– Пересекались. Впервые в портовом городе, лет тому… – нахмурился Лофр и махнул рукой. – Он отзывался на другое имя, вроде бы Ан… и что-то там дальше, длинно и южно. Я весил вдвое меньше, вот как это было давно, лапушка Ула. После я слышал о нем много раз от многих людей. Нобы с ярким даром заметны. Упрямые дурни с ослепительным даром – они бельмо на глазу, так заметны, что застят. Я заказывал списки книг, когда успевал застать его там, где обещали. Знаю доподлинно, был он связан с чем-то тонким, и дело велось с покойным вторым канцлером. Как бы то дело и не укоротило жизнь старшему Боуву, заодно сделав младшего сиротой и зверенышем.

– Лапушка, – передразнил Монз скрипуче, но без раздражения. – Берегись, по молодости он был облеплен женщинами, как мёд – мухами.

– Ага, из вежливости заменил навоз на мёд?

– Я – гость, – вздохнул Монз и покосился на Омасу, тот как раз оглядел двор и заодно, искоса, лица собравшихся, чтобы снова отвернуться и замереть. – Он…

– Чтоб пустить сплетню, не надо иметь хороший слух, чтоб промолчать, не надо быть немым, – хэш повёл бровью, принял очередную чашку с отваром и безропотно опустошил. – Лапушка, а вот бы мне избавиться от гадости, какая плавает перед взглядом? Будто мир зачервивел.

– Пройдёт, но нескоро, – тихо пообещала Ула.

– В том же порту и в тот же день я первый раз встретил глаза в глаза багряного беса, – продолжил Монз. – У меня ещё не было в руках целикового листа последней, может статься, из легендарных книг городов, на которые Рэкст вёл охоту. Не ведаю, укоротило ли жизнь канцлера это дело, жаль, если так… Бес весьма примечателен. Жутчайший, я долго просыпался, и грезилось мне зелёное и рыжее пламя его взгляда, испепеляющее душу… Он получал удовольствие, играя и запугивая. Но ведь отпустил меня! Не вынудил стать частью свиты в роли раба. Не засунул в самую гнилую из портовых темниц.

– Душа человек, – хмыкнул хэш.

– О, он исключительно нечеловек, – живо возразил Монз. – Люди уничтожают просто так. Он – только по приказу или из здравого смысла. Его поверенные много раз находили меня и давали заказы. Выгодные, без обременений. Это в нем тоже нечеловеческое: никого не забывает. Став его добычей раз, остаёшься добычей до последнего своего дня. Сам он тоже навещал меня, и каждый раз общаться был жутко. Жутко, но интересно.

– Сейчас багряный вне столицы, – покривился Лофр, желая продвинуть разговор. – И я не допускаю лишних упоминаний о нем здесь, причин тому много.

– В день свадьбы друзей Ула меня вызвали к реке, – кивнул Монз. – Он лично сделал мне весьма спорное предложение. Я обдумал, счёл не лишённым смысла, пусть чуждого для людей. Мы заключили сделку. Я получил одно важное обещание. Он – запись, исполненную моей кровью.

– Ага, – выдохнул Лофр, подаваясь вперёд. – То-то гниль Могуро из столицы будто выдавило. Дело рисуется крупноватое. Не ожидал… как тебя угораздило встрять, червь?

– Я знаком со слухами о привычке беса покупать души, – поморщился Монз. – Нет, всё и проще, и сложнее. Я оплатил в его бессмертии короткий отрезок свободы. Цена – остаток моей жизни. Оказывается, люди четвёртого царства, как он называет нас, весьма платёжеспособны.

– Остаток… жизни? – побледнела Ула, вскидывая ладони к горлу, чтобы сразу же бестолково, бессильно уронить их на стол.

– За каждый день его свободы сколько-то дней или лет моей старости, – кивнул Монз. – В довесок он навсегда избавил меня от боли, суставной и костной. Превосходная сделка. Я расщедрился и ответно подарил ему своё настоящее имя. Теперь придётся вымарать дарёное имя с первой страницы моей книги без переплёта. Вместо Ан Тэмон Зан укажу – Монз… Значит, сменил я родину, всерьёз сменил, коль умру с именем этого берега моря.

– В чем его интерес? – резко уточнил Лофр.

