– Шаар, если вольно перевести с вырского, – холодно усмехнулась Марница, успокаивая страфа и переводя на шаг, – слышишь, Клык? Ну, так слушай… «Шаа» есть всего лишь «имущество». Мой папаша – имущество выра, раб. Ценный раб. Нашел, чем гордиться. Все мы шаары, даже та дура с повязочкой, мечтающая о покорении большого города. В самом свободном переводе шаар – рыбий корм.

Закончив пояснения, женщина рассмеялась. Потом смолкла и устало потерла рукой лоб. Причин для радости не наблюдалось никаких, ровным счетом. Кто она? Никто, злющая баба, поставленная проверять вора и не давать тому украсть больше, чем следует. Не у деревни, само собой. Причем тут деревня, эта или иная, сколько их у отца в краю – и счесть трудно. Деревни могут пухнуть от голода, – но управляющий обязан меру знать, и с изъятого больше этой меры себе в сундук не пихать. Есть и поглубже сундуки. Там тоже свой пригляд, свой учет. Семь лет она служит отцу. И вот – перемена. Брат внезапно стал законным наследником, сменил управляющего и ей – ни полслова. Хотя и без того ясно, молчание – оно куда как красноречиво. Когда имеется законный наследник, прочим пора двигаться. Куда? Да яснее ясного: в сторону порта.

– Чем я не угодила ему? – сквозь зубы шепнула Марница. – Да просто время ушло, надоела батюшке игрушка. Опять же, тише надо быть. Незаметнее. Соблюдать хоть иногда внешние приличия, как это делает брат.

Женщина снова рассмеялась. Ей ли не знать, как именно брат соблюдает приличия! Точно так же, как отец. Злее надо быть – и тогда остерегутся хоть одно гадкое слово молвить. А кто не будет осторожен, тех сразу и без разбора – в порт. И на тантовую иглу. Десяток отправишь – прочие станут выдыхать слово брэми совсем уж вежливо, еще десяток – и поклон углубится до земного, а потом уже пойдут подарки, похвалы, даже восторженные слезы. Брата в городе любят. А её вот – не очень.

– Клык, может, нам пора съездить к ару? – задумалась Марница. – Он на редкость прост, наш великий и славный кланд Аффар ар-Сарна. Он не человек, не интересуется девицами и не ценит людскую убогую лесть. Он просто считает золото и очень, очень огорчается, когда у него воруют так изрядно, как это делает брат. Еще он синеет хвостом, едва услышав слово «князь». Брат же склонен себя считать правителем, он разыскивает женщину с интересной родословной… У меня имеется список с пергамента, выданного наемникам, там приметы поиска. Так что, Клык, надо ли нам ехать этой дорогой? В столицу поблизости есть хорошая срезка, напрямки через старый лес. Опять же, товар можно попробовать сдать удобно, попутно. Вот не ждала, что староста расстарается и изготовит… А ведь самое время, оговоренный день завтра. Хоть кто, а продавца поджидает, там место прикормленное.

Женщина хитро прищурилась, похлопала по сумке, куда убрала полученный у старосты мешочек. Таннскую соль додумался производить управляющий, она лишь перехватила это маленькое незаконное дельце из слабых рук. Выкупила в обмен на пару неблаговидных секретов пожилого сластолюбца.

Страф дернул головой, на лету изловив птичку. Шумно клацнул клювом, перья полетели разноцветным веером… Вороной хищно сглотнул и уставился на лес пустыми, ничего не выражающими, круглыми глазами. Ему нравилась короткая дорога. Там есть надежда поохотиться, пока хозяйка будет решать свои дела, малопонятные верному страфу.

Женщина усмехнулась, приняла окончательное решение и качнула повод, подтверждая его. Страф зашипел, выпустил когти и покинул утоптанную дорогу, взбираясь по крутому склону к зарослям колючего кустарника. В несколько движений длинных защищенных чешуей ног миновал этот заслон, ограждающий лес от любопытства незваных гостей – и скрылся в тени.

