролог Дум. Я его не раз встречал и хорошо помню. Кто у стола стоит… не разберу. Эти двое наклонились над бумагами, стоят спиной ко мне…

– Как они одеты?!

– На одном из них плащ с защитными рисунками, я вижу только его голову и шею. Второй… мужчина снял накидку… Но он тоже стоит спиной и я не вижу его знаков. Хотя головы их не обриты, то есть, они не слуги и не простолюдины…

Медиус стремительно убрал ладонь с «оконца» и задышал так тяжело и часто, как будто два часа без остановки бежал в гору.

Шип повернулся к царедворцу. На звездочете не было лица. Оно превратилось в посмертную маску, искореженную ужасом. Посеревшие губы астролога помертвели и не могли извергнуть звука, глаза остекленели и сосредоточились на одной точке…

Астролог пытался думать. Но шок от сообщения полковника лишил его не только дара речи, но и способности здраво рассуждать – глаза Медиуса выдавали, что он находится в совершеннейшем ступоре. Звездочет всего лишь хотел узнать жив ли их правитель, а случайно наткнулся на свидетельство антигосударственного заговора. На людей, что тайком проникли в покои правителя, роются в его бумагах и, может быть… убили Дума. А не исключено… убили и Пантелеймона.