– Он раб и получил от своего хозяина прямой приказ убить Ула, это связано с полной кровью и непонятным мне наследством древних, – выбирая слова, сообщил Монз. – Бес желал иметь время, чтобы совершить с Улом сделку на правах существа, свободного от рабского ошейника. Он не скрывал угрозы для Ула. Но… я верю в мальчика. Кроме того, я показал Улу последний, наверное, во всем мире лист книги городов. Бес числит Ула наследником древних, и вряд ли ошибается. Ещё полагает, что легко заключит сделку на своих условиях. Он умеет морочить головы, а Ул – ребёнок. Я же рассудил: убить можно и чужими руками, и издали. Пусть Ул увидит врага глаза в глаза. Пусть всё, что произойдёт, зависит от него, а не от посторонних… игроков.

– Много ли в тебе жизни осталось, гадёныш раздумчивый? – поморщился Лофр.

– Он особенно настаивал на своей полной свободе на три дня, и эти дни я был вроде как мёртвый… Да и после не сразу очнулся. Ула говорит: вчера с утра даже тело остыло, она напугалась. Но я снова живу и надеюсь увидеть весну, – Монз виновато вздохнул, избегая смотреть на маму того, кого он отправил на встречу с Рэкстом.

– Ты что наворотил, червяк? – выдавил Лофр, навалился на стол и начал подниматься. – Себя заживо хоронишь, пацана сунул в…

– Он сделал, как подсказало сердце, – едва слышно, но твёрдо, выговорила Ула.

Монз и Лофр, оба, недоуменно обмякли и глянули на неё – на мать, от которой ожидали чего угодно, но уж точно не этих слов. Омаса, и тот отвлёкся от наблюдения за двором, покосился на странную женщину. Она сидела очень прямо, казалась окончательно бледной, но спокойной.

– Ул всегда ходил у самого края, вплотную со смертью, аж сердце ныло. Но я… я не вправе запирать его и просить беречься, у него особенный удел. В ночь, когда я нашла сына, я ведь пришла к реке утопиться, – Ула пожала плечами. – Жизнь сгнила на корню. Подруга увела любимого, он состарился, но не позвал по-доброму, даже похоронив вторую жену, а я-то ждала… Сыночек умер, соседи числили меня безумной и остерегались кивнуть через ограду, чтоб я не пристала. Жить было нечем. Не для кого… и тут – он. Мой Ул особенный. Он втискивается в щель меж отчаявшимися – и их смертью. Он отспорил Лию и отогрел Сэна, он вовсе безнадёжных поворачивает к жизни. – Ула вздохнула, плотно сжала в кулаки слабые руки, убрала под передник. – Кто может быть безнадёжнее беса? Пришло и ему время встретить моего мальчика. Мой Ул жив, сердце не обманешь. Да и вы, уважаемый Монз, не лекарь, чтобы смерть себе предсказывать. Я не чую в вас непоправимого. А угляжу, так мне дела нет до договоров с бесом. Я сама решаю, на кого травы тратить, а кого не замечать.

Ула ещё раз кивнула, встала, поклонилась окаменевшим от недоумения мужчинам и покинула зал. Шла она вроде бы уверенно, но медленно, и ноги норовили споткнуться. Омасе пришлось подхватить Улу под локоть, чтобы она не упала на крыльце…

– Удивительная женщина, – шепотом выдохнул Лофр. Деловито глянул на Монза. – Она тебе – кто?

– Всё у вас, у алых, приступом, в один миг. Кто… – Монз сник. – Было опрометчиво допускать с самого начала отношения признательности. Благодарность хуже камня на шее, и порой делается слишком тяжела, – посетовал Монз, кутаясь в шерстяной плед.– Я занимался с Улом, я выделил им с мамой комнаты в доме и постепенно…

– Ага, ага! Дурак крайний, – не слушая длинную речь, отмахнулся Лофр.