Солнце сразу отдалилось, задернутое плотной занавесью листвы. Недавний дождь висел на ветвях драгоценными ожерельями хрусталя, шуршал капелью, пах свежестью и прелым теплом. Страф развлекался ловлей мух и жуков, его хозяйка рассеянно озиралась, изучая приметы давно заброшенной тропы. И не забывала пригибаться, когда ветки угрожали голове. А угрожали часто: страфов создали для боя на открытых пространствах, в лесу их рост далеко не всегда хорош. Впрочем, этот хозяйку обожает, и потому сам бережёт. Гнет ноги, давая место всаднице под сводами зарослей. Или клокотанием и шипением предупреждает о низких ветках.

День достиг зенита и скатился в овраг вечера без всяких приключений. Разве от зелени рябило в глазах, да приметы давно утратившей наезженность тропы приходилось порой искать упрямо и долго.

Избушка, выстроенная в незапамятные времена, явила себя в прогале малой полянки. Марница тихо вздохнула, радуясь своему везению: сумерки, приметы искать уже невозможно. Еще бы чуть – и пришлось ночевать последи мокрого леса. А что она – выр, чтобы сырости радоваться?

– Эй, есть кто? – вырезанная по пути палка ткнула в старое гнилое бревно.

– А чё не быть-то? – лениво отозвался мужской голос. – Жду с утра, ночь-то торговая, оговоренная. Думал: а не напрасно ли? Прошлый раз никто не пришёл и соли не предложил…

– Пешком добирался, да по лесу, – фальшиво посочувствовала Марница. – Или наконец страфом обзавелся?

– Выродёру, душа моя, полагается самому резво бегать, – подмигнул рослый мужчина, выбираясь из тени под деревьями. – Привезла? Не как в прошлый раз, надеюсь? Я солидный человек, второсортную дрянь не беру.

– Нормальная дрянь, – усмехнулась женщина. – Одного не пойму: на кой вы тайком её покупаете? Я-то давно сообразила, что наниматель ваш и заказ из одного народа происходят. Неужели не снабжают?

– Разве могут ары пятнать себя общением с нами? – напоказ ужаснулся мужчина. – Нет, дорогуша. Мы вне закона. Гласно. Они нас ловят. Гласно и даже шумно. Но уж все прочее – для того есть посредники и подельника. Слезай, шея болит глядеть вверх. Зверюгу привяжи там. После прошлого раза я просто обязан проверить соль. Идем, костра не видать, но он есть, и не прячь иззябшие руки в рукава, я хозяин гостеприимный. Ужином накормлю, обогрею. Ты хоть раз пробовала дикое мясо с приправой из диких трав?

– Всякий в городе знает: дикое мясо – яд, – поучительно сообщила Марница, принюхиваясь и облизываясь. – Опять же, я не намерена мешать дела с чем-либо. Проверяй товар и гони золото, не тяни.

– Дела, гони… – мужчина презрительно скривился. – Фи. Мы год встречаемся самым невинным образом в весьма уединенных местах. Ты красива, я так просто знаменит… ты ни разу не спросила даже моего имени. Хотя я не могу не нравиться тебе. Может, плюнем на дела? Ну что ты забыла в гнилом доме этого шаара? Я через пару-тройку лет заброшу наёмничество, а личный каменный особняк на берегу я давно прикупил. Перебирайся, а? С тобой, пожалуй, не скучно коротать вечера.

– На что намекаешь?

Наемник тихонько рассмеялся и подвинул чуть в сторону узкое лезвие клинка, толкнувшее его под горло.

– Я слышал, что вы одинаковые придурки, ты и твой страф. Чуть что – острым по голове. Только он в макушку, а ты под горло. Зря. Я не выжил из ума. Знаю, что привязать страфа – это тоже самое, что не привязывать. И что он и есть основа твоей безопасности… и наглости. Серьезна основа, надо признать. Я бы дорого дал за птичку. Выров ловить непросто, так что мне очень нужен страф. Такие заказы порой отдаю в чужие руки, аж больно вспомнить. Месяца четыре назад уступил полнопанцирного… Три дня травил его, морока страшная, риск огромный – и в оплату дали жалких пятьдесят кархонов, пшик… Восемь сотен обломилось кому-то другому. Восемь сотен, золотом, а это самое ведь за такого меньшее… – наемник тяжело вздохнул. – Так что, не надумала? Половина домика в твою собственность, время от времени одалживаешь мне страфа, доход от выродёрства делим честно, по-семейному, пополам.

– Проверил соль?

– Её греть надо, я нежно грею, – ласково, с внятным намеком, выдохнул в самое ухо выродёр.

Марница зашипела от злости. Почему каждый, решительно каждый, норовит намекнуть на её якобы всеобщую доступность? И полагает себя, ясно дело – несравненного, мечтой всех без исключения баб. Хотя о чем тут мечтать? Сволочь, свихнувшийся на зверстве и деньгах подлец.

После каждой встречи она зарекалась: последний раз… Но потом опять не хватало денег. Страфа содержать дорого, да и прочее тянет немало средств. Откуда взять посевное зерно? Не у брата же слезно просить. И не у папочки, шаара вонючего… Марница огляделась. Интересно, сколько ещё продавцов таннской соли сюда заглядывает? Она никого не встречала, ни разу.

– Ты мне что подсовываешь? – в голосе выродера колыхнулся настоящий гнев. – Это что? Это соль по-твоему?

Он сунул под самый нос медную ложку на длинной ручке, обличающе ткнув в неё пальцем. Дымок полз вверх едва заметно, спекшаяся в темную массу нагретая таннская соль выглядела вполне обычно. Хотя пахла, надо признать, странно. Марница нахмурилась, принюхиваясь. И сам воздух от сладковатого запаха казался темным, душным. Кашель зародился в высохшем горле, перешел в хрип, и вечер вмиг сделался беспросветной ночью…

– Когда баба год тебя не замечает и выделывается недотрогой-шаарой, – голос пробился издали, сквозь многослойную тяжесть тошноты и боли, – уже одно это заслуживает должной кары. Очухалась? Ну, мы еще водички польем. Нам водички не жаль. Я и вырам воду даю щедро, чтоб подольше жили. Ты не дёргайся, поздно дёргаться. Ты дыши. Глаза открой, это приказ. Скоро поймешь: мои приказы надо выполнять сразу и точно. Открой и гляди в небо, пока я решаю дела с посредником. Ты теперь с нами, душа моя, до последнего вздоха неразлучна. А случится он нескоро. Ты, конечно, не выр, но дня три-то протянешь. Копи силенки. Ах, да, я не сказал… ты не поставщик соли мне, ты заказ. Брат заказал тебя, бывает и так. У выров всегда – так, по опыту знаю… У людей разнообразие побольше, но не в нашем случае. Сколько за неё дают, кстати уж? Хоть окупится мое тупое ожидание в этом лесу?

– Ты не ждал, – едва слышно усмехнулся сдавленный, словно бы искаженный, голос. – Её к тебе вывели сразу, это заказчик на себя взял, и сроки выдержал в точности.

Тошнота не отпускала, вода лилась на запрокинутое лицо, затекала в нос, вынуждала кашлять, душила. Рвота подступала к горлу. От собственной беспомощности хотелось выть. А вот открывать глаза и принимать кошмар происходящего ничуть не хотелось… Но пришлось разлепить веки и смотреть. Без особой пользы: мужчины уже сидели спиной к жертве, у костра. Выродёр деловито считал золото. Его посредник столь же деловито рылся в вещах, извлеченных из седельной сумки.

– Условия сложные, – проскрипел незнакомый голос. – Страфа ты получаешь за то, что она из леса не выйдет. Это понятно… далее. Вот список вопросов. Каждый ответ – полсотни золотом. Но учти, оплата только при наличии документов, означенных в вопросе. В сумке-то пергаментов нет.

– Тогда за три дня не управиться, – посетовал выродер. – Вопрос в том, стоит ли браться. Страф мне нужен, прочее же… Сколько там вопросов?