Он вскинулся, засопел, поправил широченный пояс, утягивающий брюхо. Поддёрнул рукава, будто собираясь бить кого, и резвой рысью проскрипел по доскам, ссыпался с крыльца и умчался через двор, в ворота – и далее, пойди пойми, куда – в город. Это показалось очень странно даже старшим ученикам: Лофр не такой человек, чтобы бегом бегать, ему стоит шепнуть, и самые недоступные люди явятся на встречу в указанное им время. Опять же, кони у хэша лучшие в городе, а пешком ему тяжко…

Пока ученики перебирали непонятное и делали беспочвенные выводы, забыв о занятиях, Ула обошла площадку стороной, вдоль внешней стены. Травница следила, как ученики вяло, без азарта, украшают друг дружку синяками. Вот поманила одного, второго – и повела в беседку.

– Бельмо-то с малолетства, – поглаживая по щеке рябого здоровяка по кличке Шельма, принялась вещать Ула, и теперь её слушали все, ведь Шельма каждого хоть раз обворовал или обманул. А ещё он никогда и никому не дозволял безнаказанно рассматривать шрам на щеке и тем более свой попорченный глаз. – Наколол? Вот так голову поверни… Вижу, что переживаешь, оно и понятно: во втором-то глазу с весны мутнеет?

– Ну дык… – прокашлялся Шельма, известный тем, что двух слов без ругани связать не может, и потому вынужден отмалчиваться: браниться ему строго запретил сам Лофр. – Твою ж чешую, в точку.

– Дело поправимое, но лечиться надо усердно. Мазь для глазика, ещё травки в заварку и на примочки, – бормотала Ула, всматриваясь в здоровый глаз, бесцеремонно ворочая бритую башку Шельмы. – Воровать тебе вредно, деточка. Не лежит у тебя душа к поганому делу, а вот руки тянутся. Беда… ты уж следи за собой, не то душа с горя ослепнет, а такое самой сильной травкой не исправишь.

– Ну дык… прям вилы в кадык, – насторожился Шельма, отодвигаясь от травницы и опасливо изучая приготовленные ему баночку с мазью и тряпицу с травами.

– В роду у него сплошь ворье, до седьмого колена, – поделился кто-то из младших, таясь в общей куче.

Теперь занятия забросили все во дворе. Ученики толпилась, глазели на ошарашенного Шельму, сидящего в обнимку с пучком травы. Рот у бывшего вора без звука открывался и закрывался, и, кто умел читать по губам, тот распознавал весьма заковыристые ругательства…

– Подголоска лечить не стану, в нём душа вялая, с подрезанным корнем, – не оборачиваясь, сообщила травница и нащупала руку второго больного, помолчала, считая пульс. – Подвинься сюда, деточка. Нехороший у тебя кашель. Омаса?

Рослый старший сразу очутился рядом и кивнул, выражая внимание.

– Омаса, посели его отдельно. Заразный, и крепко, – вздохнула травница, прекращая щупать горло больного. – Из синего чайника пусть пьёт, а ты поставь кого внимательного – кипяток подливать. До завра он отлежится, а там гляну, что к чему.

Шельма, успевший за время осмотра второго больного сделать три кривых петли возле беседки, со стоном сунулся к травнице, выгрузил из-за пазухи ложку, малое полотенце. Добыл из кармана горсть меди, ссыпал на доски – и побрёл прочь.

– Хороший мальчик, – безмятежно улыбнулась Ула, глядя вслед.

– Когда спит, к стенке поворотясь… но и тогда не особо, – Омаса поскрёб затылок. – Разве руки скрутить, да в подпол… А ну его! Хэш не гонит, значит, хэшу виднее! У нас двое вчера крепко поранились, позову?

– Зови, – кивнула травница.

Дверца в левой воротине с грохотом впечаталась в стену, пропуская спешащего из города Лофра. В новенькой парадной рубахе, при тяжеленном букете. На лице хэша наблюдалась устрашающая сосредоточенность, с какой людей убивают, и никак не менее.

Лофр прошагал через двор и шваркнул букет об пол беседки.

– Живо заканчивай тереть им сопли, – велел он, взбираясь на подушки и устраиваясь. – Мне, видишь ли, гости не надобны. Обживайся по полной, а для такого женщине требуются всякости вроде мебели и платьев. Омаса, проследи, чтоб после обеда был готов выезд. Из правого крыла, из двух комнат, вон те окна, пусть начисто всё повыкинут. Ула вселится, чтоб с отдельным крыльцом, вы ж иначе через окно лазать повадитесь из-за всякого крайнего синяка.

Травница покосилась на помятый букет, занимающий полбеседки, потупилась