– Три, то есть сто пятьдесят монет, да еще моя доля вычтется. Не так и много. Но браться надо, я не готов ссориться с сыном и наследником шаара из рода Квард. И тебе не советую. Её вызвал староста по приказу этого ловкача, она поехала оттуда прямиком сюда, в её доме документов нет. Как полагает наниматель, далее эта падаль намеревалась прямиком двинуть в столицу. Так что документы у неё. Или поблизости, припрятаны в этом лесу.

– Понятно… доходчиво даже. Ты как, дочкой шаара интересуешься?

– Не смешиваю дела и прочее, она сама это сказала, правило в нашей работе обязательное. Срок ты сам обозначил: три дня. Жду сам знаешь, где. Страф очнется к утру, об этом тоже помни. Он норовистый, я заранее предупреждал.

Посредник поднялся и стал собирать свой мешок. Это выглядело так буднично и страшно, что крик подступал к горлу Марницы – да так и высыхал в нем. Она сама согласилась на сделки и подтвердила это место. Здесь кричать бесполезно. Здесь некого звать: люди забросили тропу более века назад, когда умерла последняя деревушка на ней.

Лес, дикий мокрый лес, сожрал посевы жадной поволокой гнилых туманов, хозяйски заплел брошенные поля корнями подлеска, взметнулся вверх зеленым покровом тайны. Ненавистный вырам лес. Ни урожаев в нем нет, ни иной пользы. Дровосеки руки себе рубят. Охотники гибнут нелепо, хотя и дичи вроде – тоже нет. Зато есть неприязнь. Всегда была и сейчас сочится по капле с веток. Словно этот лес наблюдает за людьми, пойманными в силки корней. И она попалась крепче крепкого.

– Так, вопросы, – бодро сообщил выродер, не отвлекаясь от приготовления мяса на огне. – Слушаешь? Ты слушай, а то я повторю… поподробнее. Слушай и думай. Тебе уже не надо хотеть жить, душа моя. Самое время прикинуть, насколько хороша быстрая и легкая смерть. Я и это растолкую, но пока ты отдыхай. Яды – наше ремесло, траванул я тебя крепко, до рассвета даже боли настоящей не поймешь. Так что спешки нет у нас, незачем нам спешить. Четыре вопроса. Три от брата и один от меня. Для начала пергаменты с отчетом по сбору вырьей десятины, настоящие, у тебя есть полный список – и он это знает. Далее… отцовы записи, тоже должны быть. И архив твоих личных мелких вымогательств, твой братец желает приобщить его к своему. Это все, ничего сложного. От меня вот что. Утром растолкуй страфу, что я ему новый хозяин. Подробно, с усердием! И я, слово чести, тебе заплачу за доброту. Не стану спрашивать для шаара, отговорюсь тем, что пергаменты сгорели в пожаре. Ах, ты же и не знаешь еще новости. Твоё подворье с утра заполыхало, бывает ведь и так… не повезло.

Выродер говорил неторопливо, любуясь собой и своей властью. Ему нравилось строить фразу с красивостью, играть то удивление, то сочувствие, то угрозу. Марница лежала и думала про своего страфа. Про Клыка, которого она предала нелепой тягой к таннской соли, легко обращаемой в золото. Золото – оно ведь болото, не имеющее дна. Потянись к его сладким ягодам разок, напейся его обманной воды – и никогда уже не очнешься. Золота не бывает много. Его всегда не хватает, сколь ни добудь. Золото втягивает в трясину жадности, засасывает с головой. Уже и дышать нечем – и нет сил двинуться, что-либо изменить. Женщина презрительно усмехнулась. Красиво подумала. Вроде, и не она виновата. А только пришла-то в этот лес по своей воле, и полагала, можно брать и не платить, и не меняться, и не стать добычей других берущих.

Почему-то настоящие хищники, вроде брата и отца, за свои дела не платят. Порой всю жизнь гниют, уже и глянуть страшно, и не люди вовсе становятся, – а золото к ним течёт, послушное и ужасное в своей силе…

До утра можно передумать много всякого. До утра есть время. Это потом уже не будет ничего. Ни времени, ни самой жизни. Иногда, оказывается, надо перед смертью оказаться и всякую надежду утратить, чтобы начать о себе думать, ничего не приукрашивая…

Выродер сдавленно охнул и подобрал под руку длинный клинок.

Женщина презрительно фыркнула, покосившись в сторону костра. Нелепо и грустно сознавать, что поймавший тебя – такой исключительный трус. Кого испугался? Обыкновенного пастушка, немочь кудрявую. На вид, может, лет двадцать и есть, но тощ до прозрачности. Если такой враг у выродера дрожь вызывает – как наемник ловил выров? А так и ловил! Вряд ли поднимаясь выше пяти десятков монет, всегда вторым и на подхвате у более сильных, опытных, азартных. Зря пробовал хвастать именем. Нет у него имени и нет о нем сказок и слухов. Клык не станет ему служить. Умрет, а не покорится. Он такой, его за золото не приманишь и голодом не переборешь.

Пастушок вежливо поклонился костру, карие глаза блеснули смешинками, отражая огонь. Выродёр начал было нащупывать рукоять клинка, но унял руку. Задумчиво почесал затылок. Возможно, подумал то же в точности, что и Марница. Откуда бы посреди леса взяться ночью этому нелепому пастуху? И кого он тут может пасти? Биглей? Но их никакой силой в лес не затащить. Страфов? Так выр нужен, чтобы удержать породистого.

– Тепла вашему очагу и достатка дому, – начал гость со странным выговором и нелепой улыбкой блаженного. – Я тут сестру разыскиваю, ей на вид лет шестнадцать. Она у меня красавица, умница… Коса длинная, бурая, глаза карие, светлые да ясные. Не встречали?

– Здесь? – от изумления выродёр заговорил, отозвался. – Ночью? Парень, ты в уме?

– Вроде, до сего дня не жаловался, – задумался гость, хитро щурясь. – Хотя дед тож самое спросил, когда я в бега пустился. Ему виднее, он мудрый. Можешь считать, что я не в уме. Если это важно тебе. Так вы уж ответствуйте по чести: сестру не встречали? Ни один из вас?

– Я тебе сейчас ответствую, – выродер побагровел, запоздало осознав, как глупо он смотрится. – Я тебя… Да я…

Пастух сел к огню, заинтересованно кивая в ответ на угрозы и чуть склоняя голову, чтобы разобрать невнятные и понять смысл внятных. Выродер пришел в крайнее и окончательное бешенство. Поднялся во весь свой немалый рост.

– Еще я спросить надумал, – вздохнул парнишка, не замечая выродера, сопящего и тянущего клинок из ножен. – Вам, хозяюшка, пастух не требуется? А то животинка ваша вовсе уж неухожена. Чудная она, я такой и не видывал. Но нраву мирного и веселого, мне сразу глянулась. Как звать, я уже выяснил. Клыком, да? А вот что за вид её? В целом как именуется?

– Страф, – не понимая, отчего решила заговорить, выдавила Марница сухим горлом.

Нелепый тощий парень вызывал доверие. Он так наивно хлопал линялыми ресницами и так добродушно улыбался, так рассматривал лес, что не отвечать было невозможно. Хотя говорящий с посторонними заказ выродера – это же глупость.

– Убью! – запоздало взревел незадачливый исполнитель простого заказа.

– Ты не шуми, – посоветовал парнишка все тем же добрым тоном, нырнув под клинок и снова разогнувшись. – Не суетись так, рукав подпалишь, костер здесь, разве не видно? Ишь, бороду уже спалил, эка жалость. Страф, значит… Красивое имя. Новое, а все одно, нравится, для сказки оно годное. Да не тычь ты в меня железкой, ну слова нельзя вымолвить… – парнишка отпрянул в тень и сердито покачал головой. Погрозил пальцем. – Экий ты перечливый да невежливый, недобрый ты молодец… Сядь. А хочешь, и не садись. Мы с Клыком поговорили, так он настаивал изрядно: не лезть к тебе и ему дороги не переходить.